Эра Дракулы - Ньюман Ким

Крестовый поход продолжал доставлять неприятности. Джейго сидел в тюрьме, большинство его соратников находилось под арестом или ушло в подполье, и Скотланд-Ярд предположил, что движение заглохнет и умрет само, но оно оказалось живучим, как христианские мученики. Тонкие красные кресты появились по всему городу, взывая не только к Иисусу, но и к Англии. До Борегара доходили слухи, что вороны покинули Тауэр в тот самый день, когда граф Орлок занял должность смотрителя темницы, и теперь королевство, считай, пало. Если страна когда-либо и находилась в состоянии крайней нужды, то этот момент вполне мог настать сейчас. Произошло небольшое артуровское возрождение, и неодобрение правительства только придало ему сил. В ряды бунтовщиков, раньше состоявших исключительно из социалистов, анархистов или различного рода протестантских сектантов, теперь влились мистики и язычники. Лорд Ратвен запретил Теннисона, особенно «Королевские идиллии», и даже такие раньше считавшиеся безвредными книги, как «Король Артур» Бульвера-Литтона и «Защита Гвиневеры» Уильяма Морриса, украсили собою запретные списки. С каждым новым распоряжением правительства девятнадцатый век все больше походил на пятнадцатый. Премьер-министр пообещал ввести новую униформу для всех слуг короны; Борегар подозревал, что они будут напоминать ливреи, а полицейским выдадут шлемы, похожие на ведра, и трико с геральдическими плащами поверх кожаных жилетов.

Ни Женевьева — в конце концов, сама бывшая девушкой из пятнадцатого века, — ни Борегар не пили. Они наблюдали за остальными. Кроме хмельных линчевателей, паб полнился женщинами, как настоящими проститутками, так и полицейскими агентами под прикрытием. Это оказалась еще одна из глупых затей, которую сначала все осмеивали, а потом все-таки решили пустить в дело. Когда о ней спрашивали Эбберлайна или Лестрейда, те махали руками и меняли тему разговора. Сейчас главным позором Скотланд-Ярда стал инспектор Маккензи, который присутствовал на месте убийства одного из карпатских гвардейцев и не смог его предотвратить, отчего присоединился к растущему списку таинственно пропавших, что, впрочем, было совсем неудивительно. Неодобрение фонтаном изливалось из дворца, расплескивалось на премьер-министра и его кабинет, а потом с растущей силой било по низшим слоям общества, превращаясь в настоящий поток на улицах Уайтчепела.

Китайский старейшина Женевьевы не появлялся, так что, по крайней мере, Борегар раскачал паутину Дьявольского Доктора не зря. Он предполагал, что все зло, пришедшее с Востока, работает на Повелителя Странных Смертей. То был один из немногих успешных результатов в этом деле, но едва ли Чарльз мог им гордиться. Ему очень не хотелось задолжать Кругу Лаймхауса больше, чем уже пришлось.

В тайном совете клуба «Диоген» ходили разговоры об открытом восстании в Индии и на Ближнем Востоке. Репортер «Сивил энд Милитари Газетт» пытался убить генерал-губернатора. Среди коренного населения, его собственных войск и гражданских служащих Варни в популярности мог посоревноваться только с Калигулой. Многие в королевстве отказывались признавать Викторию за полновластную правительницу только потому, что люди чувствовали — после ее перерождения она уже не носит корону по-настоящему. Каждую неделю все больше послов уезжало из двора при Сент-Джеймсе. Турки, чья память оказалась дольше, чем кто-либо мог предполагать, с шумом требовали репараций от Влада Цепеша за военные преступления, которые принц-консорт совершил при «теплой» жизни.

Борегар попытался взглянуть на Женевьеву так, чтобы она не заметила, не проникла в его мысли. При свете вампирша казалась абсурдно молодой. Станет ли Пенелопа, чью кожу все еще покрывала спекшаяся корка и которую приходилось кормить, как ребенка, каплями козьей крови, когда-нибудь такой же свежей? Даже если, как заверил его доктор Равна, она полностью оправится, то останется ли прежней? Теперь мисс Чёрчвард превратилась в вампиршу, и Чарльз не узнавал разум, проскальзывающий в ее глазах, когда Пенелопа изредка приходила в сознание. С Женевьевой тоже следовало соблюдать осторожность. Было очень сложно держать свои мысли в узде, а полностью довериться вампиру — и вовсе невозможно.

