Рассказы о Москве и москвичах во все времена - Леонид Репин

Пора бы гроб опускать, но не оказалось ни ремней, ни веревок. Поршнев услышал, как комендант Кремля матернулся. Вскоре притащили два пожарных шланга — их под гроб и просунули. Стали опускать гроб в могилу, а она отрыта точь-в-точь под размеры, и гроб застревал в перекошенном состоянии. Когда он все же достиг дна, начали вытаскивать шланги, а они — ни в какую: только из-под ног удалось вытащить, а другой, под головой, никак. Веденин махнул рукой: «X… с ним. Пусть эта веревка останется с ним».

Один из офицеров наклонился над могилой, и фуражка свалилась с его головы и упала на гроб. Офицер побледнел. А Поршнев не растерялся, подскочил к коменданту Кремля, отрапортовал: «Товарищ генерал, это плохая примета, когда что-то в могилу падает. Разрешите, я спущусь в могилу, достану фуражку, а заодно притопчу землю на гробе, чтобы потом просадки не было, когда поставят памятник». Веденин прорычал: «Этому козлу не будет памятника! — И добавил: — Ладно, давай».

Так Владимир Федорович Поршнев оказался на крышке гроба вождя и без тени сомнения или смущения принялся усердно топтать, уминая, глинистый грунт.

Люди, стоящие наверху, по-разному смотрели на него в эту минуту. Но он был занят и этих взглядов не видел.

В казарме он более часа отмывал сапоги: глина въелась в каждую пору кожи, а вода в казарме была только холодная. Так что Поршневу пришлось изрядно потрудиться и над сапогами, которые теперь бы самое время поставить в музей за стекло. Поршнев, однако, исторического значения своих сапог не сумел оценить и стал добросовестно их донашивать.

Беспримерное стояние на посту № 1 дорого ему стоило. Уже к концу службы вены на ногах сильно распухли, болели. Он не мог даже ходить. Пришлось делать операцию. Это во время службы еще. У других ребят тоже возникли большие проблемы с ногами.

Потом он окончил строительный институт, стал реставратором, обновлял фасад Арсенала в Кремле, работал в Новодевичьем и Донском монастырях, реставрировал усадьбу Шереметева в Останкине и еще много хорошего сделал.

Пенсию ему положили 1300 рублей. Терпел-терпел, потом пошел в свой родной Кремлевский полк: может, там как-то помогут… Ведь там нажил болезни свои. Не помогли. Сказали: «Вот если бы ты был офицером…»

Однако Владимир Федорович бодр, живет не тужит. В подмосковном Реутове ему как будто бы хорошо. Только вот ноги не дают забыть кремлевскую молодость.

Требую долива!

Первая подхваченная кружечка пестрой бабочкой пропорхнула, вторая — шмельком звонкокрылым мелькнула, третья — воробушком суетливым просквозила туда же, четвертая — золотой рыбкой пробулькала, пятая степенно прошла, как дама на променаде. После сей дамы захотелось уже расслабиться и по старой, доброй мужской привычке как бы ей вослед поглазеть… Ну а шестая с другом старым свела.

Что скажешь о пиве… О нем надо петь. Один мой друг заметил как-то: «Леня, не можешь петь, не пей». А я не пить пиво не могу. Так как же быть?

Не надо доказывать: пиво пьют все и везде. Даже пингвины в Антарктиде. Сам видел, как один клювом долбал пивную банку: выпил, судя по всему, и еще захотел. Совсем как мы. Подход такой же.

Когда останкинское грозовое небо дрогнуло в оглушительном грохоте весенней грозы, а молниеносный разряд воткнулся в железобетон долговязой башни, я понял, что вот-вот должно произойти нечто необычайное…

Я сидел один в уютненькой пивнушке на улице Королева и неторопливо потягивал свежее бочковое пиво из Твери. В настоящее время оно было моим единственным собеседником, однако, когда я, оторвавшись от кружки, поднял голову, рядом со мной оказался гражданин в отутюженном фраке и крахмальной сорочке. Тонкая, аккуратно подстриженная бородка обрамляла его удлиненное лицо.

Я невольно зажмурился: быть такого не может здесь! А когда открыл глаза — и правда, тот же самый гражданин уже обретался в джинсах и клетчатой рубахе с засученными рукавами. И борода его испарилась куда-то. Теперь я узнал его: Владимир Алексеевич Данилов, альтист из романа Владимира Орлова. А может, это и сам Орлов, по собственной прихоти материализовавшийся в Данилова.

— Ну что мыкаешься? — спросил Данилов, он же Орлов. — Пришел в нашу старую поилку-автомат, а нет ее?

— Давно уж нет, — вздохнул я удрученно.

— Такое место проворонили.;. Теперь и пойти-то некуда… Разве найдешь теперь такую пивную?

