На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

– Извините, – сказал Отребухов, – но нам еще портрет писать надобно… А так берут, так берут!

Всю ночь в «Аквариуме» играл румынский оркестр и на­взрыд плакали скрипки. А когда над Уренском всходило солнце, дворянский комитет разбредался по домам, чтобы встретиться завтра снова.

– Семирадского! – решили на прощание. – Семирадского, и дело с концом…

На следующий день Атрыганьев в комитет не явился и передал кассу Боровитинову. Князь Тенишев, Батманов и Уваров тоже блистали отсутствием.

Остались мелкотравчатые.

– Итак, господа, – скромно начал Боровитинов, – в активе у нас числится пятьсот шестьдесят рублей…

Алымов сказал:

– Это все князь Тенишев – он первый начал. А уж как мне Репина-то хотелось…

– Репина, – кашлянул Боровитинов, – мы, конечно, вызывать не будем. Говорят, он зазнался. Что же касается Семирадского, господа, то инспектор женской гимназии Бобр сообщил мне, что Семирадский волею божией недавно помре.

– Не повезло, – взгрустнул Петрищев.

– А потому, – продолжал Боровитинов, – надо исходить из реальных возможностей… Прошу, господа!

– Тогда… в «Лондон»? – сказал Каськов.

– Ну-у, – протянул Алымов. – Нашли, куда ехать!

– Почему? Там ведь кулебяки неплохие бывают…

Боровитинов затряс колокольчик:

– Помилуйте! А на что же портрет писать?

Петрищев возмутился:

– Разврат один! Вот читал я в «Вестнике знаний», какие дачи художники строят… Зажрались, супостаты! Не след, господа, поощрять их! И за две красненьких намалюют. Не посмеют отказать, потому как мы – дворянство…

Поехали в «Лондон» и ели кулебяки. Строго осудили современное искусство.

– Нет, понимаете, нету, – говорил Петрищев, волнуясь. – Вот смотрю, бывает, и думаю: «Нет того, что было на полотнах прошлого. Исчезла красота, совсем исчезла…»

На следующее собрание Петрищев уже не явился и кассы от «заболевшего» Боровитинова не принял. Деньги перешли к Алымову.

Он пересчитал их и заявил, честно глядя правде в глаза:

– Осталось сто восемнадцать. Так дальше не пойдет, господа! Отложим сразу полсотни, чтобы не истратить, и даже брать их с собою не будем. А остальные…

– Теперь, – взбодрился Отребухов, – только «Дивертисмент» остался. Ладно уж, как-нибудь. Соляночку закажем. Коньячком согрешим по бедности нашей!

И – поехали. Соляночкой не ограничились, послали на вокзал за устрицами. Об искусстве в этот вечер уже старались не говорить.

– Ну его к бесу! Не дай-то бог…

– А коньячок – гадость, – жаловался Алымов. – Да и ладно. Перегорит до завтра. Дышать буду от жены к стенке…

Назавтра пришли в комитет только двое – Отребухов и Василий Иванович Куцый (дворянство последнего доказано не было и шестнадцатый год разбиралось в герольдии).

Отребухов пересчитал кассу.

– Ну что, Василий Иванович? – спросил он мрачно после похмелья. – Куда мы с тобою двинем?

– А много ли там? – полюбопытствовал Куцый.

– Да вот… С четвертную будет!

Куцый крепко задумался.

– Ежели, скажем, дворника послать? – предложил он.

– На предмет чего?

– Да он полсобаки из трактира притащит.

– И то дело, – согласился Отребухов. – У меня как раз огурчики есть. Пикулечки с укропцем… Не пропадать же нам в одиночестве!

Дворник слетал мигом. Полсобаки распили, послали еще за половиною. Дворника угостили тоже. Он был парень на ногу легкий: так и летал, так и порхал всю ночь от дома Отребухова до трактира.

Василий Иванович Куцый даже к жене не пошел – здесь же и выспался.

Наутро он проснулся, показал остатние семь рублей и два рубля тут же отбавил.

– Это на пиво, – сказал он. – Ничто так не споспешествует облегчению, как пиво.

Разбудили дворника и послали его за пивом.

– Как быть-то? – спросил Отребухов, сдувая пену. – Нехорошо получается… Это все князь Тенишев начал!

– А вы насчет живописца не волнуйтесь, – сказал Василий Иванович. – Есть у меня один на примете. Он по церквам ходит. Больше «ревы небесные» пишет… С лица тоже умеет!

И в один из дней Сергей Яковлевич застал в своем кабинете косоглазого парня. Тот не спеша устанавливал перед князем холстинку.

– Это еще зачем? – удивился Мышецкий.

– Да вы же сами и просили, ваше сиятельство! Не извольте сомнения иметь: распишу в самой скорости…

– Я не настолько глуп, как эти господа во главе с предводителем… Чтобы и духу вашего не было. Мне сейчас не до святого искусства!..