— Ты прав, — сказала она. — Он по-прежнему здесь. Он не сдался.

— Может, Потрошитель взял отпуск?

— Или чем-то отвлечен.

— Некоторые говорят, он — морской капитан. Может, отправился в путешествие.

Женевьева задумалась, а потом покачала головой.

— Нет. Он все еще здесь. Я чувствую.

— Ты сейчас говоришь как Лис, ясновидящий.

— Это часть того, чем я являюсь, — объяснила она. — Принц-консорт меняет форму, а я могу чувствовать вещи. Таково свойство наших кровных линий. Повсюду стоит туман, но где-то там я вижу Потрошителя. Он еще не закончил.

— Это место меня раздражает, — сказал Чарльз. — Пойдем отсюда и посмотрим, не сможем ли мы совершить какое-нибудь доброе дело.

Когда они встали, Чарльз помог ей накинуть на плечи плащ. Сын Вудбриджа присвистнул, и Женевьева, столь же любящая флиртовать, как и Пенелопа, когда на нее находило настроение, улыбнулась ему через плечо. Ее глаза странно засверкали.

Они патрулировали местность, как полицейские, опрашивая всех, кто был хотя бы отдаленно связан с жертвами или их кругом. Борегар знал о Кэтрин Эддоус и Лулу Шон больше, чем о членах собственной семьи. Чем глубже он погружался в их жизни, тем более реальными они становились, перестав быть просто именами из полицейских отчетов и превратившись чуть ли не в его подруг. Пресса говорила о жертвах как о «проститутках самого низкого сорта», а «Полис Газетт» вечно изображала их как кровожадных ведьм, которые сами накликали свою судьбу. Но после разговоров с Женевьевой, с сержантом Тиком или Джорджи Вудбриджем они оживали как женщины, возможно, беспомощные и жалкие, но все равно чувствующие, не заслуживающие того жестокого обращения, от которого страдали при жизни и которое продолжали испытывать после смерти.

Иногда Чарльз шептал имя Лиз Страйд про себя. Никто другой, и особенно Женевьева, не говорил об этом, но он знал, что закончил работу Потрошителя. Борегар завершил ее страдания, пристрелил как собаку, но, возможно, вампирша не хотела такого спасения. Оставался вопрос возраста: насколько сильно надо измениться человеку, чтобы больше им не считаться? Лиз Страйд? Пенелопа? Женевьева?

Когда они не шли по одному из ложных следов, каждую ночь во множестве появлявшихся в этом деле, то просто скитались по округе, надеясь встретить мужчину с большой сумкой ножей и тьмой в сердце. Когда Чарльз об этом думал, то подобное поведение казалось ему откровенно глупым. Но такая рутина имела свою привлекательность. Она держала его подальше от Кавершэм-стрит, где Пенелопа продолжала сражаться с неведомыми недугами. Он все еще не был уверен в своих обязательствах перед нею. Выхаживая свою «новорожденную» девочку, миссис Чёрчвард проявила неожиданную выдержку. Потеряв племянницу, которую растила как родную, она решила сделать все возможное для спасения собственной дочери. Борегар не мог не чувствовать, что его присутствие в жизни девушек из семьи Чёрчвардов совершенно не способствовало их процветанию.

— Не вини себя, — сказала Женевьева. Он уже почти привык к ее вторжениям. — Это лорда Годалминга надо выпороть серебряными цепями.

Борегар знал, что Артур обратил Пенелопу, а потом оставил ее одну, отчего та допустила страшную ошибку, оказавшись на убийственном солнце и выпив больной крови.

— Мне твой благородный друг кажется настоящей свиньей.

Борегар не видел Годалминга, который с тех пор стал очень близок с премьер-министром. Когда дело Потрошителя завершится, он уладит этот вопрос с Артуром Холмвудом. Женевьева сказала, что с точки зрения приличий и ответственности отец-во-тьме должен оставаться со своим потомством, дабы «новорожденный» мог справиться с обращением. Эти правила насчитывали уже многие столетия, но Годалминг явно не считал себя обязанным соблюдать их.