Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья - Юрий Модин

В 1955 году я снова приехал в Лондон. На этот раз в связи с подготовкой государственного визита Булганина и Хрущева, назначенного на 1956 год. Эта командировка, которая по первоначальному замыслу должна была быть временной, превратилась в полупостоянную с назначением меня исполняющим обязанности резидента при посольстве. Так получилось потому, что Коровин, предусмотрительно предположив возможные инциденты во время государственного визита, решил по-умному отсидеться в Москве, подальше от греха, предоставив мне роль опекающего высоких лиц. В мае 1956 года в Лондон приехала моя жена с дочерью Олей. Моя вторая и последняя командировка в Англию продолжалась до мая 1958 года.

В это время дело Бёрджесса-Маклина почти забыли, и газеты сосредоточили свое внимание на более важных проблемах: хрущевской кампании десталинизации, венгерских событиях и Суэцком кризисе. Англичане были очень недовольны и даже враждебно относились к политике нашей страны, что чувствовали на себе и сотрудники посольства. События в Будапеште вызвали раскол в рядах Британской коммунистической партии, в знак протеста многие ее члены порвали свои членские билеты.

Только в следующем, 1957 году, отношение к нам на Западе, и в частности в Англии, смягчилось. В этом году в небе появился наш первый «спутник», который до некоторой степени сгладил неблагоприятное впечатление от венгерских событий.

Итак, 4 октября 1957 года СССР потряс мир, впервые за всю историю человечества запустив на околоземную орбиту свой космический аппарат. Через месяц мы проделали второй эксперимент с собакой-лайкой, длившийся шесть дней и доказавший, что условия невесомости не опасны для живых существ. Эти эксперименты произвели сенсацию в Англии. Там открыто заговорили, что ни одним только американцам по плечу решать задачи современной технологии. Английское общественное мнение стало к нам более благосклонно. Ярко выраженное недовольство, связанное с подавлением венгерского восстания и публичным признанием Хрущевым насилий, чинимых Сталиным, стало понемногу утихать.

И вдруг в атмосфере наступившего потепления я, приехав утром на работу в ноябре 1957 года, застаю посольство, окруженным свирепо настроенной толпой. Там собралось, пожалуй, не меньше народу, чем в 1956 году во время демонстраций протеста против нашей политики в Венгрии. На прилегающих к посольству улицах тоже было полно народу. С возгласами Протеста женщины размахивали плакатами, на которых было написано «Красное отродье! Не бывать собакам в космосе!». В посольстве царили тревога и уныние.

Демонстранты прислали делегацию для переговоров с послом. Вместо него к ним вышел я. Шестеро или семеро возмущенных мужчин и женщин толпились в дверях. При каждом — собака. Я произнес перед ними целую речь.

— Русские, — сказал я, — точно также любят своих собак, как и англичане.

Потом я допустил ошибку, переключившись на проповедь о триумфальных достижениях нашей науки. В ответ — хмурые, недобрые взгляды. Я замялся, и, чтобы исправить ошибку, инстинктивно схватил на руки бульдога, запечатлев на его мокрой морде горячий поцелуй. Этот жест вызвал гром аплодисментов. Инцидент был исчерпан. Делегация доложила о случившемся демонстрантам, и они, вполне удовлетворенные, удалились.

В 1963 году в связи с бегством Филби из Бейрута дело Бёрджесса-Маклина снова ожило. 19 августа в Москве умер Бёрджесс, а в начале 1964 года Энтони Блант признался во всем британским властям.

До смерти своего друга, вопреки всему, Блант продолжал надеяться, что когда-нибудь Бёрджесс вернется в Англию. На протяжении двенадцати лет после отъезда Бёрджесса он держался. Но теперь, когда его друга больше не стало, Блант посчитал возможным снять с себя тяжкое бремя, так долго отравлявшее ему жизнь. Он подготовил и отшлифовал текст своего признания с величайшей тщательностью и вручил его английским властям только после того, как генеральный прокурор обещал, что его не подвергнут наказанию, если он расскажет правду о своей связи с русскими.

Так что мое имя сообщил контрразведке именно Энтони Блант. К счастью, прошло уже пять лет, как я уехал из Англии. Англичанам стало известно, что последним советским связным при Бёрджессе, Бланте, Филби и Маклине был человек под кодовым именем «Питер». Блант же сообщил им в своем признании, что «Питер» — это никто иной как Модин, простой сотрудник пресс-отдела советского посольства.

