Исповедь гейши - Кихару Накамура

Я всегда завидовала другим японцам в Нью-Йорке (иностранным студентам и будущим врачам), когда те получали от родителей посылки с нори или чаем.

Получая письмо, я находила там одни недовольства и жалобы. Постепенно я стала испытывать чуть ли не страх перед приходящей из Японии почтой.

В Японии господствовал неприемлемый для меня принцип внешней благопристойности. Я и в Америку поехала оттого, что была вдоволь сыта двуличием, доносительством, слежкой, злословием.

Итак, мое первое путешествие за границу привело меня в Нью-Йорк, и свою первую ночь в гостинице и все с этим связанное я представляла как в кино и поэтому страшно волновалась. Наш спонсор зарезервировал для нас комнату в отеле Martha Washington, предоставлявшем приют лишь одним пенсионеркам. В лифте, как и в столовой, нам встречались исключительно пожилые дамы.

Приглашаемые министерством женщины-профессора и женщины-служащие всегда требовали для себя гостиницы, предназначавшиеся «только для женщин». Поэтому предполагалось, что две мастерицы кукол, естественно, предпочтут подобный отель «только для женщин».

На следующее утро мы отправились в находившееся неподалеку управление нашей организации, и, проходя по Пятой авеню, я впервые могла любоваться небоскребом Empire State Building (известным мне еще по фильму «Кинг Конг»). Поскольку прохожие (что естественно!) все были американцами, я, как и подобает туристу, с любопытством их рассматривала. Затем мы вошли в управление.

Под эгидой данной организации мы должны были показать на выставочных площадках Пятой авеню и на Международной промышленной ярмарке то, как изготавливаются японские куклы.

В то утро нас ожидали управляющий, его заместитель и руководитель отдела рекламы. Управляющий осведомился, как нам понравилась гостиница.

— Гостиница просто замечательная. Там так спокойно, — скромно заметила госпожа Одзава.

— А вам, госпожа Накамура? — спросил меня ответственный за рекламу господин И.

— Да, вот только там полно пожилых дам. А это нагоняет на меня скуку, — без задней мысли сказала я, и все рассмеялись.

— Вы по крайней мере честны. Это чудесно. И не будем отступать от этого в дальнейшем.

Позже ответственный за рекламу господин Н. всегда заступался за меня. Я за это ему благодарна, поскольку была совершенно одна и никого не знала в Нью-Йорке.

Мне хотелось бы немного рассказать о своем приезде в Нью-Йорк и первых своих шагах там.

Поначалу меня поразило то, что у всех прохожих разный цвет волос. Я представляла себе, что американцы поголовно светлокудрые и с длинными носами, но такой встречался один на двадцать человек. У одних были каштановые волосы, у других седые, а у третьих вороного цвета, как у японцев. (Позже я узнала, что латиноамериканцы имели черные как смоль волосы, а итальянки тоже часто отличались темными волосами.) Тогда здесь еще не было никаких крупных японских фирм-экспортеров с сотнями своих служащих.

Меня поразило также то, что в нашей спонсорской организации ни у кого — ни у управляющего, ни у его заместителя, ни у руководителя отдела рекламы — не было секретарши. Естественно, не было еще и в помине коммутатора. Всем шести служащим работы хватало. Пятидесятые годы были для японцев (всех слоев) трудной и тяжелой порой. Из самой Японии не разрешали вывозить свыше пятисот долларов, а жалованье составляло лишь десятую часть той суммы, что выплачивают сейчас.

Говорят, что сегодня в Нью-Йорке трудятся пятьдесят тысяч японских служащих. Так, каждая фирма имеет несколько сотен сотрудников, сами конторы отличает изысканность обстановки, а многие нанимают американских секретарш.

Но тридцать лет назад те, кто, к примеру, хотел сделать себе карьеру у Марубени, сами отправлялись с огромными чемоданами образцов в Техас, который в ту пору почти целиком занимали поля с хлопком. Один служащий Марубени как-то поведал мне, что вокруг аэропорта современной столицы штата Даллас простирались, насколько хватало глаз, хлопковые поля, и, чтобы добираться до самых захудалых лавок и добиться успеха, нужно было иметь воистину стальные нервы.

Я полагаю, что нашими нынешними хозяйственными достижениями — и значит, благосостоянием Японии — мы обязаны тогдашним японским купцам-первопроходцам.

Я прибыла в Америку на Пасху.

После Пасхи в Нью-Йорке по-настоящему вступает в свои права весна. Распускаются ярко-желтые форзиции, затем наступает черед цвести вишне, пионам и сирени — всему разом. На следующий день после Пасхи мужчины, как и женщины, могли носить белые туфли (но чтобы пожилые господа, как ныне, бегали в кроссовках, раньше не было принято).

Иногда снег выпадал даже на Пасху и после, так что капризная погода, бывало, заставала врасплох ньюйоркцев. Но и тогда на вечеринках можно было встретить белые туфли, хотя на улицу, где лежал снег, естественно, надевали сапоги.

В Пасху на Пятой авеню устраивается пасхальное шествие, и каждый год женщины участвуют в конкурсе на самую изысканную шляпу. В год моего прибытия в Нью-Йорк первый приз завоевала изящная, изумрудно-зеленая сатиновая шляпа, на которой была укреплена птичья клетка с двумя маленькими настоящими чирикающими птичками (похоже, это были благородные попугайчики). Сама дама оказалась статной красивой блондинкой, одетой в соответствующее изумрудно-зеленое вечернее платье из тафты.

В пасхальном шествии участвовали люди с различным цветом волос, на головах которых красовались яркие шляпы: светло-голубые, темно-красные, пунцово-красные… Пятая авеню превратилась в настоящий помост для демонстрации нарядов. Это напомнило мне фильм «Пасхальное шествие» (Easter Parade) с Джуди Гарланд, который я смотрела примерно в 1950 году. Песня из «Пасхального шествия» очень подходила к самой атмосфере Нью-Йорка, и она полюбилась японской молодежи. Теперь я впервые в своей жизни наблюдала настоящее шествие и, как деревенская простушка, простояла не один час на Пятой авеню, глядя на открывающееся передо мной зрелище.

Японская организация, оказавшая мне содействие, как уже говорилось, была наполовину государственной. Поэтому одна часть служащих состояла из госчиновников, тогда как другая набиралась из частного сектора экономики. Так, управляющий пришел сюда из частного предприятия, а его заместитель был государственным служащим. Тогдашний управляющий был очень любезен, и его любили подчиненные, тогда как заместитель мне казался типичным чиновником. У меня сложилось впечатление, что почти по всем вопросам у обоих всегда были различные мнения.

Впрочем, в ту пору там служил комендантом крайне добропорядочный негр по имени Билл, который работал в данном учреждении с момента его основания. Всякий раз, когда я пыталась дать ему чаевые за то, что он помогал нести мне тяжелые вещи, тот решительно отказывался.

— Я получаю достаточное жалованье и в чаевых не нуждаюсь, — обыкновенно говорил он и противился брать деньги.

Он делал все: вытирал пол и окна, носил багаж, встречал и провожал посетителей. Вначале меня немного пугала огромная фигура негра. Я никогда еще не видела так близко негров. Конечно, в Японии бывали Луи Армстронг и Нат Кинг Коул, но они находились, естественно, на сцене. В Токио порой можно было встретить чернокожих солдат, но я по возможности старалась не смотреть им в лицо. Билл был первым негром, с которым я лично познакомилась.

Когда большой Билл смеялся, его грубоватое лицо с белыми зубами принимало почти детское выражение. Это был действительно милый человек, которого в равной мере любили японцы и американцы.

Поскольку он не брал чаевых, я ходила в единственную японскую сувенирную лавку Нью-Йорка — она называлась «Катагири» — и покупала для него рисовое сухое печенье и земляные орехи.

— Они очень идут к пиву, что мы пьем дома. Моей жене они тоже нравятся, — говорил он.

Я живо представляла себе, как этот огромный негр и его жена пьют пиво и хрустят при этом японским рисовым печеньем. Поэтому я то и дело спрашивала его, есть ли у него еще это печенье. Если оно заканчивалось, я приносила ему опять. Его жена тоже всегда этому была рада.

В здании самой организации комната управляющего находилась в самом конце, а перед ней располагалось большое помещение, где работали другие служащие, и затем шла комната заместителя. К этим помещениям вел проход, а с парадной стороны здания (выходящей на Пятую авеню) располагался демонстрационный зал. Управляющий, как и его заместитель, сидел у себя один.

Эта организация помогла мне не только своим поручительством, что позволило приехать в Америку, но ее руководитель отдела рекламы, уже после того, как я обжилась в Нью-Йорке, сообщал мне различные новости радио— и телевещания. Я ему была очень благодарна и хотела как-то отблагодарить. Поэтому я решила в демонстрационном зале, комнате управляющего и в помещении заместителя установить композиции из цветов. Тогда один цветок ириса, тюльпана или герберы стоил десять центов. Одну плоскую вазу с цветами я поставила в демонстрационном зале, а одну — в помещении заместителя. Десять центов за цветок будет не слишком обременительно для моего тощего кошелька. В комнату управляющего часто приходят посетители, так что уже вид одного ириса создаст там более уютную атмосферу, посчитала я.