Путешествие на край ночи - Луи Селин

Я начал чувствовать себя лишним при таких нежностях. Мне было трудно уйти; я не знал, в какую сторону надо идти. Я сделал вид, что пошел оправиться за дерево подальше, и остался там, выжидая, чтобы они унялись.

Разговор у них шел нежный. Самые плоские любовные разговоры все-таки немного забавны, когда знаешь людей. И потом я еще никогда не слышал от них таких речей:

— Ты меня любишь, правда? — спрашивала она его.

— Больше глаз моих, вот как я тебя люблю! — отвечал он.

— Это не пустяк — то, что ты говоришь, Леон… Но ты меня еще не видел, Леон? Может быть, когда ты меня увидишь собственными глазами, а не глазами других, ты меня разлюбишь?.. Когда ты опять увидишь других женщин, ты, может быть, начнешь их всех любить? Как все прочие друзья-приятели…

Это замечание было в мой огород. Меня не обманешь!.. Она думала, что я уже далеко и не могу слышать. Оттого она сразу как следует взялась за меня. Она не теряла времени. Он, мой друг, запротестовал.

— Никогда в жизни! — восклицал он. — Все это только одни предположения, клевета… Я? Да никогда, Маделон! — защищался он. — Я человек совсем другого рода. Отчего думаешь, что я похож на него? После всего того, что ты для меня сделала? Я привязчив. Я-то ведь не подлец! Навеки твой! Я тебе это уже говорил, и я свое слово сдержу. Навеки! Я уже знаю, что ты хорошенькая, но ты станешь еще лучше, когда я тебя увижу… Вот! Теперь ты довольна? Ты больше не плачешь? Больше я тебе ничего сказать не могу!

— Вот это мило, Леон, — отвечала она, прижимаясь к нему.

И пошли, и пошли давать друг другу клятвы, уж и неба было мало для них.

— Мне хочется, чтобы ты всегда была счастлива со мной, — говорил он ей еще совсем тихонько. — Чтобы тебе ничего не надо было делать и чтобы у тебя все-таки все было…

— Ах, ты такой добрый, мой Леон! Ты еще лучше, чем я думала. Ты ласковый! Ты верный! Ты все!..

— Это потому, что я тебя обожаю, моя роднуся!..

И они потом разгорячились, прижимаясь друг к другу. Потом, как бы для того, чтобы отдалить меня от своего большого счастья, они сыграли со мной обычную старую шутку…

Сначала она:

— Твой друг, доктор, он очень милый, правда? — Она начинала сызнова, как будто она меня не успела переварить: — Он очень милый… Раз это твой друг, то я не хочу говорить про него дурно. Но мне кажется, что он груб с женщинами… Я не хочу говорить про него плохо, ведь я думаю, что он тебя действительно очень любит. Но что касается меня, то он не в моем вкусе… Знаешь, я тебе что скажу… Только ты не обидишься?..

Нет, Леон ни на что не обижался.

— Ну вот, мне кажется, что доктор, так сказать, слишком любит женщин. Вроде кобеля, ты понимаешь?.. Как по-твоему?.. Мне кажется, что он вот-вот на них кинется. Укусит и уйдет… Как по-твоему? Ты не находишь, что он такой?

Он находил, подлюга, он находил все, что ей нравилось, он даже находил, что то, что она говорила, совершенно правильно и забавно. Ужас до чего забавно. Он просил ее продолжать.

— Да, ты это верно подметила, Маделон. Фердинанд неплохой человек, но что касается деликатности, бывают лучше. То же самое и насчет верности. Это я знаю…

— Любовниц у него, верно, было много, а, Леон?

— Было, было… — ответил он твердо. — Но знаешь ли, он ведь неразборчив.

Из этих слов надо было сделать вывод. Маделон взяла это на себя.

— Все доктора, как известно, свиньи… Но он поставил в своем роде рекорд…

— Ты не знаешь, насколько ты права, — одобрил мой добрый, мой счастливый друг и продолжал: — До такой степени он это дело любит, что я даже часто думал, не принимает ли он чего… И потом у него эта вещь таких размеров… Если бы ты только видела! Это просто неестественно…

— Ах! Ах! — смутилась Маделон, стараясь вспомнить мою вещь. — Ты что же думаешь, что он болен, скажи? — Она очень забеспокоилась, огорченная этим неожиданным интимным разоблачением.

— Этого я не знаю, — пришлось ему признаться с сожалением, — я не могу этого утверждать… Но надо полагать, что при его образе жизни…

— Все-таки ты прав: он, должно быть, что-нибудь принимает… От этого он иногда такой странный…

Головка Маделон начала работать. Она прибавила:

— Нужно будет вести себя с ним осторожнее…

— Тебе же нечего бояться его? — спросил он ее. — Он ведь тебе чужой?.. Он к тебе никогда не приставал?..

