Не зови меня больше в Рим - Алисия Хименес Бартлетт

Он передразнил секретаршу таким писклявым голосом, что я не сдержала смеха.

– Крупные частные компании – это совсем другой мир, Фермин. Здесь действуют другие законы и царят другие ценности. Здесь глава компании – единственный бог.

– Только пусть эта девчонка впредь ведет себя поаккуратней! Если она еще раз глянет на нас с такой миной, я на нее так фыркну, что мало не покажется!

Подобные вспышки гнева, обычно внезапные, по-прежнему заставали меня врасплох, изумляли и одновременно забавляли. Я никогда не могла с точностью предсказать, по какой именно причине мой помощник начнет метать громы и молнии, зато наверняка знала, что вспышка может оказаться опасной – в зависимости от места и обстоятельств. И тем не менее, когда я видела Гарсона злым на весь мир, это меня взбадривало.

Вскоре вернулась прежняя девица, но теперь за ней следовала другая, постарше – и с более учтивыми манерами. Она представилась личным секретарем сеньора Кодины.

– Вам повезло: сеньор Кодина сейчас же вас примет.

– Повезло? – переспросил мой товарищ. – А что, он, прежде чем кого-то принять, бросает жребий?

Секретарша позволила себе натянуто засмеяться:

– Нет, вам повезло, что сеньор Кодина не находится в настоящее время в командировке; обычно его трудно застать на месте.

Она провела нас в современно обставленную приемную и усадила на диван, а сама вошла в кабинет и почти мгновенно вернулась, жестом приглашая следовать за ней. Едва переступив порог кабинета, я раскаялась, что выбрала для допроса территорию противника. Кабинет Кодины был огромным, внушительным, угрожающим. Если готические соборы строились с расчетом на то, что бедный прихожанин будет чувствовать себя там маленьким и униженным, словно в присутствии самого Господа Бога, то и кабинет Кодины сразу же психологически заставлял тебя сжаться. В этом месте посетитель ничего не станет требовать, а лишь вымаливать, не будет говорить, а лишь слушать, не осмелится приказывать, а обойдется намеками. Сразу за мощным деревянным столом располагалось окно, выходящее на море. В такой раме фигура Кодины казалась особенно внушительной, а сам он – существом высшего порядка. Пожалуй, подобные декорации были ему необходимы, поскольку, когда он встал нам навстречу, выяснилось, что перед нами человек низенького роста и невыразительной внешности. Он пожал нам руки и с изысканной вежливостью пригласил садиться.

– Могу предложить вам кофе.

– С удовольствием.

Он по интерфону заказал кофе и повернулся к нам. Было занятно отметить, насколько для его лица была характерна та же невозмутимость, что и для лица Нурии. Сейчас на нем не читалось и намека на досаду, но не было и улыбки. Подчиняясь привычке командовать, которой Кодина наверняка широко пользовался в своей профессиональной жизни, он и теперь заговорил первым:

– Вы пришли в связи с повторным открытием дела об убийстве моего тестя, правильно я понял?

– Правильно. Вы, разумеется, в курсе событий, сеньор Кодина?

– Да, более или менее. Я обсуждал это с моей женой.

– И какое у вас сложилось впечатление?

Он глянул на меня не без удивления – похоже, Кодина не ожидал, что я поведу беседу в столь неформальном тоне.

– Я могу говорить откровенно? – спросил он.

– Только об этом я вас и прошу.

– Возобновлять производство по такому делу, на мой взгляд, – это способ швырять на ветер деньги налогоплательщиков.

– Странно слышать от вас подобное, ведь после возобновления дела были убиты еще два человека, а это свидетельствует как раз о том, что закрытие его было серьезной ошибкой.

– Знаю, инспектор, знаю; однако люди, которых убили, принадлежали к тому маргинальному миру, где смерть не является чем-то из ряда вон выходящим. Проститутки, воры, бандиты… Они сами выбрали себе подобную судьбу. Наверное, вам мои слова покажутся слишком жестокими, но такова реальность.

– Неужели вы не чувствуете потребности узнать, кто убил вашего тестя и за что его убили? А ведь он не принадлежал к маргинальному миру и не выбирал себе сам такой судьбы.

– Ну, это ваши слова, инспектор, а не мои.

Вошла секретарша и поставила поднос с кофе на стол. Все это время Кодина хранил молчание. Когда девушка вышла и пока он разливал кофе по чашкам, я попросила его пояснить свое последнее высказывание.

