Бесспорное правосудие - Филлис Джеймс

– Дорогой, у тебя рот испачкан. Весь в ало-красных разводах. Ты похож на Дракулу.

Вскоре Дэлглиш откланялся. Муж, жена и ребенок между ними стояли и серьезно, без тени улыбки смотрели, как он отъезжает. Дэлглиш понимал, что они рады его отъезду. Оглянувшись, он увидел, как они возвращаются в студию, и его пронзило печальное, с примесью жалости чувство. Эта безмятежная студия, горшки такие мирные и семейные на вид, жалкая претензия на самодостаточность, представленная садом и курятником, – разве они не символизируют бегство от жизни, покой такой же иллюзорный, как горделивый порядок парков восемнадцатого века в Темпле, такой же призрачный, как вечные человеческие поиски добра и гармонии?

У Дэлглиша не было желания лавировать меж соседних деревень, и, выбравшись поскорее на шоссе, он погнал на большой скорости. Его радость от красоты дня сменилась неудовлетворенностью – частично это было связано с Камминзами, но в основном с собой, и непонимание источника этого чувства его раздражало. Если Анна Камминз говорила правду, а он думал, что так и есть, тогда, напротив, есть повод порадоваться. Следствие значительно продвинулось. Теперь можно уверенно назвать время смерти – между 7.45, когда в «Чемберс» звонила миссис Бакли, и 8.15, когда Венис Олдридж не вышла к Вратам Судей в Деверо-Корт.

Кое-что из показаний миссис Камминз можно проверить. Перед отъездом Дэлглиш записал фамилию и адрес подруги, владевшей квартирой у вокзала Ватерлоо, а также фамилию соседа, однако Люк Камминз не мог доказать, что все время находился дома. Никто из клиентов в этот вечер не приезжал. Существовал еще рыжеволосый мужчина, входивший в Темпл и выходивший из него, которого в тот вечер видела Анна Камминз. Если она опознает Костелло, Дэлглишу будет интересно выслушать его объяснения.

Одна вещь не давала покоя Дэлглишу: ни Люк Камминз, ни его жена не поинтересовались, как далеко полиция продвинулась в своем расследовании, и не проявили любопытства к предполагаемой личности убийцы. Может быть, они сознательно отстранялись от прошлых несчастий и теперешнего насилия – от всего, что угрожает их маленькому, уютному мирку? Или просто незачем спрашивать о том, что они и так знают?

Через час езды Дэлглиш припарковался на придорожной площадке и позвонил в следственный отдел. Кейт не было, но с Пирсом он поговорил, и они обменялись новостями.

– Если миссис Камминз видела, как Костелло вошел в Темпл через ворота со стороны Деверо-Корт и через минуту вышел, это снимает с него подозрения, – сказал Пирс. – У него не хватило бы времени даже дойти до номера 8 – не то что убить Олдридж. А если он убил ее раньше, то был бы дураком, если бы вернулся на место преступления. Вы, наверное, собираетесь привезти миссис Камминз в Лондон, сэр, для официального опознания?

– Не сейчас. Сначала я хочу поговорить с Костелло и увидеть Лэнгтона. Странно, он даже не упомянул, что присутствовал на репетиции. А что рассказали его помощники по хозяйству?

– Мы поговорили с ними, сэр, в антикварном магазине, которым они владеют. Оба говорят, что в среду мистер Лэнгтон пришел позже обычного, но не помнят, насколько позже. Это утверждение – само по себе нелепость. Они готовят ему ужин, так что должны знать до минуты время его возвращения. Но он не укладывается в рамки подозреваемого, не правда ли?

– Действительно, не укладывается. Лэнгтона что-то волнует, но, думаю, это личное, и если есть у него грех на совести, то это не убийство Венис Олдридж. Кстати, ты встречался с Брайаном Картрайтом?

– Да, сэр. Он согласился уделить нам пять минут своего драгоценного времени после ленча в клубе. Боюсь, нам здесь ничего не светит. По его словам, после судебного процесса в Олд-Бейли ничего не произошло, и мисс Олдридж выглядела как обычно.

– Ты ему веришь?

– Не так чтобы очень. Есть чувство, что он что-то скрывает, но, возможно, у меня предвзятое мнение. Он мне не понравился. Любезничал с Кейт, а со мной держался высокомерно. С самого начала разговора сложилось ощущение, что он взвешивает: стоит ему откровенничать с полицией или разумнее вообще не ввязываться в это дело. Победила предусмотрительность. Не думаю, что удастся вытянуть из него информацию. Но если это важно, можно попытаться нажать.

– Это не срочно, – сказал Дэлглиш. – Ваша беседа с мисс Элкингтон очень занимательная. Ты правильно поступил, что послал в Герефорд двух офицеров полиции. Дай мне знать, когда они представят отчет. А как там насчет алиби Дрисдейла Лода?