— Да, — соглашаюсь я, — душевная стоячка была… Но и эта тоже, вообще, ничего…

— Да, — хмыкнул мой собеседник, — фешенебельно очень. Одна молодежь тусуется. Словом перекинуться не с кем. И бильярд этот еще… Громыхают шарами… Нет теперь в Москве народных пивных. Закрыли все. Я, правда, слышал, будто на Крестьянской Заставе сохранилась одна из старых. Говорят, пиво там дешевое.

— Легенда, — говорю, — быть такого не может.

— Не знаю, надо бы съездить проверить, да некогда все…

Здешнее пиво ему понравилось.

Льется пиво густою струей, заливая в душе неустрой…

В новом месте, в пивном баре на Сущевском валу, нас против воли охватили ностальгические воспоминания.

— А Яму-то помнишь нашу?

— Да как же не помнить? Бойкое место было на углу Столешникова. Ты каждый день там сидел. То есть стоял. А теперь и близко не подойти: испанский дорогой ресторан… И дух прежний весь выветрился. Никто там и не вспомнит о нас…

— А что нас помнить? Важно, что мы не забыли.

Что и говорить, злачное, колоритное было местечко! Притягивал отчего-то этот низкий мрачноватый подвал. И пиво в автоматах было хорошее. То, что запах туалета привольно гулял, — вроде бы и ничего, старались не замечать. Зато нравы — как обнажалась голая грудь из-под рубахи расстегнутой. Закуска была, однако, дороговата, и каждый в основном со своей приходил. И бутылку водки или портвейна с собой приносили. Из-за пустой такой бутылки, помню, две бабы остервенело подрались: кружками били по голове, чаще, правда, промахивались, а разнять их даже не пытались.

— Тебя там знали все… — завистливо я говорю, — всегда пускали без очереди.

— А то, — усмехнулся Орлов, он же Данилов. — А «Жигули» на углу Нового Арбата? Дорого, конечно, зато все остальное…

— Да, первый пивной ресторан в Москве. Часами в любую погоду стояли — хоть в дождь проливной, хоть в мороз, лишь бы попасть. А недавно я заглянул, сидят человек пять или шесть, поперек себя шире, с затылками бритыми, и у всех под мышкой слева что-то топорщится… А цены… Я таких и не видел.

Да, нет теперь и «Жигулей». Хоть слезы лей. Да только прошлое, сколько ни плачь о нем, сколько ни поминай, все одно — не вернуть. Да и надо ли? Пусть проживает в воспоминаниях.

— А пиво, однако, и здесь ничего, — замечает Данилов, опуская кружку на покрытый скатертью стол.

Нам пиво жить и любить помогает!

За стойкой пивного бара на ВВЦ, как дрессировщица на манеже, грациозно движется молодая особа с белокурой, роскошной гривой. Я давно за ее выступлениями наблюдаю. Ее зовут Люда, и мужички к ней часто подходят просто так, чтобы получше ее разглядеть. Всякие другие попытки завоевать ее внимание — увы, бесполезны: проверено.

Любимое занятие Люды — решать кроссворды. Глядя на меня внимательно, возможно, даже испытывающе, спрашивает: «Любовная связь супругов на стороне?» Я выдерживаю этот тонизирующий взгляд и с вызовом отвечаю: «Адюльтер». Она подсчитывает карандашом клетки в строчке кроссворда и объявляет многозначительно: «Подходит». Но это только слова: Люда 17 лет замужем и ни разу мужу не изменяла. И не собирается. А пиво из ее рук трезвенно охлаждает и кажется особенно вкусным. Люда наливает в кружку всегда под рисочку.

А публика такая: одна молодежь. В основном бритоголовая и очень шумная. Хотя, бывает, забредет и семейка приезжая перекусить, гости столицы. Пельмени здесь готовят вкуснейшие. Глава семейства пивка закажет себе, своей половине тоже что-то по вкусу, детишкам — по мелочишке, водичку какую-нибудь.

Усядется глава, пригубит кружечку, а сам на Люду поглядывает, пока жена под столом ногой не двинет ему как следует: нечего понапрасну варежку разевать.

Все хорошо бы, да музыка уж очень гремит. Нормальному человеку долго не выдержать. Этим, кстати, грешат и многие другие места московского общепита: люди приходят пообщаться, а им по ушам мешалкой…

А пиво меж тем, как напиток коварный, незаметно вершило подрывное, тайное дело. Кто не знает: пьешь-пьешь в свое удовольствие, а потом как взовьешься! И никакая сила не удержит на месте… А после — ничего, опять жизнь в радость.

Пиво можно просто пить, а можно преданно любить.

У входа в пивную на Малой Якиманке — тяжелый якорь с массивной цепью. Говорят, на нее особо буйных временами сажают. Внутри — уютная теснота. Всего четыре стола на шесть мест каждый. За стойкой в это время священнодействует Олечка. Я ее про себе Золушкой называю, потому что, как только наступает половина девятого, она срывается с места и исчезает.