— Что ты! Да я бы никогда этого не допустила! Но никогда нельзя знать, что ему может взбрести в голову… Представь себе, что с ним случится припадок. Во всяком случае, я бы ни за что у него не лечилась… Это бывает с людьми, которые принимают наркотики.

— После того, как мы с тобой о нем поговорили, я бы тоже не стал, — одобрил Робинзон.

После этого опять пошли нежности и ласки.

— Милый!.. Милый!.. — баюкала она его.

— Роднуся!.. Роднуся!.. — отвечал он ей.

И потом молчание и град поцелуев.

— Сколько раз ты успеешь сказать «люблю», пока я доцелую тебя до плеча?..

Игра начиналась от шеи.

— Какая я красная! — восклицала она, отдуваясь. — Я задыхаюсь. Дай мне вздохнуть!

Но он не давал ей отдышаться. Он начинал все сначала. Лежа в траве рядом, я старался увидеть, что произойдет. Он играл ее сосками. Словом — развлечения.

Я тоже очень раскраснелся: тому было много причин, и, кроме того, я был восхищен моим нескромным подсматриванием.

— Мы будем счастливы вдвоем, скажи, Леон? Скажи мне, что ты уверен, что мы будем счастливы!

Так начинался антракт. И потом бесконечные планы на будущее, как будто они хотели переделать целый свет, но только для них двоих. Главное, чтобы меня там не было. Казалось, что они никак не могут достаточно от меня отделаться, очистить свою близость от паршивого воспоминания обо мне.

— Вы давно уже дружите с Фердинандом?

Ее это мучило.

— Уже много лет, да… То тут, то там… — ответил он. — Сначала мы встретились случайно, во время путешествий. Этот субъект любит путешествовать, я — тоже в известном смысле. И мы как будто были попутчиками, давно уже… Понимаешь?..

— Теперь эту дружбу придется бросить, миленький. И сейчас же! — ответила она ему очень решительно, коротко и ясно. — Придется бросить. Твоей попутчицей теперь буду одна только я… Ты меня понимаешь?.. Правда, миленький?..

— Ты что же, ревнуешь к нему, что ли? — спросил он, все-таки немного удивленный, этот балда.

— Нет, я не ревную к нему, но я тебя слишком люблю, мой Леон, я хочу, чтобы ты принадлежал мне целиком. Я не хочу делиться… Кроме того, теперь, когда я тебя люблю, он для тебя не компания. Он слишком испорчен… Ты понимаешь? Скажи мне, что ты меня обожаешь, Леон! И что ты меня понимаешь.

— Я тебя обожаю…

— Хорошо!

Мы вернулись в Тулузу в тот же вечер.

Случилось это через два дня. Я все-таки должен был уехать, и как раз когда я кончал складывать вещи, чтобы ехать на вокзал, я слышу, что перед домом что-то кричат. Слушаю… Меня спешно вызвали в подземелье… Я не видел, кто меня зовет. Но, судя по голосу, это было очень срочно. Я должен был спешно явиться туда.

— Что там? Пожар? — отвечаю я, чтобы не мчаться сломя голову.

Было часов семь, как раз перед обедом. Мы решили проститься на вокзале. Так было удобнее для всех, потому что старуха возвращалась домой позже обычного: она как раз сегодня ожидала паломников в склеп.

— Скорее, доктор! — настаивал голос на улице. — С мадам Анруй случилось несчастье!

— Ладно, ладно! — говорю я. — Сейчас иду. — И оправившись: — Идите вперед, — прибавил я, — скажите им, что я сейчас иду… Бегу… Только штаны надену.

— Это очень срочно, — настаивал голос опять. — Она без сознания, говорю вам. Она разбила себе голову. Она провалилась между ступеньками подземелья.

«Все в порядке!» — подумал я про себя, слушая этот интересный рассказ. Долго думать мне было незачем. Я прямо полетел на вокзал. Для меня все было ясно.

Я все-таки успел на поезд в семь пятнадцать в последнюю минуту.

Мы не попрощались.

Когда Парапин меня увидел, он первым долгом заметил, что у меня плохой вид.

Я объяснил ему, какое там со мной случилось дело, и в то же время высказал ему мои подозрения. Он вовсе не был убежден в том, что я правильно поступил…

Но нам некогда было обсуждать этот вопрос: мне надо было срочно искать работу, надо было сейчас же принять меры. Некогда было рассуждать, терять время. У меня осталось от сбережений сто пятьдесят франков, и я не знал, куда мне деваться и где устроиться. В «Тарапуте»? Там больше никого не нанимали. Кризис. Вернуться в Гаренн-Ранси? Попробовать вернуть прежнюю клиентуру? Но это только на самый худой конец, с отвращением. Ничто так быстро не гаснет, как священный огонь.

Это он, Парапин, помог мне наконец. Он нашел для меня местечко в сумасшедшем доме, в котором он работал уже несколько месяцев.