– Мой тесть в его лучшие годы был выдающимся предпринимателем, одним из лучших в Испании; но, когда на фабрике начались проблемы, последствия оказались для него гибельными. Он постепенно перестал заниматься делами, а эта его склонность к встречам с юными проститутками самого низкого пошиба… Короче, финал плачевный. Только не считайте меня человеком старых правил; я вполне допускаю, что кто-то может пренебречь некими моральными нормами, но он непременно должен при этом проявлять осмотрительность и осторожность, к которым его обязывает положение в обществе. Есть ведь красивые и неболтливые женщины, занимающиеся подобным ремеслом, и он мог бы воспользоваться их услугами. Зачем было непременно лезть в самую грязь?

Гарсон метнул в мою сторону многозначительный взгляд, но я его проигнорировала. Я продолжала задавать вопросы, стараясь не показывать своих эмоций:

– Сеньор Кодина, вы не допускаете, что ваш тесть, кроме этих… достойных сожаления склонностей, мог впутаться в какие-нибудь неприглядные дела также и профессионального плана?

– Нурия рассказала мне, что вы обвиняете его в связях с каморрой. А также ее и Сьерру тоже обвиняете в том, что они якобы продолжили преступное сотрудничество под прикрытием магазина “Нерея”. Так вот что я хочу заявить: если что-то такое и есть, я не имел и не имею об этом ни малейшего понятия.

– Простите, но ведь в это очень трудно поверить: Нурия Сигуан – ваша жена.

Он одним глотком допил свой кофе, потом тщательно вытер бумажной салфеткой рот и только после этого печально вздохнул.

– Инспектор Деликадо, мне трудно говорить об этом прямо, но уверен, вы меня правильно поймете, даже если я опущу не слишком приятные детали. Скажем так: на самом деле супружеские отношения между моей женой и мною по взаимному соглашению уже давно прекращены. Мы продолжаем состоять в браке, поскольку и ей, и мне это удобно в социальном плане, но уже много-много лет Нурия не делится со мной подробностями своей жизни, как и я с ней.

– И вы не были в курсе предпринимательской деятельности вашего тестя, хотя оба вы принадлежали к миру бизнеса?

– Чтобы ответить на ваш вопрос, буду вынужден опять коснуться семейных и личных обстоятельств, что мне крайне неприятно, но, видно, без этого не обойтись. Я человек, что называется, сделавший себя сам. Вступая в жизнь, я не имел ни состояния, ни доставшихся по наследству связей. Не стану отрицать: женясь на Нурии, я крепко рассчитывал, что родство со столь известной в Барселоне семьей поможет моим карьерным планам. Но я никогда не хотел участвовать в бизнесе Сигуана. У меня были свои собственные амбиции.

– Что все-таки не исключает и некоторой осведомленности.

– Да, не исключает, вы правы, но поначалу меня удерживала, так сказать, интуиция, а потом, когда я как следует познакомился с семьей моей жены, подозрения подтвердились.

– Вы не могли бы выразиться яснее?

– Как человек скромного происхождения я в своих поступках всегда опирался на два основополагающих для меня качества: я практичен и люблю простоту. И то и другое помогло мне в моей карьере. Поэтому, открыв для себя особенности этой семьи – властность тестя, болезненную покорность его жены, дикую ненависть к отцу моей золовки Элисы, восхищение, смешанное с обидой, которое питала к нему моя жена, вечные страхи младшей сестры, я… Короче, семью я нашел далеко не идеальной, и я решил держаться в стороне от них ото всех. И время показало, насколько я был прав. Точно так же я ничего не желал знать о фабрике Адольфо Сигуана, а позднее – о магазине “Нерея”. Теперь вы меня понимаете?

– Думаю, что да. Я хотела бы задать еще один вопрос, возможно, он несколько субъективный, но… Вас удивило, что мы обвиняем Адольфо Сигуана в связях с каморрой?

Он помолчал. Потом какое-то время рассматривал донышко своей чашки. Прикусил нижнюю губу. Потом произнес веско и отчетливо:

– Нет. Он сделал бы все что угодно ради сохранения фабрики. Меня это не удивило.

– А если бы мы обвинили вашу жену в убийстве собственного отца, это бы вас удивило?

Впервые за все это время на лице его отразились чувства, которые я не рискнула бы с точностью определить: страх, возмущение, ужас… Тем не менее он твердо сказал:

– На этот вопрос я отвечать не стану.

– Это ваше право.

– Вы задали его, потому что у вас имеются к тому какие-то основания?

– Теперь воздержусь от ответа я.

Мы смотрели друг на друга, будучи уверенными, что исчерпали все возможные темы для беседы. Я улыбнулась ему, но в ответ улыбки не получила. Гарсон до сих пор не произнес ни слова. И тут он, откашлявшись и нарушая томительную паузу, очень кстати произнес: