Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слушать все это было тяжелее, чем приговор суда. Никаких перспектив, жене надо искать работу, необходим развод (сердце у него болело, когда он говорил об этом), она еще молода и красива, надо выйти замуж, в любом случае сменить фамилию и избавить и себя, и детей от мещанского любопытства, от позора… И она, и дети должны знать, что он действовал по велению своей совести.
Было тяжело. Очень тяжело, но он собрался с силами и попросил больше не навещать его в тюрьме ни одной, ни с детьми. Она заплакала, но с облегчением, встала и ушла, охранник препроводил его в мастерскую к брезентовым мешкам, сердце разрывалось от боли, он обратился к доктору, и тот сделал ему инъекцию.
Все кончено, он одинок, в конце концов, одиночество всегда настигает нас.
Разве в смерти мы не одиноки?
К счастью, от невеселых мыслей его отвлекли два битникообразных молодых человека, представившихся, как Майкл и Ник.
— Нам дали по 18 месяцев за проникновение на американскую базу, — сказал Майкл. — Правительство так лижет задницу американцам, словно Англия уже превратилась в американский штат.
— Вы из «Комитета 100»? — спросил Рептон, эту радикальную организацию он хорошо знал по прессе, острые методы ее не одобрял, но уважал за смелость и решительность действий, особенно когда дело касалось одностороннего ядерного оружия, естественно, буржуазной Англии. Ах, если бы все страны разоружились одновременно! Рептон в свое время не раз задавал вопросы своим советским кураторам, почему же первое в мире пролетарское государство не готово возглавить борьбу за ядерное разоружение столь радикальным способом, но каждый раз ему разъясняли, что Советы опасаются закабаления Западом и это определенно случится в случае послаблений в коммунистической политике. Когда же Рептон говорил, что в конце концов вся планета задохнется от ядов, радиации, мерзкого климата и всеобщего запустения, кураторы улыбались и называли его идеалистом.
Это было неприятно — ведь Рептон искренне верил, что только коммунисты смогут решить все глобальные проблемы, разве капитализм способен отказаться от прибавочной стоимости, а ведь именно эта поганая стоимость и лежит в основе всех войн, все гонок вооружений, всех бед.
— Вы нам симпатичны как враг буржуазного государства, — заявил Ник, — но ваши шпионские методы борьбы с ним компрометируют саму борьбу, и на знамени появляются грязные пятна.
— Кстати, мы поддерживаем кражу государственных секретов, — вмешался Майкл, — но не для тайной передачи их другому государству, а в целях их обнародования. Простые англичане должны знать, что творится за кулисами правительственной кухни.
Жаль, что нет надежной связи с Кедровым или его коллегами, подумал Рептон, такие люди — на вес золота, конечно, с ними не так просто сварить кашу, но медленно, точа водою камень, всегда можно убедить в полезности и тайных связей.
Новые знакомцы оказались приятными людьми и пригласили Рептона на лекции по английской литературе и на концерты камерной музыки — обо всем этом они уже договорились с начальником тюрьмы, который не только не имел возражений, но очень обрадовался: всем известно благотворное воздействие культуры на умы заключенных, они растворяются в Бахе, не занудствуют с претензиями, едят что дают и исправно выходят на работу. В компанию взяли и ирландца, мужичка с характером, тосковавшего по воле и забавлявшего всех веселыми анекдотами.
Так началась новая жизнь у Джорджа Рептона, конечно, не фонтан, но и не тихий ужас, как казалось вначале, — человек привыкает ко всему.
Однажды после прослушивания «Времен года» Вивальди Майкл сообщил:
— Нам осталось сидеть один месяц, Крис. Вчера мы с Ником говорили о вас. Скажите, вы и вправду думаете выйти отсюда в глубокой старости? Вам не приходили в голову мысли о побеге?
— Конечно, приходили, — ответил Джордж простосердечно.
— Мы так и думали. Во всяком случае и я, и Ник всегда готовы вам помочь.
Спасительная надежда появилась внезапно, и Рептон с чувством стиснул руку молодому человеку.
Через месяц обоих освободили, о побеге больше речь не заходила, Рептон невольно думал: уж не на провокацию ли он клюнул? Или это желание своеобразно посочувствовать? Черт разберет этих англичан!
Тюремные дни тянулись своей чередой, утро начиналось звоном медного колокола, будившего заключенных, затем все выстраивались в очередь, чтобы слить парашу из пластмассовых ночных горшков, умывались и вскоре выходили в столовую. Работа в мастерской, прогулки в тюремном дворе, самоусовершенствование, трапезы три раза в день, вечером бывало и кино.
Так прошло несколько лет…
Бывшие коллеги не забывали о Рептоне и постоянно держали его в поле зрения, тем более что Джон Пауэлл и Дэвид Смит встречались регулярно для обмена информацией и эти служебные рандеву проходили попеременно то в здании МИ-6, то в здании МИ-5, что говорило о строгом паритете и равноправии могущественных организаций Ее Королевского Величества.
Однажды, когда в кабинете Смита пили чай «Эрл Грей» некоего сверхособого сорта, после обсуждения последнего матча между «Челси» и «Манчестер Юнайтед» легко перепорхнули на боевые дела.
— Пожалуй, никогда в истории мы не наносили столько ударов русским, как за последние годы, — заметил Смит. — Гордон Лонсдейл и еще четверо его агентов, этот педераст Джон Вассалл, опозоривший адмиралтейство, да и история военного министра Профоомо, проститутки Килер и советского атташе Иванова до сих пор будоражит всю нацию, хотя там и не пахло шпионажем, все было замешано на сексе!
— А был ли этот пресловутый секс? — хохотнул собеседник.
Смит не среагировал и даже не порадовался, как положено, былым викториям, наоборот, лицо его сморщилось в кислую мину: в этом году, несмотря на успехи, идиоты-парламентарии завели разговор о сокращении средств на нужды контрразведки. Нельзя ли еще подоить Рептона? Вдруг он не все сказал?
Мысль, заслуживающая внимания и воплощения в жизнь.
Пауэлл не возражал — парламент иногда казался врагом номер один, там разведку шпыняли не меньше, чем контрразведку, и только солидарность спецслужб предотвращала массированные удары по бюджету.
К этому времени английский разведчик отсидел уже три года, первые шесть месяцев под особым надзором, затем наступила благодать: за примерное поведение его перевели на обычный режим и даже назначили продавцом в тюремной лавке. Там продавались табак, мыло и прочий ширпотреб — кое-кто завидовал такому взлету его карьеры.
Порешили обдумать план
