Россия - Век ХХ-й (Книга 2) - Вадим Кожинов

Могут, конечно, возразить, что Сталин в данном случае предпочел воевать "чужими руками" - главным образом, китайскими (Хрущев, в частности, не без огорчения упомянул о том, что в ходе Корейской войны "погиб китайский генерал, сын Мао Цзэдуна"; с. 69). Но факт остается фактом: после завершения Второй мировой и до смерти Сталина боевых действий СССР не предпринимал, хотя при этом рисковал отдать под эгиду США Северную Корею (Хрущев, между прочем, привел такие сталинские слова: "Ну, что ж, пусть теперь на Дальнем Востоке будут нашими соседями Соединенные Штаты Америки. Они туда придут..." - там же, с. 68), а ранее, в 1948-м, утратил свое влияние в Югославии...

Поэтому совершенно безосновательна точка зрения уже упоминавшегося Радзинского, который в конце своего опуса "Сталин" утверждает, что, если бы Иосиф Виссарионович не скончался 5 марта 1953 года, он вскоре же развязал бы новую мировую войну. В предыдущей главе моего сочинения сообщалось о тщетных попытках "революционно" настроенных югославских лидеров побудить Сталина поддержать антизападное восстание в Греции. Хотя Иосиф Виссарионович, будучи марксистом, полагал, что в конечном счете весь мир станет социалистически-коммунистическим, он все же не имел планов расширения военным путем той "советской зоны", которая создалась в результате Победы 1945 года, и даже не предпринял в 1948 году "силовой" акции против отколовшейся Югославии,- что представляет явный контраст с действиями Хрущева в 1956 году в отношении Венгрии.

При этом важно учитывать, что в 1948 году в компартии Югославии, в том числе в ее высшем руководстве, имелось весьма значительное количество людей, которые в разразившемся конфликте были на стороне СССР. Достаточно сказать, что в течение 1948 года более 55 тысяч членов КПЮ (в том числе что многозначительно 1722 сотрудника органов внутренних дел) пришлось исключить из нее, 16 312 из них были брошены в концлагеря (среди них два члена Политбюро ЦК КПЮ С. Жуйович и А. Хербанг), а некоторые деятели были просто убиты в частности, начальник Верховного штаба югославской армии А. Йованович; наконец, тысячи югославских коммунистов стали эмигрантами2.

В Москве хорошо знали о положении дел в Югославии (так, например, член Политбюро и генеральный секретарь Народного фронта СФРЮ Жуйович тайно информировал посла СССР о самых "секретных" обстоятельствах; там же, с. 347), и естественно было прийти к выводу, что военное вмешательство может получить достаточно существенную поддержку внутри самой Югославии. Тем не менее нет никаких сведений хотя бы о планировании подобного вмешательства. Правда, Хрущев привел в докладе на ХХ съезде слова Сталина: "Вот шевельну мизинцем и не будет Тито. Он слетит..." и прокомментировал их так: "Сколько ни шевелил Сталин не только мизинцем, но и всем, чем мог, Тито не слетел"3. Можно допустить, что Иосиф Виссарионович действительно высказался в этом духе, но вместе с тем как раз Хрущев "шевелил, чем мог", в Венгрии в ноябре 1956 года - спустя всего девять месяцев после его цитированного доклада,- а в 1948 году ничего подобного не произошло.

Из этого, разумеется, отнюдь не вытекает, что Сталин был "человечнее" Хрущева; его отказ от военной акции против Югославии уместно объяснить преодолением "революционизма", который, напротив, стал реанимировать, придя к власти, Хрущев. В предыдущей главе сообщалось, что 1 марта 1948 года вождь Югославии выразил полное согласие с тезисом: "...политика СССР - это препятствие к развитию международной революции". И "примирение" с Югославией, первый шаг к которому Хрущев сделал уже в июне 1954 года, направив соответствующее послание ЦК КПСС в Белград, основывалось именно на своего рода восстановлении в СССР "революционного" духа.

Для Сталина же СССР был прежде всего и главным образом государством, одной из двух великих держав, действовавшей на мировой арене на основе (при всех возможных отступлениях и искажениях) правового статуса, установленного Ялтинской и Потсдамской конференциями 1945 года,- что с очевидностью выразилось и в крайне минимальном участии СССР в Корейской войне, и в отказе от военной акции в отношении "предательской" Югославии.

Современный американский историк Дэвид Холловэй, объективно исследовав развитие событий в послевоенный период, пришел к уверенному выводу: "Сталин хотел использовать давление для достижения своих целей, но он не хотел развязать войну. Хотя его политика вызывала тревогу на Западе к чему он и стремился в ретроспективе ясно, что Сталин вел себя осторожно и в конце концов он отказался бы от своих целей, чтобы избежать войны"4.

