Час Самайна - Сергей Пономаренко

Когда на следующий день Женя ехала на «паккарде» с дове­ренным человеком Бокия Никодимом и с его псом Смелым, при­мостившимся сзади на сиденье, то уже знала, в какое надежное место спрячет запаянные цинковые коробки с документами.

Вернулась только через восемь дней, страшно уставшая. Прощаясь с Никодимом, она сказала:                        

— Никодим, вы хороший человек, но не по своей воле ста­ли обладателем тайны, которую знаю только я. Глеб Иванович фанатик идеи, ради которой никого не пожалеет... Вы меня понимаете? Уезжайте, скройтесь, выждите время...

— Спасибо, Женя. Но я рядом с Глебом Ивановичем долгие годы и его не покину. Прощайте. Смелый, дай Жене лапу на прощание. Молодец!

Прошел месяц, наступил май. Женя устроилась работать в библиотеку. Николай пообещал, что найдет ей более достой­ное место, и усиленно занимался поисками. Тревожное чув­ство не покидало Женю, хотя в глубине души теплилась на­дежда, что, может, все обойдется.

Во второй половине мая как-то вечером Николай вернулся торжествующий.

— Сегодня взяли твоего! — сообщил он, подсаживаясь к дымящимся щам.

У Жени екнуло сердце.

— Кого арестовали?

— Бокия, будь он неладен. Допрыгался! Возомнил себя бог знает кем... «Хозяин» приказал взять у него компромат, кото­рый Бокий, как оказалось, многие годы собирал на членов ЦК и даже Политбюро. Тот отказался. Ягода пригрозил, что это приказ самого Сталина, а Бокий нахально ответил: «Что мне Сталин? Меня на это место Ленин поставил!» Ягода сразу Ста­лину и доложил, а тот приказал: арестовать! Взяли голубчика! Теперь ты сможешь вернуться на прежнее место, к Барченко.

— Неужели ты не понимаешь, Николай, что лаборатория ра­ботала, пока был Бокий? Не стало его — не будет и лаборатории!

— Женя, я тебя не понимаю! Бокий выгнал тебя из лабора­тории, и я знаю, за что. Мне рассказали. Просто не хотелось лишний раз напоминать тебе об этом.

— И все равно напомнил!

— Ты радоваться должна, что этот негодяй сидит там, где ему положено, — в тюрьме!

— Ладно, ешь.

Женя ушла в другую комнату и присела на кровать.

«Неужели пришла пора уезжать в никуда и неизвестно на сколько? — подумала она. — А может, прав Николай, все обойдется?»

И решила повременить с отъездом.

На следующий день Николай пришел обеспокоенный. Спросил, не ходила ли она восстанавливаться в лабораторию к Барченко. Услышав отрицательный ответ, облегченно вздох­нул и шепотом рассказал, что Бокий недолго сопротивлялся и дал показания следователю. Он вместе с Барченко стоял во главе «розовой» организации.

— Розенкрейцерской, — поправила его Женя.

Николай испуганно посмотрел на нее.

— Откуда ты это знаешь? Может, ты сама... — и замолчал.

— Нет. Просто в голову пришло. Была такая тайная орга­низация «розы и креста», вот она у меня и ассоциировалось с твоей «розовой» организацией.

— Может, и так, но на самом деле у них она называлась «Единое Трудовое Братство». Бокий понемногу сдает список членов организации. Барченко должны уже взять. Когда я ухо­дил домой, за ним поехал «воронок». Хорошо, что после скан­дала с Бокием тебя выгнали из лаборатории. Может, подозре­вать не станут.

Но на следующий день за Женей приехали и отвезли ее на Лубянку.

«Почему я не послушала совет Глеба Ивановича? Ведь он приказывал исчезнуть из города после его ареста! Снабдил документами, деньгами...» — подумала она, идя по длинному коридору.

Дело тайной организации ЕТБ вел следователь Адхем Али­евич Али, восточный человек с узкими хитрыми глазами. Рас­спросив о работе в лаборатории, поинтересовался: неужели она за столько лет не рассмотрела «контру», которая свила гнездо в лаборатории?

— Тебе тем более непростительно, ведь, оказывается, ты наш секретный сотрудник еще с двадцатого года, — довери­тельно сказал он и показал отчеты, которые она когда-то передала Блюмкину. — После инцидента на даче Бокия ты должна была немедленно поставить нас в известность для принятия мер!

Несмотря на дружески-покровительственный тон следова­теля, Женя чувствовала угрозу, исходящую от него, — он ей не верил. Теперь Женя понимала, какой опрометчивый шаг сделала, не последовав распоряжению Бокия. Но ей не хоте­лось покидать Москву, Анюту, даже Николая и после стольких лет спокойной жизни отправляться неизвестно куда.

