Гений подземки (сборник) - Владимир Васильев

Бог мой! Машина выглядела так, будто свалилась вовсе не с двадцати метров на податливую, еще толком не просохшую почву. Казалось, она рухнула из поднебесья на гранитные скалы. Говоря грубо, машиной она более не выглядела. Так, разрозненные металлические обломки, искореженные до неузнаваемости.

Сам Буслаев, напротив, не пострадал. Он потерянно застыл на коленях перед останками. У меня отлегло от сердца. Машину, конечно, жаль, но главное – Захарыч цел. Каюсь, но второй раз вести его через тайгу мне ни чуточки не хотелось.

Я ждал, когда он опомнится. Дух и его пещера совершенно вылетели у меня из головы. А зря.

Здоровенный ком земли обрушился Буслаеву на спину, опрокинув его, словно жбан с квасом. Следующий сбил с ног меня. Лежа на спине и прикрываясь руками, я взглянул наверх, на уступ. Там кто-то копошился! Комья земли летели в нас безостановочно; Буслаев шипел и кашлял, пытаясь встать.

Так продолжалось с полминуты, потом кто-то на уступе приподнялся и взглянул на нас. Я пытаюсь описать именно то, что чувствовал в тот момент, каким бы нелепым и странным мое чувство ни казалось.

В общем, представьте, что на вас взглянула большая куча земли, только что добросовестно вынутая из вырытой вашими же руками ямы. Представили? А теперь примите во внимание наши взвинченные до отказа нервы, учтите память о прошлом разе и полную тишину? Учли? Ну, а теперь свалите себе на голову что-нибудь тяжелое – и вы приблизитесь к нашему состоянию в тот миг.

Эта куча земли, что подглядывала за нами, взвилась в воздух и погребла нас под собой. Оглядываясь, мы выбрались из-под нее чуть живые, а новая уже глядела на нас с уступа. Я уже приготовился ко вторичному погребению, но Буслаев вдруг, странно крикнув, схватил ком земли и швырнул на уступ.

Куча тут же спряталась!!!

Я чуть не упал. Не успел: секундой раньше на нас стала падать ВСЯ СТЕНА УЩЕЛЬЯ. Медленно и неумолимо.

– В сторону! – закричал Буслаев с надрывом.

Но все бесполезно. От этой лавины убежать мы уже не успевали, а выбраться из-под нее я не надеялся. Тем не менее я отпрянул и жалко прикрылся руками. Вопль мой был истошным и безнадежным.

Говорят, перед смертью вся жизнь проплывает перед глазами. Не знаю, ни о чем, кроме смерти, тогда не думал.

А она не мешкала.

С легким хрустом стена проломилась на мне и обратилась в пыль, осев на дно ущелья большим облаком.

Некоторое время я не мог вдохнуть. Сердце бешено колотилось; должно быть, стук его доносился до самого верха, на обрыв.

От стены на самом деле отделился всего лишь тонюсенький пласт, не толще граммофонной пластинки, но мы-то этого знать не могли!

Знакомый низкий вой зазвучал на этот раз без злорадства. А что же Буслаев? Я обернулся, нашаривая его взглядом.

Не Захарыч мой родной стоял рядом – не представляю, как вам и сказать… Тварь, чужое создание, воплощение детских страхов. Я не смогу ее описать, человечество не придумало таких слов. Но взгляд твари я, наверное, запомнил навечно: он способен любую живую душу обратить в пепел.

Мне показалось, что цепочка на моей шее превратилась в струйку раскаленного металла, а змейка – в сплошной комок непрерывной боли. Я бросился прочь, совершенно не помня себя, куда понесли ноги, и ЭТО – я знал! – бросилось за следом. Никогда я не бегал так быстро и так отчаянно.

А сзади настигал топот, все ближе и ближе, но нет, нет, успокойтесь, это был просто Буслаев. С перекошенным лицом, потный и испуганный, он бежал совсем рядом.

Не знаю, кто заставил меня увидеть его ТАКИМ… И каким он увидел меня, тоже не знаю, спрашивать не хочу и никогда не захочу.

Бежали мы, задыхаясь и хрипя, часа два. Вокруг было тихо. Проклятое ущелье не хотело отпускать нас: справа и слева все так же тянулись сорокаметровые стены и только вверху, чистая и голубая, виднелась полоска неба, желанного и безопасного.

Ущелье отпустило нас через четыре дня. К этому времени я дошел до грани бреда. Отчасти – от пережитого, отчасти – от голода и усталости. Когда не осталось сил бежать, мы просто брели; тело работало само, без участия разума.

Читая эти строки, вам не представить наш ужас, для этого нужно попасть в ущелье и разозлить Горного Духа.

Потом мы долго тащились через тайгу. Питались ягодами и грибами, а это не очень сытная диета. Потеряли счет дням, скитались, словно дикие звери, пока не вышли к какой-то речушке, там еще был заброшенный прииск. Здесь нас подобрали, изможденных и полусвихнувшихся, геологи.

Окончательно я пришел в себя поздней осенью, в поселке, когда прощался с Буслаевым. Он вновь уезжал на запад, в Киев.

– Прощай, Леха! – говорил он. – Мы снова выкарабкались из этого ущелья. Знай, я вернусь летом и уже не буду таким дураком. Я вернусь не один и не с пустыми руками, и мы выкурим Горного Духа из его векового логова.

– Зачем? – спросил тогда я.

– Зачем? – повторил Захарыч. – А затем, что в той пещере есть то, ради чего стоит вернуться, несмотря на все, что мы пережили. Поверь мне.

Я поверил. Наверное, Горный Дух вселяется в каждого, кто осмелился побывать в этом ущелье.

Буслаев не вернулся. Разразилась война, и я напрасно ждал его каждую весну. Десять лет. Я еще надеюсь, хотя не уверен, ведь если бы он был жив, давно приехал бы.

Десять лет я искал это ущелье. Так получилось, что дороги к нему я совершенно не запомнил. Десять лет поисков, чтобы знать потом, куда идти. Не знаю, на что я рассчитывал, соваться туда в одиночку, по-моему, глупо. А расскажи кому – поверят ли?

Не знаю.

Но тем не менее я пишу эту историю в свой блокнот – тот самый, что подарил мне Буслаев. Потому что вчера я набрел на место, откуда виден Унылый голец. Это гораздо дальше, чем я предполагал, и намного севернее. Я ходил туда, но приближаться не стал. Ущелье на месте, и палатка наша все еще стоит. В бинокль я разглядел даже что-то поблескивающее у входа, не иначе некогда пропавший котелок. А вот подъемника у обрыва не видно, и я совершенно не помню, приключилось ли с ним что-нибудь тогда или это дела минувших десяти лет.

Сейчас допишу и пойду. Только посмотрю повнимательнее, я ведь не собираюсь туда спускаться. А хочется: проклятый Горный Дух крепко засел во мне. Но я вернусь. Посмотрю и вернусь. Заберу свой блокнот, дойду до поселка, поговорю с людьми. Наверняка что-нибудь знают, слышали, видели… Может, даже экспедицию сюда пришлют, здесь же что-то важное, я знаю! Ну, а если вдруг не вернусь, останется мой блокнот, его обязательно кто-нибудь отыщет.

Но я непременно вернусь.

И еще мне кажется, будто слышен далекий низкий вой; теперь он звучит как зов. Но ведь это только кажется…

Все! Я пошел! Жди меня, мой блокнот, мой сидор, мое ружье! Дух не трогает безоружных – мы дважды спускались в ущелье и дважды сумели уйти.