Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья - Юрий Модин

Когда выступления закончились, часть аудитории покинула зал, осталась только кучка энтузиастов, которые топтались вокруг выступавших и осыпали их вопросами. Бланта окружало особенно много посетителей. Три молодых женщины усердствовали больше других, не давая никому возможности приблизиться к нему и вставить хоть слово. Блант их явно очаровал, и женщины, соревнуясь между собой, старались похвастаться своими знаниями. Я начал беспокоиться, когда они, не прекращая болтовни, стали вместе с ним продвигаться к выходу. Вот-вот он и дойдут до двери, все разойдутся кто куда, и мне придется тогда задержать Энтони прямо на улице, а это было бы крайне опасно. Тогда я, решительно потеснив почитательниц, приблизился к Бланту со своей открыткой в руке, весьма ощутимо толкнув локтем в бок одну издам.

— Простите, пожалуйста, — промычал я, — не могли бы вы сказать, в каком музее я могу увидеть эту картину?

Блант взял у меня открытку, внимательно ее рассмотрел и взглянул на меня долгим взглядом.

— Да, да, да, — кратко сказал он, отвечая на три мои слова, написанные на открытке.

Я повернулся и ушел, зная, что теперь он меня вспомнил и обязательно придет на встречу.

На следующий день мы встретились. Он рассказал мне, что за истекшее с 1951 года время его несколько раз вызывали на допрос. Контрразведка была уверена, что Блант связан с нами, но твердых доказательств не имела. Я видел, что Блант настроен также решительно, как и прежде, и опасаться того, что он выдаст себя, нет оснований. Мы заговорили о Киме Филби, который продолжал геройски держаться на непрекращаюшихся допросах. Блант сказал, что материальное положение Кима еще хуже, чем мы себе представляли. Он с семьей живет в настоящей нищете, но остается твердым и не жалуется.

Я сказал Бланту, что Центр хочет помочь Филби, и попросил его передать от нас деньги Киму. Блант согласился. Мы договорились встретиться еще раз после того, как я передам о нашем разговоре Центру. В конце встречи Блант спросил, не будет ли лучше, если я сам встречусь с Филби. Я отказался по двум причинам: во-первых, это риск для всех нас, а, во-вторых, мне дали официальное указание встретиться только с ним — Блантом.

— За Филби не смотрят как следует, — продолжал он, — как старый контрразведчик я могу сказать это с полной уверенностью. Но если вы не хотите, то мне все равно.

Когда мы снова встретились в скверике неподалеку от Каледониан-Роуд, я передал Бланту пять тысяч фунтов и попросил его регулярно информировать нас о том, как идут дела у Кима. Я вкратце рассказал ему, как поживают Бёрджесс и Маклин, и обсудил наши новые способы связи.

Как всегда, работая с Блантом, я был совершенно уверен, что за нами не следят. Мы умели проверять друг друга. Но тут я неожиданно насторожился. Кто-то за нами наблюдал. Я обратил на это внимание Бланта.

Он рассмеялся.

— Питер, дорогой мой! Да это же сам Ким Филби, — сказал он. — Вы в прошлый раз сказали, что не станете встречаться с ним, но мы оба решили, что, может быть, вы передумаете. Так что он здесь и готов подойти к нам, если вы не возражаете.

Я внимательно вгляделся в человека, который прохаживался неподалеку. Так вот каков он, легендарный Ким, чьи приключения и подвиги составляли часть моей жизни на протяжении почти десяти лет, но которого я никогда не видел. Темный силуэт его не отставал от нас. По параллельной дорожке сквера шел крепкий, широкоплечий мужчина, в плаще, но без шляпы.

Внешность Филби так крепко запечатлелась в моей памяти в тот вечер, что я сразу же узнал его, когда встретился в Москве через десять лет и подумал: «Это очень сильный человек. Скала».

Филби не приближался. Я мог бы увидеться с ним, но не решился, хотя меня непреодолимо влекло к нему любопытство.

Должен признать, что прояви я тогда инициативу, то поступил бы разумно, потому что, встреться я тогда с Филби, мы избежали бы сложной командировки и дальнейших рискованных событий.

С минуту я колебался. Потом подумал, а что если за нами слежка? Один факт разговора друг с другом явился бы неопровержимым доказательством нашей связи. Профессиональная осторожность взяла верх, и я отказался встретиться с ним. Блант был заметно разочарован. Наблюдая за тем, как Филби скрывается за деревьями, я задавал себе вопрос: о чем думает сейчас этот одинокий человек?

