Царица проклятых - Энн Райс

– Она преследует какую-то свою цель, в этом можешь не сомневаться. У нашей царицы всегда имелась какая-нибудь великая цель – без нее она не совершила ни единого поступка. А тебе должно быть известно, что время нас не меняет, – в этом смысле мы похожи на распускающиеся цветы: чем дальше, тем больше становимся самими собой. – Он взглянул на Армана. – Что касается ее цели, я могу лишь предполагать...

– Так поделись своими предположениями со мной.

– Этот концерт состоится, потому что так хочет Лестат. А когда он закончится, она уничтожит еще кое-кого из нашего рода. Но не всех – некоторых оставит в живых: одни будут служить ее цели, другие станут свидетелями.

Хайман вновь взглянул на Армана. Удивительно, насколько его лишенное выражения лицо исполнено мудрости в отличие от опустошенного, утомленного лица Миля. И кто может сказать, который из них понимает больше?

– Свидетелями? – с горькой усмешкой переспросил Миль. – Я думаю иначе. Мне кажется, все гораздо проще. Она пощадила тех, кого любит Лестат, только и всего.

Такая мысль не приходила Хайману в голову.

– Да-да, посуди сам, – продолжал Миль на своем резковатом английском. – Разве не жив до сих пор Луи, спутник Лестата? И Габриэль, мать злодея, где-то здесь, поблизости, выжидает подходящего момента, чтобы встретиться с сыночком. И стоящий внизу Арман, которым ты без конца любуешься, – кажется, Лестат не прочь увидеться с ним снова, вот он и жив, как и этот изгой, что стоит с ним рядом, тот, кто издал проклятую книгу и кого остальные разорвали бы на части, если бы только догадались...

– Нет, дело не только в этом. Есть что-то еще, должно быть, – возразил ему Хайман. – Некоторых из нас она убить не может. А тех, кто сейчас направляется к Мариусу, Лестат знает только по именам.

Миль вдруг изменился в лице, оно вспыхнуло совсем по-человечески, а глаза превратились в узкие щелочки. Хайман догадался, что Миль, будь у него возможность, сам, не раздумывая, бросился бы к Мариусу этой же ночью, если бы Маарет пришла сюда, чтобы защитить Джессику. Теперь он старался даже мысленно не произносить имя Маарет. Он боялся Маарет, боялся до глубины души.

– Я понимаю, что ты старательно скрываешь все, что тебе известно, – вновь заговорил Хайман. – Но ведь именно об этом ты должен мне рассказать.

– Не могу, – ответил Миль. Стена поднялась. Непроницаемая. – Мне не дают ответов – только приказания, друг мой. Моя задача состоит в том, чтобы пережить эту ночь и благополучно вывести отсюда мою подопечную.

Хайман хотел было надавить на него, потребовать, но не сделал ни того, ни другого. Он почувствовал слабую, едва заметную перемену в атмосфере, незначительную, но явственную, хотя он не мог с уверенностью сказать, уловил ли он движение или звук.

Она приближалась. Она была уже совсем рядом с залом. Он весь превратился в слух... Да, это она. Все звуки ночи усилились, чтобы сбить его с толку, но он все же сумел уловить тихий, находящийся на пределе слышимости звук, который не в силах была скрыть даже она: звук ее дыхания, биения сердца, могущественной силы, движущейся с огромной, сверхъестественной скоростью и неизбежно вызывающей всеобщее смятение.

Миль и Арман тоже уловили этот звук. Даже юнец рядом с Арманом услышал его, хотя большинству молодых это не удалось. Он привлек внимание даже некоторых особенно восприимчивых смертных.

– Мне пора идти, друг мой, – сказал Хайман. – Помни мой совет. Большего я сейчас сказать не могу.

Она совсем рядом. И конечно, внимательно оглядывается вокруг, изучает обстановку, прислушивается.

Он ощутил первый непреодолимый порыв увидеть ее, проникнуть в разум тех несчастных, кому довелось увидеть ее в ночи.

– Прощай, друг мой, – вновь обратился он к Милю. – Мне не стоит оставаться рядом с тобой.

Миль взглянул на него в смятении. Внизу Арман, прижав к себе Дэниела, начал выбираться из толпы.

Свет в зале внезапно погас, и на долю секунды Хайман решил, что это ее рук дело, что сейчас она начнет вершить свой невероятный суд мести.

Но смертные оказались гораздо более осведомленными: вот-вот начнется концерт! Публика обезумела – вопли, приветственные возгласы, топот ног. В конце концов все звуки слились в один общий рев, от которого дрожали стены и пол.

Смертные зачиркали спичками, достали зажигалки – и повсюду вспыхнули крошечные огоньки. Их причудливо-фантастическое неровное сияние выхватило из темноты тысячи и тысячи движущихся тел. Со всех сторон доносились крики.

