Век наивности - Эдит Уортон

Он повернулся и поспешно зашагал через Юнион-сквер, как бы напевая про себя: «Целых два часа езды от Джерси-Сити до старухи Кэтрин. Целых два часа, а может быть, и больше».

29

Голубая женина коляска, с которой еще не сошел свадебный глянец, встретила Арчера у парома и с комфортом доставила его на Пенсильванский вокзал в Джерси-Сити.[172]

День был пасмурный, шел снег, и на огромном шумном вокзале горели газовые фонари. Шагая по платформе в ожидании вашингтонского экспресса, Арчер размышлял о людях, которые верят, что в один прекрасный день под Гудзоном построят туннель[173] и поезда Пенсильванской железной дороги будут проходить прямо в Нью-Йорк. Эти фантазеры предсказывали также постройку судов, способных за пять дней пересечь Атлантический океан, изобретение летательного аппарата, электрического освещения, беспроволочного телеграфа и другие чудеса из «Сказок тысячи одной ночи».

«Пускай все эти фантазии осуществятся, лишь бы подольше не строили туннель», — подумалось Арчеру. Охваченный блаженным мальчишеским восторгом, он представил себе, как госпожа Оленская выходит из вагона, он узнает ее издали в массе ничего не значащих лиц, она опирается на его руку, когда он ведет ее к карете, потом коляска медленно ползет к пристани среди оскользающихся лошадей, нагруженных повозок, горланящих возниц, въезжает на паром, и тут внезапно воцаряется тишина, и они, сидя рядом под снегом в неподвижной карете, чувствуют, как земля, вращаясь вокруг солнца, уходит у них из-под ног. Просто удивительно, сколько ему надо ей сказать и в какой красноречивой последовательности все это уложилось у него в голове…

Поезд с грохотом и лязгом подошел к вокзалу и, подобно обремененному добычей чудовищу, влезающему в берлогу, медленно подтянулся к платформе. Арчер бросился вперед, расталкивая толпу и заглядывая в окна высоких вагонов. Потом поблизости вдруг возникло бледное и удивленное лицо госпожи Оленской, и им вновь овладело чувство горечи оттого, что он совершенно забыл, как она выглядит.

Они подошли друг к другу, их руки встретились, и он продел ее руку в свою.

— Сюда, пожалуйста, у меня карета, — сказал он.

Дальше все было так, как он мечтал. Он усадил ее в коляску, уложил вещи и — как ему смутно вспоминалось потом — постарался успокоить насчет здоровья бабушки и коротко рассказал о положении Бофорта (при этом его поразил ее сочувственный возглас: «Бедная Регина!»). Между тем коляска выбралась из привокзальной толчеи и поползла по скользкому склону вниз к пристани, теснимая со всех сторон шатающимися тачками с углем, испуганными лошадьми, набитыми багажом повозками и даже пустыми погребальными дрогами. Ах эти дроги! При виде их госпожа Оленская закрыла глаза и схватила Арчера за руку.

— Бедная бабушка!

— Нет, нет, ей гораздо лучше, она почти совсем поправилась. Посмотрите, мы их миновали! — воскликнул он так, словно от этого зависела вся их жизнь. Ее рука осталась в его руке, и, когда карета накренилась, съезжая с мостков на паром, он расстегнул тесную коричневую перчатку и благоговейно, как святыню, поцеловал ее ладонь. Слегка улыбнувшись, она отняла руку, и он спросил: — Вы не ожидали меня сегодня?

— Нет.

— Я собирался ехать в Вашингтон повидать вас. Все уже было готово… и мы чуть не разминулись.

— О! — вскричала она, словно испугавшись опасности, которой они чудом избежали.

— Знаете, я совсем забыл ваше лицо.

— Совсем забыли?

— Я хочу сказать… как бы это лучше объяснить… Я… со мной это всегда так. Как будто вы каждый раз являетесь передо мной впервые.

— Да, да, я понимаю!

— Значит… значит, так бывает и с вами? Отворотясь к окну, она кивнула.

— Эллен, Эллен, Эллен!

Она ничего не ответила, и он молча смотрел, как ее профиль расплывается на фоне снежной мглы за окном. Что она делала все эти четыре месяца? Как мало они, в сущности, друг о друге знают! Драгоценные минуты ускользали, но он забыл все, что собирался ей сказать, и мог лишь беспомощно раздумывать о тайне их разобщенности и близости, которую, казалось, символизировало то, что и сейчас они сидят здесь рядом, но в темноте не видят даже лиц друг друга.

— Какая прелестная карета! Она принадлежит Мэй? — спросила госпожа Оленская, неожиданно отвернувшись от окна.

— Значит, это Мэй послала вас меня встречать! Как мило с ее стороны!

Помолчав, он с досадой выпалил:

— На следующий день после нашей встречи в Бостоне ко мне приходил секретарь вашего мужа.

В своем коротком письме к ней он ни словом не обмолвился о визите мосье Ривьера и намеревался похоронить этот эпизод в своей груди. Однако напоминание о том, что они сидят в карете его жены, тотчас заставило его отомстить. Пусть ей будет так же неприятно услышать о мосье Ривьере, как ему о Мэй! Однако, как и в других случаях, когда он надеялся нарушить ее обычную сдержанность, она ничем не обнаружила удивления, и он тут же заключил, что мосье Ривьер состоит с ней в переписке.

— Мосье Ривьер к вам приходил?

— Да, разве вы не знали?

— Нет, — просто отвечала она.

— И вас это не удивляет? Она помедлила.

— Что тут удивительного? В Бостоне он мне говорил, что знает вас, что вы — если я не ошибаюсь — встречались в Англии.

— Эллен, я хочу спросить у вас одну вещь.

— Пожалуйста.

— Я хотел спросить это сразу же после встречи с мосье Ривьерой, но мне не хотелось об этом писать. Это Ривьер помог вам уехать, когда вы оставили мужа?

Сердце его билось так сильно, что он задыхался. Неужели она и к этому вопросу отнесется так же сдержанно?

— Да, я очень многим ему обязана, — ответила она недрогнувшим голосом.

Тон ее был таким естественным, чуть ли не равнодушным, что смятение Арчера улеглось. Еще раз — одной лишь своею простотой — она сумела заставить его почувствовать, насколько он скован нелепыми условностями, и притом в ту самую минуту, когда он думал, что окончательно с ними разделался.

— Вы самая честная женщина на свете! — воскликнул он.

— О, это далеко не так, но, быть может, одна из самых спокойных, — отозвалась она. По голосу ее было слышно, что она улыбается.

— Называйте это как хотите. Вы непредвзято смотрите на вещи.

— О, это потому, что мне пришлось смотреть в лицо Медузе Горгоне.[174]

— Но это вас не ослепило! Вы увидели, что она такое же старое пугало, как и все остальные.

— Она не ослепляет, а только осушает слезы.

Ответ ее, исходивший, казалось, из недоступных Арчеру глубин жизненного опыта, заглушил мольбу, готовую сорваться с его уст. Паром, медленно продвигавшийся вперед, остановился, и нос его с такой силой врезался в сваи причала, что коляска зашаталась, а седоков бросило друг к другу. Почувствовав прикосновение плеча госпожи Оленской, Арчер, дрожа, обвил ее рукой.

— Если вы не слепы, вы должны увидеть, что дальше так продолжаться не может.

— Что не может продолжаться?

— То, что мы вместе — и не вместе.

— Нет. Вам не надо было встречать меня сегодня, — изменившимся голосом проговорила она, потом вдруг обернулась, прижалась к его груди и поцеловала его в губы. В то же мгновение экипаж тронулся, и в окне вспыхнул свет фонаря, висевшего у выезда с причала. Она отпрянула, и оба, не шевелясь, молча ждали, пока карета продиралась сквозь затор у пристани. Когда они наконец выехали на улицу, Арчер торопливо заговорил:

— Не бойтесь меня, не забивайтесь в угол. Украденный поцелуй — совсем не то, что мне нужно. Вы видите, я даже не пытаюсь прикоснуться к вашему рукаву. Я прекрасно понимаю: вы не хотите, чтобы наше чувство превратилось в пошлую тайную связь. Я не мог бы говорить так вчера, потому что, когда мы не вместе и я с нетерпением жду встречи с вами, все мои мысли сгорают в жарком пламени. Но вы приходите, и вы для меня настолько больше того, что я помнил, и я хочу от вас настолько больше, чем провести с вами час-другой сегодня или завтра, а в промежутках томиться бесконечным ожиданьем, что я могу совершенно спокойно сидеть рядом с вами — так, как сейчас, — лелеять свою мечту и верить, что она осуществится.

Помедлив, она еле слышно спросила:

— Что значит «верить, что она осуществится»?

— Разве вы не знаете, что она осуществится?

— Ваша мечта о том, чтоб мы не расставались? — Она вдруг засмеялась жестким смехом. — Да, вы нашли подходящее место, чтобы мне это сказать!

— Вы имеете в виду карету моей жены? Может быть, нам лучше выйти и пройтись пешком? Надеюсь, вы не боитесь снега?

Она снова рассмеялась, на этот раз более мягко.

— Нет, я не выйду и не пройдусь пешком, потому что мне надо как можно скорее добраться до бабушки. И вы будете сидеть со мною рядом, и мы станем смотреть в глаза реальности, а не мечтам.