А нищие мужики Уренской губернии еще долго чесали себе в затылках:

– Слышь-ка, Петра! Кажись, новый налог поклали…

– Эва, окстись. Куды же?

– Да нагреты теперича пишут. Так собирают, ездют… К волнухинским уже исправник приезжал. Гляди, как и к нам нагрянет?

– Бяда, да и только!

Несло от салганов на город такой вонью – хоть топор вешай. Огурцов палил в канцелярии ароматные свечи. Сергей Яковлевич, однако, пребывал в хорошем настроении: деньги из «Александровского фонда», предназначенные на строительство церквей для переселенцев, он все-таки выцарапал. А вместе с ними – и стандартный план архитектурного проекта Соловьева, утвержденный Святейшим Синодом.

– Ну, Иван Степанович, – сказал он Кобзеву, потирая руки, – на ловца и зверь бежит. Вот вам лес, а что касается остального…

И он позвал Огурцова: велел принести клей и ножницы.

– Смотрите сюда внимательно. Любой проект церкви можно переделать в мужицкое палаццо…

Раз-раз – ножницами, и купола не стало. Обстругал проект с боков – убрались паперти. Кобзев внимательно следил за его действиями.

– Упростите крыльцо – и можно строить. За фасад я ручаюсь. А для духовных нужд мы подгоним в степь церковный вагон. И овцы целы, и волки сыты… Вот так и стройте!

– Извините, князь, – возразил Кобзев, – но на подобный фокус я не согласен. И мужики тоже не согласятся…

Мышецкий стриганул ножницами воздух перед собой:

– Да как вам не стыдно? Вы же знаете, что это единственная возможность обеспечить людей жильем! Лишнего лесу в губернии не водится… Или вы боитесь?

– Согласен, что лесу нет, – ответил Кобзев. – Но быть под судом за кощунство я не желаю. И вам не советую…

Он ушел, а Мышецкий в растерянности оглядел свой стол, на котором валялись обрезки церковного проекта. В этот момент ему казалось, что он предан. Медленно собрал он клочки чертежа, скомкал их и швырнул под стол.

– Ну и ладно… Лес дам, а там пусть хоть казино строят!

Снова начал теребить Борисяка:

– Слушайте, господин инспектор, мне это уже надоело… Вчера я повернул с полдороги лошадей обратно – невозможно выехать на окраины. Когда вы уничтожите эту заразу на салганах?

– Так что же, прикажете запалить их? – возмутился Бори-сяк. – Они ведь тоже не дураки, салганщики: санитарные меры в удалении от города соблюдены!

– А застрахованы?

– Надо полагать – застрахованы.

– И кем?

– Ну, князь, истинного хозяина салганов вы не доищетесь.

Сергей Яковлевич сказал – прямо в лицо Борисяку:

– Правительство его императорского величества с уважением относится к праву частной собственности и всегда будет стоять на страже частного капитала.

– А тогда – о чем разговор, князь?

Санитарный инспектор повернулся, собираясь уходить.

– Постойте, – задержал его Мышецкий. – Я еще не кончил.

Борисяк остановился, и вице-губернатор договорил, уже не глядя инспектору в глаза:

– И я буду строго преследовать любое нарушение законности. Однако… – Мышецкий выждал с минуту. – Однако я не стану возражать, если эти салганы, как источник заразы в губернии, случайно сгорят от неосторожной искры… Вы меня поняли?

– Но я… – начал было Борисяк.

Сергей Яковлевич поднял ладонь:

– Не надо. У меня с вами никогда не было этого разговора.

Инспектор, слегка побледнев, кивнул. Мышецкий продолжил:

– Человек, имя которого не должно меня интересовать, случайно явится причиной пожара на салганах… Вы отыщете его…

Он мельком глянул на Борисяка и выложил двадцать пять рублей:

– Вот вам деньги, которых я вам никогда не давал, а вы их никогда у меня не брали…

На этом они и расстались. Мышецкий понимал, что на Обираловке найдется много охотников на четвертной билет. Кстати, вспомнив об Обираловке, он вызвал к себе Чиколини и как следует отлаял его, старую бестолочь, за то, что до сих пор продолжается бандитизм на улицах.

Бруно Иванович покаялся, после чего с прискорбием доложил, что околоточный Серый взял у старухи Булдаковой взятку.

– Чем взял? – спросил Сергей Яковлевич.

– Самоваром, – застыдился Чиколини.

Мышецкого даже передернуло:

– Что у него? Чай пить дома не из чего?

– Привычка-с… Что дали – то и взял.

И тяжко вздохнул кандидат правоведения.

– Ладно, – сказал он. – Пусть придет ко мне… Серый!

Серый пришел – здоровенная дубина, под потолок, в шинели по случаю ветра, увешанный регалиями за непорочную службу, которых скопилось на его груди немало.