– Пока представляется твердым. Мы навели справки в театре. Представление началось в семь тридцать, антракт был в восемь пятьдесят. В коллегию он не мог попасть раньше девяти. Фойе никогда не остается без присмотра, а кассир и швейцар уверены, что никто не покидал театр до антракта. Полагаю, сэр, такое алиби надежно.

– При условии, что он был в театре. Он помнит, где сидел?

– В конце пятого ряда партера. Я видел план продаж на среду, в том конце было продано только одно место, но кассирша не помнит, кому оно было продано – мужчине или женщине. Можно показать ей фотографию Лода, но не знаю, будет ли толк. Странно, однако, пойти в театр одному.

– Вряд ли есть повод арестовать человека за то, что ему пришла в голову прихоть побыть одному. А как с алиби Дезмонда Ульрика?

– Мы были в «Рулз», сэр. В 8.15 он точно там был. Заранее столик не заказывал, но он там постоянный клиент, и ему за пять минут нашли столик. Он сдал на хранение пальто и экземпляр «Стандарт», но портфеля при нем не было. Швейцар в этом уверен. Он хорошо знает Ульрика, и они некоторое время даже болтали, пока тот ждал места.

– Хорошо, Пирс. Через пару часов увидимся.

– Есть еще одна вещь. Странного вида плюгавый мужчина приходил час назад и спрашивал вас. Он знал Олдридж еще девочкой, когда работал учителем в частной школе ее отца. К груди он прижимал большой плоский пакет, как ребенок, который боится, что у него отнимут подарок. Со мной и с Кейт он отказался разговаривать – хочет иметь дело только с вами. В понедельник утром у вас встреча с комиссаром полиции в министерстве внутренних дел, днем – назначено дознание. Я понимаю, что это формальность – мы потребуем отсрочки, но я не знал точно, захотите вы там быть или нет. Поэтому я попросил его прийти в понедельник в шесть. Может быть, это пустая трата времени, но я подумал: вдруг вы захотите его увидеть. Его фамилия – Фроггет. Эдмунд Фроггет.

Глава двадцать восьмая

Все дни с момента убийства группа Дэлглиша работала по шестнадцать часов в сутки, но в субботу, когда большинство подозреваемых покинуло Лондон на уикенд, свободного времени прибавилось. Воскресенье Дэлглиш, Кейт и Пирс сделали себе днем отдыха. Никто не посвящал остальных, как собирается его провести. Словно каждый хотел отдохнуть и друг от друга. Но с наступлением понедельника покой был нарушен. После утренних совещаний в первой половине дня состоялась пресс-конференция, на которую Дэлглиш скрепя сердце пошел, посчитав, что несправедливо пропускать свою очередь. Убийство в самом центре судебного института и широкая известность жертвы придавали особую пикантность преступлению, и пресса проявляла к нему повышенный интерес. Но к удивлению и радости Дэлглиша, в прессу не просочились некоторые детали, вроде парика и пакета с кровью. Полицейские власти ограничились сообщением о том, что жертву закололи кинжалом и убийцу непременно найдут. Более подробная информация могла на этом этапе только повредить следствию, но было обещано сообщать новости по мере поступления.

Формальности, связанные с отсрочкой дознания, закончились ближе к концу дня, и Дэлглиш на время забыл о шестичасовом посетителе. Но точно в назначенное время Пирс привел Эдмунда Фроггета – только не в комнату для посетителей, а в кабинет Дэлглиша, где тот в это время находился.

Фроггет сел на предложенный Дэлглишем стул, бережно положил на стол большую, плоскую папку, перевязанную бечевкой, снял шерстяные перчатки, положил их рядом с папкой и стал разматывать длинный, вязаный шарф. Его нежные, как у девушки, руки были белые и очень чистые. Этого невзрачного низкорослого мужчину нельзя было назвать уродливым или вызывающим отвращение – возможно, из-за спокойного достоинства человека, не ожидающего многого от этого мира, и чье кроткое поведение не имело в себе ничего от подобострастия. На нем было тяжелое пальто из грубого твида, хорошего кроя и, по-видимому, изначально дорогое, однако великоватое для его худого тела. Туфли, видневшиеся из-под края тщательно отутюженных габардиновых брюк, были начищены до блеска. Сверхтяжелое пальто, тонкие брюки и светлые летние носки никак друг с другом не сочетались, будто он собрал их из того, что оставили другие. Аккуратно пристроив шарф на спинку стула, Фроггет перевел внимание на Дэлглиша.

Из-под очков на офицера смотрели умные, про-ницательные глаза. Потом Фроггет заговорил, и его голос – высокий, с заиканием – был из тех, которые невозможно слушать долго. Он не принес никаких извинений за свой визит, очевидно, считая, что его настойчивое желание видеть именно старшего офицера вполне обоснованно.