Эта короткая счастливая жизнь - Виталий Вавикин

Сейчас, спустившись со сцены, она прошла мимо рядов, приветствуя многочисленных знакомых, и села рядом с Хафре.

– Хорошая речь, – похвалил её Брюстер.

– Меня больше волнует фильм, – призналась она.

Хафре взял её за руку. Ладонь Стефани была горячей и влажной.

– Ты зря нервничала, – сказал он так, чтобы слова его услышала только она.

Стефани кивнула. Капельки пота скатились по её лбу. Лицо, которое ещё минуту назад было самим совершенством, исказилось в болезненной гримасе.

– Тебе нехорошо, Стеф? – встревоженно спросил Хафре.

Она качнула головой, но для хорошей актрисы вышло это крайне бездарно.

– Если хочешь, то можем уйти, – предложил Хафре.

– Это же мой фильм, – Стефани вздрогнула и сильнее сжала его руку. Зал погрузился во мрак, и на экране появилась заставка «МГМ».

– Да никто не увидит, – сказал Хафре.

Он поднялся и потянул Стефани за собой. Она тихо вскрикнула и прижала свободную руку к животу.

– Тебе больно? – Хафре почувствовал, как Стефани начинает падать, подхватил её на руки и понёс к выходу.

– Винсент! – позвал его Брюстер.

– Не сейчас! – отмахнулся он.

Стефани сжала зубы, пытаясь сдержать крик, но боль была слишком сильной. Зрители загудели, требуя включить свет.

– Поставь меня на ноги! – потребовала Стефани.

Она вышла из зала, стараясь держаться ровно, подняв голову. Хафре шёл рядом, готовый в любой момент снова взять её на руки. В больнице он не мог уснуть всю ночь, и лишь утром, получив уверение хирурга, что удаление аппендицита прошло успешно, позволил вызвать такси.

Впервые в жизни он как никогда остро ощутил возраст Стефани. Будь на её месте женщина его лет, тревога закончилась сразу, как только первая выпитая порция скотча попала в кровь, но сейчас всё было иначе. Вместо того, чтобы утихнуть, тревога стала сильнее.

Хафре вспомнил лицо хирурга в больнице, уверявшего его в том, что операция прошла успешно, и решил, что увидел в нём слишком много сомнений.

Позвонив в больницу, Хафре попросил узнать, не пришла ли в себя Стефани, и, получив быстрый короткий ответ, что нет, ещё сильнее усомнился в словах хирурга. Но что он мог?

На какое-то мгновение Хафре подумал, что можно позвонить Брюстеру и попросить съездить в больницу, но это значило, что придётся обо всём рассказать ему, а этого Стефани не хотела бы ни при каких обстоятельствах.

Хафре заснул, отправившись в своих сновидениях в Орегон. Они лежали со Стефани в его детской кровати и рассказывали друг другу о детстве. «Она вернётся, – сказал он себе во сне. – Аппендицит ещё никого не убивал».

Хафре проснулся лишь вечером. Телефон звонил, а он ещё видел сон об Орегоне.

– Винсент? – голос Брюстера был далёким и сухим, как дорога в Неваде, по которой они со Стефани ездили в Вегас. – Винсент, ты меня слышишь?

– Да, – Хафре зачем-то начал рассказывать о своём сне. Сбивчиво, растерянно.

– Стефани умерла, – оборвал его Брюстер, и вместе с тем оборвалось что-то и внутри Хафре.

Он положил трубку, и в какой-то отрешённости поехал в больницу. Голубой «Кадиллак» напоминал о Стефани, и на мгновение Хафре показалось, что это сон. Он закрыл глаза и проехал на красный.

Скрип тормозов и вой клаксонов вернули его в чувство. Хафре свернул с дороги и позвонил из кафе в больницу. Нет, это был не сон.

Организацию похорон взял на себя Брюстер. На памяти Хафре Стефани никогда не говорила о церкви и своей вере, поэтому, когда он получил приглашение на отпевание, то отказался идти, появившись лишь в день погребения.

Фильм, в котором снималась Стефани, дебютировал на экранах спустя месяц и принёс колоссальные для своего бюджета сборы, однако критики предпочли обойти его стороной, решив почему-то, что минута молчания в дань памяти главной героине будет самым лучшим из того, что они могут для неё сделать.

В завещании своим единственным наследником Стефани указала племянника – Олдина Раймонда. Хафре встретился с ним незадолго до своего отъезда в Орегон. Они проговорили почти весь вечер и расстались хорошими друзьями.

Глава сорок вторая

О смерти сестры Фелиция узнала из газет. Похороны были настолько пышными, что затмили собой эффект от вышедшего фильма со Стефани в главной роли. Решив, что раз на похороны она всё равно опоздала, Фелиция осталась в Нью-Йорке, дав себе слово посетить могилу сестры позже, когда уляжется шумиха и никто не будет стоять над душой.

Сначала она напоминала себе об этом каждую неделю, затем каждый месяц, и, наконец, когда бизнес Олдвика вошёл в чёрную полосу, один или два раза в год.

Сдержать данное себе слово ей удалось лишь семь лет спустя, когда она слегла с артритом и вынуждена была оставить управление музыкальной школой. Лечащий врач посоветовал ей тёплый климат, и, направляясь во Флориду, Фелиция наконец-то смогла проститься с сестрой.

Стоя у могилы, она вспомнила, как они жили в Хайфилдс, и дала себе ещё одно слово: навестить могилы родителей, когда болезнь оставит её в покое. Уже во Флориде она получила приглашение от младшей дочери приехать в Париж на её свадьбу, но вынуждена была отказаться, сославшись на болезнь.

Там же, во Флориде, она встретила известие о смерти Клемента Олдвика.

Переезд в Нью-Йорк отнял у неё, казалось, последние силы, и дочери, в особенности Тереза, понимая, что у Эдны своя жизнь в Европе, крайне настойчиво предлагали матери переехать к ним. Фелиция отказалась. Последовавшие за этим два года она провела в Нью-Йорке, пожелав за год до смерти перебраться в Детройт к Олдину.

Умерла Фелиция в семьдесят один год, пережив свою сестру на двенадцать лет. Её сын, согласно пожеланию матери, перевёз тело в Хайфилдс и похоронил рядом с могилами родителей.

Глава сорок третья

Время. Какие странные картины судеб оно рисует порой для нас! Какие краски жизней использует на своих полотнах! И как же все они похожи… Время – самый бессовестный плагиатчик в мире. Оно разменивает друзей и возлюбленных, позволяя каждому пройти свой путь, вносит свои поправки и медленно подходит к концу.

Лаверн чувствовал это, стоя у могилы Вестл. Глубокие морщины изрезали его лицо. Волосы стали белыми, как снег. Но он жил. Ухаживал за садом, который так сильно любила Вестл, звонил детям, внукам, ждал их в июне или феврале, вглядывался в закат и удивлённо продолжал разменивать за годом год, словно у жизни были на него свои планы.