Другое дело, что в руководстве СССР в частности, военном были люди, настроенные иначе. Не могу забыть, как в 1975 году один из прославленных полководцев Второй мировой войны, главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров в присутствии множества людей гневно воскликнул, прервав мою речь: "Проморгали Константинополь, проморгали!!" Это "агрессивное" заявление прозвучало на вечере, посвященном Ф. И. Тютчеву, участниками которого были знаменитый певец И. С. Козловский, столь же знаменитый артист М. И. Царев, литературовед, правнук поэта К. В. Пигарев. Я, которому было поручено вести этот вечер, имел "неосторожность" заметить, что, по убеждению (я, правда, оговорил - утопическому) Тютчева, Константинополь в будущем станет одной из столиц Российской державы. А, как известно, в конце сентября 1944 года наши танки, вышедшие на южную границу Болгарии, находились на расстоянии одного броска от древнего средоточия Православия, и, вполне вероятно, что Павел Алексеевич, бывший тогда заместителем командующего бронетанковыми и механизированными войсками страны, предлагал Верховному Главнокомандованию осуществить этот несложный в ту пору бросок, но получил категорический отказ; напомню, что Сталин позднее резко возразил югославским лидерам, предлагавшим поддержать восстание в Греции, ибо, как он сказал, Великобритания и США "не допустят разрыва своих транспортных артерий".

Словом, мнение, согласно которому Сталин планировал развязать Третью мировую войну, является заведомым вымыслом. Это, в частности, подтверждается следующим фактом. 4 апреля 1949 года был создан военно-политический союз Организация североатлантического договора (НАТО), в который вошли США, Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Канада, Италия, Португалия, Норвегия, Дания, Исландия и, позднее, в 1952-м, Греция и Турция. Между тем противостоявший НАТО союз, известный под названием Варшавского договора, был создан только через шесть лет, 14 мая 1955 года, когда Хрущев, сместив 8 февраля с поста председателя правительства Маленкова, стал уже полновластным "вождем".

Конечно, противостояние Запада и "соцлагеря" было непримиримым и до заключения Варшавского договора, но все же достаточно существенно, что официальное утверждение этого противостояния реализовал не Сталин, а Хрущев. Речь при этом идет вовсе не о каком-либо "осуждении" Никиты Сергеевича, а об адекватном понимании и мировой политической ситуации, и внешней политики СССР.

Во-первых, Запад выступил инициатором (и далеко опередил СССР!) создания военного блока, с очевидностью заостренного против нашей страны, а, во-вторых, через шесть лет именно Хрущев с его "революционистским" сознанием сделал ответный ход, "оправдываемый", впрочем, тем фактом, что 27 февраля 1955 года, то есть за два с половиной месяца до заключения Варшавского договора, в НАТО вступила ФРГ,- а это было, если прибегнуть к "недипломатическому" выражению, наглым актом Запада (в части I-ой этой книги, посвященной Второй мировой войне, сообщалось, что Черчилль в 1945 году мечтал о войне против нас вместе с германской армией - и вот через десять лет его мечта потенциально реализовалась...). Было поэтому естественно, что Варшавский договор 1955 года объединил с войсками СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии также и армию ГДР...

Не исключено такого рода возражение: Сталин не проявлял той "воинственности", которая выразилась в ряде акций Хрущева, потому, что страна в первое время после Второй мировой войны была слишком ослабленной. Правда, к тому моменту, когда послесталинская власть бросила в атаку на берлинское население - в двух шагах от расположения оккупационных войск США, Великобритании и Франции! - две танковые дивизии, миновало всего три с половиной месяца со дня смерти Сталина, и военная мощь страны не могла сколько-нибудь значительно вырасти. И даже если принять во внимание это возражение, нельзя отрицать, что воинственность СССР на мировой арене в послесталинское время с очевидностью увеличилась (а не наоборот).

* * *

Вышеизложенное наверняка будет воспринято теми или иными читателями как своего рода апология Сталина в противовес Хрущеву (и опять-таки одни будут этим возмущаться, а другие радоваться). Однако, как мне уже не раз представлялось необходимым подчеркивать, суть дела вовсе не в личных качествах Сталина и Хрущева, но в объективном ходе истории. Поведение Сталина на внешнеполитической сцене диктовалось не каким-либо его "миролюбием", а тем, что он в определенной мере осознавал тогдашнюю геополитическую ситуацию (что ясно выразилось в его решительном отказе от попытки присоединить имевшую важное значение в Средиземноморском бассейне Грецию к "соцлагерю"). Но вместе с тем (об этом уже шла речь в предыдущей главе) Сталин, очевидно, не осознавал бесперспективность вовлечения в геополитическое поле России-Евразии оккупированных в ходе войны стран Восточной Европы. Сам по себе тот факт, что эти страны в результате Победы оказались под контролем СССР, был естествен и, в сущности, неизбежен - что признавали позднее и некоторые способные к беспристрастным суждениям западные историки. Но в геополитическом плане "присоединение" европейских стран к Евразии не имело сколько-нибудь надежного будущего.