Сестры Шанель - Джудит Литтл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда пришло время уезжать, он взял мое лицо в свои ладони и попросил поехать с ним. В его взгляде смешались сожаление, твердость и печаль.
– Конечно, когда-нибудь, – пообещала я.
Он не стал настаивать. У каждого из нас были обязательства. Лошади – в Аргентине у него. Chanel Modes и Габриэль – в Париже у меня. Лучо знал все о смерти Джулии-Берты, о том, как это потрясло нас с сестрой, о том, что всю нашу жизнь нам не на кого было положиться, только друг на друга. Иногда моя связь с Габриэль казалась почти физической, словно мы делились плотью и кровью. Он все понимал.
– Если ты встретишь кого-то, когда я уеду… – Он отвел взгляд, мышцы на его лице напряглись.
– Не встречу.
Я не смогу.
– Если встретишь – это нормально, – прошептал он. – Я просто хочу сразу об этом узнать, вот и все.
«Тогда, если с твоей женой что-нибудь случится…» – хотела сказать я, но промолчала.
Разумеется, он сообщит. Мне не нужно будет об этом спрашивать. Это я знала наверняка.
В ту ночь нам не спалось. Казалось, если не заснуть, следующий день не наступит и Лучо не придется уезжать. Но как обычно, взошло солнце, и мы вдвоем отправились на вокзал. Он ждал до последнего момента, прежде чем сесть в поезд, и когда состав медленно тронулся, я, оставшись одна на платформе, вдруг вспомнила своего отца, исчезающего вдали, ни разу не обернувшегося. Но Лучо стоял в дверях, высунувшись наружу, и смотрел на меня, пока поезд не набрал слишком большую скорость, увозя его прочь.
ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ
– Дыши, – сказал Лучо, и я пыталась. Но его отъезд выбил меня из колеи, как один из тех холодных ветров Обазина, которые завывали и метались по ущельям. Вокруг стало пусто и тоскливо. В первый день я плакала до тех пор, пока мои глаза не распухли и Габриэль не потребовала прекратить. Никто не станет покупать шляпы у зареванной продавщицы, а сестре нужна моя помощь.
В Chanel Modes не было отбоя от клиентов. Дорзиа стала знаменитой и выходила на сцену в популярной пьесе Bel Ami[65] в творениях Габриэль – широкополой соломенной шляпе, загнутой вверх по одной стороне, и бархатной треуголке. Кроме того, Les Modes недавно опубликовал фотографии актрисы Женевьевы Викс в шляпах от Шанель. Я была права, доказывая Люсьене, что именно актрисы задают моду.
Наши продажи удвоились. Мы расплачивались по аккредитиву.
Я вернулась к рутине – шляпы, шляпы и ничего, кроме шляп; это позволяло забыть об одиночестве. Я занялась наймом девушек для мастерской, Габриэль не любила этого делать. В сентябре пришло письмо от Лучо, в котором он сообщал, что прибыл в Аргентину. Через месяц, в октябре, еще послание, где говорилось, что через несколько недель он возвращается в Париж. Лучо приехал в ноябре, как и обещал, а затем еще раз в марте.
– Я помню это, – шептал он, целуя меня в мочку уха, когда мы остались одни в «Ритце». – И это, – продолжал он, двигаясь вниз по моей шее. – Ах да, и это…
Он подарил мне золотой браслет от Картье, от которого невозможно было оторвать взгляд. У меня никогда не было ничего прекраснее.
– Под цвет твоих волос и крошечных мерцающих искорок в твоих глазах, – улыбнулся он.
У нас были свои интерлюдии, волшебные встречи, болезненное расставание.
– Поедем со мной, – говорил он, когда приходило время возвращаться в Аргентину.
– Оставайся здесь, тебе не обязательно уезжать, – просила я, отлично понимая, что это невозможно.
Это было душераздирающе.
До лета оставалась целая вечность.
Как-то в конце апреля, перед дневной суматохой в бутике, Габриэль приложила палец к верхней губе, словно это были усы, и, подражая Бою, сказала глубоким мужским голосом:
– Мне кажется, Коко, в этом что-то есть. Он хочет, чтобы я открыла бутик в Довиле. – Она продолжала обычным тоном: – Считает, что я должна продавать и одежду.
Городские законы не позволяли ей делать это в Париже. Порой люди останавливали ее на улице, чтобы спросить, где она купила свой наряд, и всегда удивлялись, узнав, что сестра сама их шьет. Однако количество лицензий, выданных в одном городском районе, было ограничено, а поблизости уже работала портниха. Но готов ли Довиль к стилю Габриэль?
Я знала, что, отдыхая там с Боем, она носила одежду, сшитую собственноручно: простые платья без корсета, свободные свитера, юбки до щиколоток, полная противоположность одежде la haute и elégantes, которые с трудом передвигались по набережной в своих огромных шляпах и жестких, тесных платьях. А Габриэль на пляже резвилась от души и плавала в купальном костюме, который придумала сама.
– Видела бы ты этих старушек! – смеялась она. – Когда я выходила из воды, они смотрели на меня сквозь лорнеты так, словно наступил конец света.
В своей одежде, не сковывающей движения, она научилась играть в крокет. Кейпел помог ей освоить теннис.
– Ты даешь женщинам свободу, Коко, – услышала я как-то, когда он зашел в бутик после одной из их совместных поездок. – Как нам остановить тебя?
– Вам это не удастся, – заявила она, и он просиял от гордости.
Теперь сияла она.
– Я собираюсь это сделать, Нинетт. На улице Гонто-Бирон, между отелем «Нормандия», казино и пляжем есть чудное местечко, и это самый центр. Бой уже заплатил за аренду.
– Но мне казалось, ты хочешь вернуть ему то, что уже задолжала? – осторожно поинтересовалась я. Я очень опасалась открывать новый магазин, пока Габриэль зависела от Кейпела. Неужели она не помнит, как расстроилась, когда узнала о кредитной линии под его гарантию? Как почувствовала себя обманутой.
– Да, хочу. Но это мой шанс делать не только шляпы.
Я просматривала банковские выписки каждую неделю. Мы больше не пользовались кредитом, но очень медленно возвращали Бою долг. Однако когда я заговорила об этом, Габриэль изменилась в лице и стала напоминать разъяренного быка, готового броситься в атаку:
– Я уже все решила. Ты никогда не бывала в Довиле и не имеешь представления, что это такое. У тебя нет права голоса.
Теперь рассердилась я:
– Зато