Мне кажется, наш подарок приободрил его. Вскоре после этого Филби пришлось призвать себе на помощь все мужество, на которое он был способен: на него нежданно негаданно обрушилась пресса.

26 октября 1955 года все газеты Великобритании вышли с заголовками: «Является ли Гарольд Филби третьим человеком?»

Наступление начал накануне вечером в Палате общин член парламента от лейбористской партии Маркус Липтон, который прямо заявил, что Гарольд Ким Филби — советский агент, организовавший побег Бёрджесса и Маклина. Обвинение было серьезным, но газеты все же проявили осторожность в выборе слов. Надо сказать, что за две недели до этого выступления одна скандальная американская газета опубликовала довольно бессовестное сообщение на эту же тему. Поэтому редакторы английских газет ограничились тем, что более или менее дословно привели слова Липтона, опасаясь быть привлеченными к суду за клевету.

В то же время был выставлен на посмешище злополучный Роджер Мейкинз, посол Англии в Соединенных Штатах, которого ФБР одно время подозревало в том, что он скрывается под кличкой «Гомер». Позднее ему поручили организовать неусыпный контроль за Маклином. На свою беду он где-то написал, что «нет никаких оснований» для обвинения подозреваемого дипломата. Газеты кольнули и лорда Рединга (Ридинга), который недавно сообщил в палате лордов, что его заявление, будто ни Бёрджесс, ни Маклин «никогда ни в чем не подозревались», было сделано только ради «защиты интересов общества».

Одна или две английские газеты не согласились с обвинениями Липтона, указав, что было бы странно, если бы Филби оказался советским агентом, после того как в 1938 году архифашист Франко наградил его своим орденом, а Георг IV Орденом Британской империи.

Ким с захватывающей дух отвагой и бравадой решил броситься на врага сломя голову. Какое-то время он отказывался говорить с журналистами, но позднее, 8 ноября, дал для прессы открытое интервью в квартире своей матери.

Задорный, ироничный, принарядившийся, Филби начал с того, что назвал все обвинения против себя сплетней и пустословием. Затем, хищно улыбнувшись, он перешел в наступление. Во-первых, он потребовал, чтобы Липтон повторил свои лживые обвинения, сделанные в палате общин, перед всем народом. И за это его по закону привлекут к ответственности. Во-вторых, Ким потребовал, чтобы его противник привел хоть какие-нибудь факты и великодушно предложил представить их члену Тайного совета, если из-за соображений секретности их нельзя будет предъявить публике. Применив такой красочный прием, Филби перешел к своим собственным политическим убеждениям. С неподражаемым вызовом он сделал следующее заявление:

«Первый раз я разговаривал с коммунистом в 1934 году, и знал это, а последний раз, не зная этого, говорил с коммунистом в апреле 1951 года, когда Гай Бёрджесс жил в моем доме».

После такого виртуозного спектакля Липтон пошел на попятный. Он не повторил своих обвинений публично.

Ким воспользовался своими козырями с непревзойденным искусством. Мы, как и он сам, заключили, что у английского правительства нет против него веских доказательств, и секретное расследование его деятельности ничего не дало. Гарольд Макмиллан, министр иностранных дел, был вынужден в конце концов сделать публичное заявление. «Правительство Ее Величества, — сказал он, — не имеет доказательств того, что Гарольд Филби нарушил законы страны». Друзья Филби, поддерживавшие его с 1951 года, были вне себя от радости. Они знали, конечно, что речи о восстановлении Кима на прежней работе и быть не могло, но в 1956 году его направили в Бейрут корреспондентом газет «06-сервер» и «Экономист».

В том же году Хрущев официально объявил о пребывании Бёрджесса и Маклина в Советском Союзе, заявив, что оба они — советские граждане.

В Бейруте Филби блестяще проявил себя как журналист не только из-за своей природной одаренности, но и благодаря широким связям в этой стране. Его репортажи отличались живостью и прекрасным стилем, а содержательные статьи по Ближнему Востоку стали весьма популярны в Англии. Иногда он делал работу для МГБ. В то время наша бейрутская резидентура развила бурную активность. Информация, которую Филби присылал о британской политике в этом районе, оказалась очень ценной для нашего правительства, позволяя наладить отношения с арабскими странами. Свои материалы Филби готовил скорее в форме политических анализов, нежели разведывательных донесений. Я сам читал некоторые из них и с удовлетворением замечал, что он не утратил своего блестящего стиля.