«Наверное, это возраст», — грустно подумала она и сделала следующий опрометчивый шаг: отправилась за советом к Ни­кодиму, с которым сдружилась за время поездки, хотя внут­ренний голос просто кричал об опасности.

Никодим жил в частном доме на окраине, недалеко от Москвы-реки. Женя никогда у него не была, знала только адрес и очень долго туда добиралась. К ее удивлению, калитка ока­залась закрыта, хозяина не было, как и его верного пса Сме­лого. Женя подумала, что, может, ошиблась адресом, и посту­чалась в соседний деревянный домик, окрашенный зеленой облупившейся краской. Соседка сообщила ей страшную но­вость, что скоро будут сороковины по Никодиму, скончавше­муся от сердечной болезни, а его собаку какие-то люди после похорон увели со двора. Потом неприязненно спросила, не род­ственница ли она, узнавшая о смерти Никодима и теперь пре­тендующая на его дом. Женя молча повернулась и ушла.

«Эх, Никодим! — думала она, глотая слезы. — Не послушал­ся ты меня, поверил в человеческие чувства, которые давно вытравил яд власти».

На следующий день в местное управление НКВД поступи­ло письменное заявление от соседки, которая сообщала о при­ходе родственницы покойного Никодима Бешкетова и деталь­но ее описывала. Пока донос прошел бюрократический круг и лег рапортом на стол следователя Адхема Алиевича Али, Женя уехала из Москвы. Прощальной записки она не остави­ла, чтобы хоть на первое время поставить всех в тупик своим исчезновением.

Женя только после смерти Никодима поняла, что документы, которые ей доверили, важнее человеческой жизни и следствие не остановится ни перед чем, лишь бы вырвать у Бокия призна­ние, куда он их спрятал. С собой она решила ничего не брать, только деньги и новые документы. Ей жаль было расставаться с дневником, начатым в девичьи годы, в который она, правда, давно не делала записей. Подумав, она взяла дневник с собой, ведь о его существовании не знали даже Анюта и Николай.

— Гражданочка, чай пить будете?

В дверях купе стояла рослая проводница, неловко держа в руках четыре дымящихся стакана с кипятком. Женя отме­тила, что это не та, которая проверяла билеты при посадке. Квадратная, ширококостная, с колючим тяжелым профес­сиональным взглядом. Внутри у нее все сжалось. Похоже, че­кистка. Возможно, Бокий уже заговорил и по ее следу пустили энкеведешников, разыскивающих ее по фотографиям и при­метам. Правда, она успела сменить одежду, разбросав старую по свалкам, и приобрела круглые очки в проволочной оправе, с простыми стеклами, которые вместе с косой, уложенной горкой, придали ей вид учительницы.

«Неужели за мной потянулся «хвост» и все меры предосто­рожности напрасны? Через три часа будет Шевченко, узловая станция рядом с небольшим украинским городком Смелой. Может, попробовать изменить маршрут, и пересесть на другой поезд? Если у меня еще будет такая возможность...» — про­неслись невеселые мысли у Жени в голове.

— Гражданочка, мне недосуг здесь стоять! — окрысилась проводница, — Последний раз спрашиваю: чай пить будете? Чтобы потом не обижались, я больше котел топить не буду, за кипятком пойдете в вагон-ресторан.

— Извините, задумалась. — Женя постаралась взять себя в руки. — Два стакана чаю.

— Вы одна едете, берите пока один. За вторым подойдете, а то у меня стаканов на всех пассажиров не хватит! — отреза­ла проводница.

Нотки скандала в ее голосе исчезли, и у Жени немного от­легло от сердца. Возможно, она все же ошибается.

На столике оказался стакан в дешевом металлическом под­стаканнике с еле закрашенным кипятком. Проводница ушла, и ее было слышно уже в соседнем купе. Там тоже едет только один пассажир. Время переполненных вагонов, когда каза­лось, что вся страна пыталась ехать куда-нибудь подальше от обжитых мест, миновало.

«Как много у меня связано с железной дорогой! Дореволю­ционный вокзал... Жизнь там постоянно била ключом... — подумала Женя. — Удельная, Левашово, Галич... Дореволю­ционные мягкие вагоны первого и второго класса, кавалеры и подружки... Как это было недавно и как давно! Разбросало всех по свету, кого-то уже нет в живых. Тогда мы были макси­малистами. Казалось, что жизнь бесконечна и слишком медлительна. Старались любыми способами ее ускорить. А сейчас, в преддверии сорокалетия, кажется, что жизнь летит, словно поезд к конечному пункту, и нет возможности хотя бы замед­лить ее движение».

Жене надоело бездумно смотреть в окно, за которым уже ничего не было видно из-за сгустившейся темноты, лишь из­редка нарушаемой редкими робкими огоньками, мгновенно появляющимися и исчезающими, словно призраки.