Чужая женщина - Татьяна Тронина

– К тебе?

– Нет, не ко мне. Тебе вот с этими тетями придется поехать… Они хорошие! Там будет хорошо… А потом я тебя заберу.

В этот раз Ваня не стал спрашивать о матери.

Он был еще совсем мал, ему никто пока не говорил о смерти матери, но он как будто уже знал. Знал и понимал все. Он уже нес свое одиночество, как крест…

Обреченность и тоска были в глазах Вани.

А Лара в его глазах видела себя. Пусть она потеряла родителей в уже довольно взрослом возрасте, но выпила чашу сиротства сполна. Она не хотела, чтобы нечто подобное испытывал и Ваня.

– Я тебя заберу. Ты только подожди немного, ладно, Ванечка?

– Ладно. – Ваня сполз с качелей и, опустив голову, заковылял к чиновницам.

Лара старалась не плакать при Ване, но, едва машина с мальчиком тронулась с места, она разрыдалась…

– Лара, будет! – испугалась Екатерина Петровна. – Ты все сделаешь, как обещала… Я тебе верю!

– Ему больно… – сквозь зубы произнесла Лара. – Я чувствую, как ему больно… Я не хочу… Царица Небесная, помоги мне, дай мне сил. Я все сделаю, все – чтобы ему только не было так больно, Ванечке…

– Ларочка, да не убивайся ты так!

Лара вытерла слезы, отдышалась.

– Все, я спокойна… – шепотом произнесла она. Помолчала: – Сейчас поеду в Москву, устраивать дела, справки там собирать, и прочее. Только в Кирюшино еще съезжу. Не могу не думать о Маше…

– Я с тобой! – вызвалась Екатерина Петровна. – Посмотрю, что там от дома осталось…

Ближе к вечеру женщины были в Кирюшине. Лара днем уже видела, во что превратилась деревня, но для Екатерины Петровны это стало нелегким испытанием.

Они брели по дороге, молча глядя по сторонам, потом Лара остановилась перед Машиным домом.

– Вот здесь это было… – сказала Лара. – А я вот там жила. Погодите, в последний раз посмотрю.

Лара подошла к дому, в котором она жила с Феликсом. Вернее, это не дом уже был, а один остов.

Внутри что-то зашуршало, словно кто-то ходил там. Феликс? Феликс вернулся, чтобы осмотреть свои потери?

«Что же ты наделал? Зачем?!» – со злостью подумала Лара и, не владея собой, шагнула внутрь дома.

– Феликс! – крикнула она. – Ты меня слышишь?

Но в пустом, выгоревшем доме никого не оказалось.

В этот момент что-то зашуршало сверху, посыпались обугленные щепки.

Лара подняла голову и лишь в последний момент успела заметить, что одна из почерневших балок летит вниз, прямо на нее.

Сам дом, как и его хозяин, – продолжал мстить Ларе.

Она почувствовала удар и упала, придавленная балкой.

– Наталья Константиновна, как там Оля?

– Прекрасно, – фыркнула несостоявшаяся теща в телефонную трубку. – Я ей завтрак сделала, а она меня трупоедкой обозвала!

– Кем? – спросил Александр, неприятно пораженный.

– Ну она же у нас вегетарианка, не ест мяса! – язвительно захохотала Наталья Константиновна. – А то, что ей силы надо восстанавливать, она даже не думает… Шелуху какую-то жует, пророщенные зерна! А я на рынок, между прочим, специально за этим мясом ездила!..

«Хоть что-то ест!» – с облегчением подумал Александр.

– Я могу чем-то помочь? – настойчиво спросил он.

– Господи, Саня, чем ты можешь помочь? Но разве только тем, что этой дуре мозги одолжишь… – с досадой воскликнула Наталья Константиновна. – Все, больше никаких новостей нет! – И женщина, не попрощавшись, бросила трубку.

Александр нажал на кнопку отбоя.

Отложил телефон, машинально схватился за пульт, включил телевизор, пытаясь заглушить свои мысли.

…Он звонил в тот дом каждый день, он приезжал к Оле несколько раз, но она, исполнившись внезапной, холодной ненависти к Александру, отворачивалась от него, не желая говорить.

Он не любил ее, он не хотел возвращать ее, но и бросить, отступиться тоже не мог…

К этому времени Александр уже понял, что Оленька ничего с собой не сделает, что ей не нужна его помощь и поддержка, и даже более того – он переживает из-за гибели ребенка больше ее – матери! У Оленьки все чувства сосредоточились теперь только на одном чувстве, одной мысли: зачем Александр выгнал Римму и почему Римма посмела послушаться Александра и ушла?! О том, что ребенок мог остаться жив, обратись она вовремя к врачам, Оля даже не думала. Ее бесило больше то, что ее волю посмели не выполнить! Ни раскаяния, ни сожаления, ни печали – ничего… Лишь ненависть – вот что владело сейчас Оленькой.

Но все равно – как можно оставить ее, женщину, потерявшую ребенка?..

И еще другое. Не было и дня, чтобы Александр не вспоминал о Ларе. С нежностью и сожалением. Правду говорят – лицом к лицу лица не увидать… Чем дальше во времени, тем милее становилась она для Александра. Он уже не помнил своих обид, не помнил причин ссор с женой (а ведь она, Лара, до сих пор оставалась его женой, формально по крайней мере!). Он помнил только ее глаза, поворот головы, движения губ при разговоре… Помнил, как она сердилась и радовалась. Плакала и смеялась. И то особенное выражение отрешенного блаженства, которое иногда озаряло ее лицо – не так часто, как хотелось бы Александру. Ради этого выражения он бился каждый день и ночь, он не давал Ларе покоя, из-за этого они ссорились…

Ну да, именно из-за этого они и ссорились. Вот, вспомнил…

Боже, как глупо.

Как глупо было сердиться на ту единственную, которую он хотел. Только ее, одну. Все другие женщины – какие-то неправильные, что ли. Не такие. Лишь Лара – такая…

Согласно статистике, вспомнил Александр, большинство мужчин жалеют о своем разводе спустя какое-то время и считают новые отношения ошибкой. Что ж, выходит, правда, не врет статистика.

Но толку-то… Лару теперь не вернуть. Лара далеко. С ней – другой мужчина, и он теперь трудится над ней, словно мотылек над цветком, он крадет этот сладкий нектар, он заставляет улыбаться Лару блаженно, отрешенно…

Как там, у Пушкина?

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,Стенаньем, криками вакханки молодой,Когда, виясь в моих объятиях змией,Порывом пылких ласк и язвою лобзанийОна торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничему,И оживляешься потом все боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле…

«Как мучительно тобою счастлив я…» Это про Лару и про него. «Смиренница моя. Нет, не моя теперь, чужая!» – с раздражением и ненавистью (к сопернику, к Ларе, к себе, ко всему миру!) подумал Александр.

И, чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он прибавил громкость у телевизора. Ведущий с микрофоном рассказывал в прямом эфире: