Заупокойная месса - Станислав Пшибышевский

Она язвила его жгучей насмешкой. Он взглянул на нее пристально, потом душа его отупела. Видел только ее, стоящую здесь с ее широкой, напыщенной насмешкой.

— И… И… — она запиналась… — Что мне с тобой еще делать? Иди к своей девице, — закричала она в бешенстве.

Он вдруг заметил, что на ней серое платье.

— Почему ты не надела свое черное шелковое платье?

Она изумленно взглянула на него. Болен ли он действительно? Или играет комедию?

— Это тебя слишком раздражает, — сказала она, наконец, грубо. — Ты не должен раздражаться. Твои нервы слишком слабы для полового возбуждения, в котором ты постоянно живешь. Это изнуряет тебя.

Он не сказал ни слова.

Долго молчали. Вдруг она встала и подошла совсем близко к нему.

— Ты придешь ко мне сегодня в десять часов вечера, — сказала она резко. — Мама уехала.

— Я не приду! — он вскочил.

— Ты придешь — повторила она, усмехаясь. Неистовое бешенство охватило его.

— Клянусь тебе, что я не приду, — закричал он хрипло. — Я клянусь! — он топал ногами.

— Ты придешь! — сказала она совершенно серьезно.

Бешенство разрывало его мозг. Он чувствовал животное желание убить эту женщину. Что-то выкрикивало в нем это слово: убить! Он почти лишался чувств. Ощущение головокружения, как огненное колесо, вертелось в его душе. Сжал кулаки и подошел к ней.

— Сегодня в десять часов ты придешь ко мне, — тихо сказала она и вышла из комнаты.

— Я не приду! — зарычал он и бросился на пол. Душа его была вскрыта и сочилась кровью из тысячи ран. Он катался по полу и в яростном бессилии зарылся руками в ковер.

Вдруг сразу узнал его опять, его — себя самого.

Кровь его остановилась, он чувствовал уколы и пощипывание в корнях волос, в ужасе он весь обливался потом.

Он, как зверь, на четвереньках отполз в угол и, не шевелясь, смотрел оттуда: это отвратительное искаженное лицо! Его собственное лицо.

Закрыл глаза и судорожно прижался к стене.

— Теперь он уже никогда больше не избавится от этого. Должен привыкнуть к этому.

Начал медленно и тихо лепетать что-то про себя.

Вдруг ему захотелось взглянуть на свое лицо, он раскрыл глаза: оно исчезло.

Но он чувствовал его вокруг себя. Оно было здесь. Оно наполняло всю комнату.

Он был как будто весь окутан самим собой.

Бесконечное отчаяние, разъедая и разрушая, медленно проникало в тончайшие поры его организма.

Вскочил и начал дико смеяться. Его смех отдавался у него в ушах, как ржание животного.

— Хорошо, хорошо, ничего не имею против этого, решительно ничего. Теперь я никогда больше не буду одинок. Всегда в обществе, всегда в обществе! В своем собственном обществе! Да, разве я могу найти лучшее?

Вдруг его мозг изнемог. Сознание его оставило. Когда он пришел в себя, в комнате было темно. С дикой поспешностью вскочил. Было уже половина десятого. Не раздумывая ни секунды, он побежал к Агае.

Перед домом остановился и усмехнулся. Очень приветливо разговаривал сам с собой и взошел наверх. Она, дрожа, стояла перед дверью. Он видел все со сверхъестественной отчетливостью. Чахоточные пятна горели на ее щеках: лицо ее осунулось. Она дышала неспокойно, ей не хватало дыхания. Она стояла перед ним в черном шелковом бальном платье, на обнаженных руках были длинные красные перчатки, которые доходили до локтей.

— Взгляни, взгляни на меня. Я для тебя так нарядилась. Ты любишь меня такой, скажи, скажи!

Его мозг в одно мгновение пришел в равновесие. Он впился в это стройное тело.

— Как ты стройна, — пробормотал он тихо. — Как пантера… как блестящее, гибкое животное… А как ты двигаешься!..

— Поцелуй меня сюда — сюда! — она показала на голую руку. — Уже десять лет, как ты не видал моих рук обнаженными.

Она истерически смеялась.

— Я даю тебе сегодня прощальный праздник. Сегодня ночью я уезжаю далеко, далеко на море.

— На море? — глухо повторил он. Ему показалось так понятным, что ей хотелось на море.

— Иди, иди, садись! Здесь много, много вина! Мы будем сегодня пить…

Долго смеялась, потом наклонилась над ним, положила голову к нему на грудь и тихо прошептала:

— Я и себе даю прощальный праздник. Я больше никогда не вернусь… Дай, дай мне твои тонкие детские руки, твои дорогие, золотые руки… О, как я их люблю! Видишь, я твоя Агая, — та Агая, которая следовала за тобой, как собака, которая, как кошка, терлась о твое голое тело… Я — я так ясно чувствую тебя здесь, здесь, я чувствую тебя на всем моем теле. И душа моя так горда… Я не видала никогда другого мужчины, кроме тебя. Я не знаю, как они выглядят. Их приходило так много сюда, но я не знала, что они мужчины — это были собаки, предметы — бесполые существа среднего рода. Только ты — ты всегда перед моими глазами, всегда вокруг моего тела… И видишь, вся моя незапятнанная душа принадлежит тебе, всегда принадлежала тебе… Ни на одну секунду не проскользнула в ней мысль о другом… Разве ты не гордишься такой душой? Разве не гордишься таким обладанием? Я росла с тобой — и я выросла в удушливой теплице твоего тела, твоей души, биения твоего пульса… Я дышала тобой, я была как бы окутана тобой… Ты, ты… моя кровь, ты мой муж!

Она зарылась головой у него на груди, потом тихо рассмеялась.

— Но пей же, пей!.. А что если мы сегодня окончательно напьемся? — она довольно, как ребенок, хихикала. — Помнишь, как мы однажды были у дяди и нас заперли в винном погребе? Боже как это было страшно! Не правда ли?

Они чокнулись и выпили, потом взялись за руки.

— Агая, Агая, я снова не узнаю тебя. Ты такая, как была прежде…

Она рассеянно смотрела перед собой.

— Ты, ты… — сказала она тихо. — Теперь мы снова заперты в душном погребе… — У, как страшно! Оба хихикали.

— И ты — ты, мой милый… У, у, ночь, ночь! Слышишь сов? Слышишь, как летучие мыши бьются в окна? И отвратительных жаб, которые ползают в погребе?

Он безумно хихикал.

— Может быть, мы оба сошли с ума? — вдруг спросила она боязливо… — Но ведь теперь это все равно… Послушай, целуй меня сюда… Ты сделал это однажды десять лет тому назад. Это, словно жидкий огонь, льется по всему телу. Трепет, как длинные, холодные змеи, ползет по телу…

Она онемела и сильно дрожала. Он с болезненной страстью целовал ее в грудь.

— Еще сильнее! — она была вне себя. Он разорвал ее рубашку и приник в ее груди. Они трепетали. Опустошительный экстаз страсти разрывал им нервы.

Вдруг она тихо вскрикнула.

— Оставь, оставь, — хрипло дышала она. — Моя голова разрывается…