_ Я не трус, – неожиданно пошептал Миль, словно не в силах был дольше хранить молчание. Он взял Хаймана за руку, но тут же, как будто его оттолкнула ее твердость, отпустил.

– Я знаю, – ответил Хайман.

– Помоги мне. Помоги Джессике!

– Не произноси больше ее имя. Послушайся моего совета – держись от нее в стороне. Ты вновь оказался побежденным, друид. Помнишь? Пора сражаться хитростью, а не яростью. Скрывайся в стае смертных. Я помогу тебе, когда смогу... если смогу.

Он хотел столько всего сказать! И выяснить наконец, где же сейчас Маарет. Но было уже слишком поздно. Он развернулся и быстро двинулся по проходу, поднялся по длинному и узкому пролету бетонных ступенек и оказался на открытом месте – площадке лестницы.

Внизу, на затемненной сцене, появились смертные музыканты. Лавируя среди переплетения проводов и расставленной повсюду аппаратуры, они подошли к лежащим на полу инструментам.

Из-за занавеса стремительно вышел Вампир Лестат в развевающемся черном плаще и направился к самому краю подмостков. С микрофоном в руках он остановился меньше чем в трех футах от Джесс.

Толпа буквально обезумела. Аплодисменты, гиканье, вой – такого шума Хайману еще никогда не приходилось слышать. При виде царящего вокруг идиотского восторга и этой маленькой фигурки внизу – улыбающегося и явно испытывающего бесконечное наслаждение существа – он невольно рассмеялся.

Ослепительная белая вспышка – и маленькую площадку сцены залило ярким светом. Но Хайман пристально всматривался не в напыщенные маленькие фигурки в роскошных нарядах, а в изображение на гигантском, доходившем до самой крыши экране за их спиной. Перед его глазами сиял живой образ Вампира Лестата высотой в тридцать футов. Он улыбнулся, поднял руки и встряхнул гривой золотых волос, а потом запрокинул голову и взвыл.

Исступленные зрители топали ногами, все здание содрогалось, но в ушах всех присутствующих звучал только этот вой. Мощный голос Вампира Лестата поглотил все прочие звуки.

Хайман закрыл глаза и сквозь оглушительный, чудовищный крик Вампира Лестата пытался расслышать звуки, исходящие от Матери. Безрезультатно...

– Моя царица, – прошептал он, упорно продолжая свои безнадежные поиски. Быть может, она стоит на покрытом травой холме и слушает музыку своего трубадура? Наугад выбрав нескольких смертных, он почувствовал через них прикосновение мягкого влажного ветра, их глазами увидел серое беззвездное небо. Огни Сан-Франциско, рассыпанные по холмам светящиеся точки, сияющие башни – все эти неотъемлемые составляющие ночного города внезапно показались ему поистине ужасными.

Он закрыл глаза и представил ее себе такой, какой увидел в Афинах, когда она наблюдала за пожаром, поглотившим вместе с таверной многих ее детей: потрепанный плащ с откинутым назад капюшоном, заплетенные в косы волосы... О, она действительно выглядела словно Царица Небесная, как когда-то любила себя величать: сияющие в электрическом свете глаза, лишенные всякого выражения; мягкие губы и нежный изгиб рта; бесконечно прекрасное, излучающее ласку лицо.

Память пронесла его сквозь века и вернула в тот мрачный и жуткий день, когда он, смертный человек, с трепещущим сердцем явился выслушать ее волю. Волю своей царицы, проклятой и отданной во власть луны, с ненасытно жаждущим крови демоном внутри ее прекрасного тела, царицы, не терпящей даже ярких ламп поблизости. Она нервно вышагивала по грязному полу от одной стены с нарисованными на ней безмолвными стражами до другой.

«Эти близнецы, – сказала она, – порочные сестры, они наговорили столько отвратительных вещей».

«Будь милосердна, – взмолился он. – Они не хотели ничего плохого, клянусь, они говорят правду. Отпусти их еще раз, моя повелительница. Они уже ничего не смогут изменить».

О, как ему было жалко их всех! И близнецов, и царицу, которую постигло столь страшное несчастье.

«Да, но ты же понимаешь, что мы должны на деле проверить их возмутительную ложь, – сказала она. – Ты должен подойти ближе, мой преданный слуга, ты, кто всегда был мне так верен...

«Моя царица, возлюбленная царица моя, чего же ты от меня требуешь?»

И с тем же милым выражением лица она крепко сжала ледяными руками его горло, и сила ее привела Хаймана в ужас. Потрясенный, он видел, как опустел ее взгляд, как открылся рот. То, что произошло потом, больше походило на ночной кошмар: она грациозно приподнялась на цыпочки, и во рту блеснули два маленьких клыка...