Эта короткая счастливая жизнь - Виталий Вавикин

– На открытие? – Фелиция отрешённо посмотрела на нераспечатанное письмо от Олдина. Было почти семь, и нужно было включить свет. – Позвони мне, когда вернёшься, – сказала она подруге, наградила вошедшую старшую дочь Терезу недовольным взглядом и повесила трубку.

Настойчиво и монотонно Тереза снова начала выпрашивать разрешения встретиться с другом и сходить с ним на вечерний сеанс в «Парамаунт».

– Тебе всего лишь пятнадцать, – отрезала Фелиция, однако спустя две недели, когда Сальвадоре Нерри – подающий надежды поэт, которому Фелиция помогла опубликовать первый сборник и пристроила в одну из газет, редактор которой был лично знаком с мужем, – пригласил её в ресторан в знак почтения и благодарности, уступила настойчивости дочери, решив, что в одном вечернем свидании нет ничего постыдного.

– Если бы только я мог хоть как-то отблагодарить вас! – сказал в конце ужина Нерри, сжимая руки Фелиции в своих тёплых ладонях. Сверкавшая в его влажных голубых глазах благодарность пьянила сильнее, чем выпитое вино.

Она вернулась домой и долго не могла заснуть, вспоминая этот взгляд. Чувственный, открытый, доверчивый, невинный, словно у ребёнка. Такими же невинными были его ухаживания. Фелиции нравилась эта робость, нравился юношеский пыл. Последние годы супружеской жизни притупили чувства, но сейчас всё её естество просыпалось, потягивалось после длительного сна, подобно молодой возлюбленной на брачном ложе после первой ночи: тишина и покой, гармония сознания и тела.

Нет, Катерина Сантини никогда не нравилась ей, но тот факт, что знакомству с Нерри Фелиция была обязана именно этой девушке, заставлял считать её лучшей подругой. Благодаря этой встрече она могла чувствовать себя не такой одинокой, как прежде, любить и мечтать, не боясь, что подобное увлечение перейдёт в нечто большее. Ведь, несмотря ни на что, она могла смотреть мужу в глаза и не отводить взгляда, не чувствовать себя виноватой.

Олдвик тоже мог смотреть ей в глаза, но он был мужчиной, да и к тому же далёк от внутреннего мира страданий и чувств.

«Никогда это увлечение не перейдёт во что-то большее, – думала Фелиция, вглядываясь в сверкающее молодостью лицо Нерри. – И почему Тереза не может выбирать подобных кавалеров, предпочитая тех, кто похож на отца, а может быть даже более бесчувственных и холодных?!»

Подобные мысли проносились в голове, словно порывы ветра в тихую погоду: появлялись ниоткуда и улетали в никуда. Оставался лишь Нерри, да редкие ночи с Олдвиком, бычья сила которого, казалось, не собиралась угасать до самой смерти.

«Господи, когда же он поймёт, что вырос из возраста обольщения и страсти?!» – возмущённо думала Фелиция, с надеждой дожидаясь, когда он снова уедет из города.

В середине лета, спустя почти полгода после приглашения на свадьбу, она всё-таки решилась отправиться в Детройт и навестить сына.

В дороге она думала, что как бы плох ни был Олдвик, но благодаря нему Олдин теперь весьма обеспеченный человек. Так что же лучше: оградить ребёнка материнской заботой и обречь на беспросветное будущее, или отдать в хороший пансионат и после того, как он станет мужчиной, знать, что нужда и бедность обойдут его стороной?

Небольшое издательство, работниками которого были исключительно чёрные, было основано на деньги Олдвика, но мало кто знал об этом. Муж Фелиции никогда не чурался цветных, но и афишировать то, кем был его пасынок, не особо желал. Даже Тереза, и та, проникнувшись духом отца, решила никому не рассказывать о своём брате.

Такую же политику вёл и Олдин. Он молчал, как молчит его семья.

Несколько раз во время пребывания Фелиции в Детройте Джордана – жена Олдина – пыталась завести разговор об этом молчании, но после, решив, что ни мать, ни сын не желают что-то менять, уходила кормить своего первенца.

Фелиции нравился свой первый внук. Больше: она почти любила его, как когда-то любила Олдина.

– Ты не пытался найти родственников своего отца? – спросила как-то вечером Фелиция сына. Он помрачнел и хмуро покачал головой. – Я думала, тебе это будет интересно, – попыталась оправдаться Фелиция. Олдин покосился на Джордану.

– Если начинать поиски, то нужно уезжать в Чикаго, а оттуда, возможно, в Новый Орлеан… – он кашлянул и попытался улыбнуться. – А я не хочу оставлять семью. К тому же у меня здесь работа. Твой муж, может, и не пожелал становиться моим отцом, но как человек, он весьма неплохой, и у меня нет ни малейшего желания подводить его.

– Я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! – вспылил на мгновение Олдин, и Фелиция поняла, что если он и простил Олдвика, то её он не прощает, и помимо воли хранит обиду за то, что она оставила его.

Вечером, когда буря чуть-чуть поутихла, Фелиция попыталась объяснить ему причину своего поступка, но, несмотря на то, что Олдин сказал, что ни в чём не обвиняет её, она понимала, что это навсегда останется тёмным пятном в его воспоминаниях.

– А Стефани, она ещё снимается? – спросила Фелиция, решив сменить тему разговора. Олдин оживился и долго рассказывал о карьере тётки, которая писала ему почти каждый месяц.

– Даже когда я жил в пансионате, – он снова помрачнел, поддавшись вернувшимся обидам. – И когда ты забывала писать, я выдавал Стефани за свою мать, мечтая, что это действительно так, – Олдин замолчал, и Фелиция, взяв его за руку, попросила прощения.

– Зато теперь у тебя всё хорошо, – она посмотрела на Джордану и заставила себя улыбнуться. – У тебя красивая жена, здоровый ребёнок, и ты можешь не беспокоиться о том, что с ними будет на завтрашний день, можешь не волноваться, что утром придётся искать новое жильё и работу. Вспомни, как мы жили в Чикаго, – Фелиция выдержала паузу, но вместо понимания услышала, что Олдин помнит только чужие лица. – Когда-нибудь ты поймёшь, – вздохнула она и рассказала о том, как простила своих родителей, отвернувшихся от неё и не пожелавших простить, несмотря на то, что судьба её наладилась.

– Но на похороны так и не поехала, – подметил Олдин, вспомнив письма Стефани, в которых она многое объяснила ему, когда он стал взрослее.

В этот вечер за Фелицию вступилась Джордана, рассказав о том, как в детстве, когда у родителей не было денег, она целый год жила у родственников.

– И ты это помнишь, – сказал Олдин с грустной улыбкой. – Всего лишь один год.

– Но я не злюсь на них. Не презираю. Такова жизнь, – Джордана замолчала, но потом решилась добавить, что, несмотря ни на что, благодаря Фелиции у них есть работа, дом и будущее для детей.