Мое имя стало появляться в прессе, но ни одна газета не делала ссылок на Бланта, чье заявление оставалось секретным достоянием МИ-5. Блант привел еще кое-какие малозначащие данные допрашивавшему его следователю Мартину, который в своем отчете сделал заключение, что «Блант, по-прежнему придерживаясь коммунистических идеалов, сотрудничал с советскими секретными службами во время войны, но перестал давать им информацию в 1945 году».

Блант опустил в своем признании тот факт, что после войны и до 1951 года он являлся посредником между Бёрджессом и мной. Тактика Бланта была очень проста: он признавался только в том, что не могло быть использовано против него в суде. Это оказался самый правильный ход. Когда Джорджа Блейка, другого нашего агента, поймали в

1961 году, он повел себя иначе, подписав полное признание, чем схлопотал тюремное заключение на долгие годы.

Я думаю, что все, касавшееся Бланта, было сохранено в тайне, потому что так пожелала королева Елизавета. Не следует забывать, что в 1956 году она пожаловала ему звание рыцаря и наградила орденом, что он был другом ее отца, Георга IV, любившего посещать вместе с ним картинные галереи и выставки. Блант был одним из самых знаменитых экспертов мира по искусству XVII века, и королю нравилось слушать его. Скорее всего именно поэтому королева закрыла глаза на его коммунистические убеждения и в тайне пожаловала ему прощение de facto[38].

Только в 1979 году тогдашний премьер-министр Маргарет Тэтчер после выхода в свет книг о секретной службе (в частности, Эндрю Бойла, «Климат измены»), вновь коснулась этой темы. Имя Бланта в книге Бойла не упоминалось, но о нем легко можно было догадаться по намекам автора. Когда Маргарет Тэтчер узнала, что Блант и в самом деле был советским агентом, Энтони сразу же отказался от рыцарского звания и собрался уйти в отставку с официального поста в Ассоциации истории искусств. Но члены Ассоциации отказались принять его отставку, а другой выдающийся историк искусств, профессор Стейнберг, выступил с речью, в которой сказал, что вклад сэра Энтони Бланта в их область науки невозможно переоценить, и что он, Стейнберг, не намерен покидать его в час испытаний.

Вскоре после этого Блант устроил пресс-конференцию, которая явилась своего рода шедевром. Перед специально подобранной группой журналистов он подтвердил, что работал на русских.

— В середине 30-х годов, — заявил он, — это стало делом совести: не бороться против фашизма значило предать свою страну.

Он решительно отклонил обвинение, будто бы он предупредил Бёрджесса и Маклина об аресте. А когда его спросили, какую информацию он передавал русским и передавал ли, он ответил утвердительно, но заявил при этом: «Но только во время войны, и она не имела большого веса в силу того положения, какое я занимал в МИ-5. Я сообщал русским только то, что касалось германских служб и никогда не касалось служб английских». Это, конечно, была чистая правда, если говорить о военных годах. А когда один журналист спросил его, вербовал ли он агентов для Советского Союза в Кембридже, Блант находчиво ответил, что «не может ответить на этот вопрос согласно закону о государственных секретах».

Когда я читал в Москве сообщения об этом интервью, моему восхищению экстраординарной находчивостью Бланта не было конца.

Откровения Бланта возбудили, конечно, в английских газетах догадки о том, а кто же было «пятым»? Эндрю Бойл утверждал даже, что «двадцать пять живущих сейчас английских граждан, в том числе один пэр, когда-то были агентами Советского Союза».

Далее Бойл сказал, что всех этих людей допрашивала английская контрразведка, но их имена не названы за отсутствием твердых улик. Из числа подозреваемых Бойлом лиц некоторые журналисты называли Мориса Олдфильда, начальника МИ-6 с 1973 по 1978 год, который якобы сообщил Филби о раскрытии группы Бёрджесса. По-моему, этому заявлению не стоит придавать значения.

Шумиха постепенно затихла. Блант получил возможность спокойно заниматься своей работой. Он по-прежнему оставался известной фигурой в университетах и научных обществах, читая лекции по искусству XVII века. Его особенно интересовал французский художник Пуссен[39], о картинах которого Блант написал и опубликовал монументальный труд в 1966-67 годах. Для нынешних экспертов эта книга до сих пор является настольной.

Энтони Блант умер 26 марта 1983 года. Это была яркая, необщительная и бесконечно загадочная личность.