«Двухсотый» - Андрей Дышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Домой… Это мучительно-сладкое слово «замена»! Оно означает Рубикон, перейдя который никогда не возвращаешься. Оно означает жирную, глубокую борозду, отделившую жизнь от смерти, мир от войны, свет от тьмы. Прочь из этой гадкой страны, навсегда, навеки! Вычеркнуть слово «Афган» из всех географических справочников, вырвать страницы из энциклопедий, порвать, сжечь, а пепел растворить в водке и выпить; вырезать эту страну консервным ножом из глобуса, положить ее, похожую на черепок от тарелки, на наковальню, да как шарахнуть молотом! Нет ее, не было и никогда не будет! Не произносите вслух название этой страны, не напоминайте – ни словом, ни намеком, ни полунамеком. Не выношу, не принимаю, отторгаю, как чужеродный орган, с кровью и гноем. Она позади, отныне всегда позади, и только не оборачиваться, не замедлять шаги – бегом, бегом вперед, хоть на коне, хоть на машине, хоть на ракете с субсветовой скоростью! Будто ничего не было…
Гуля сложила простыни, вытряхнула от перьев наволочку, свернула рулоном одеяло, матрац и отнесла все это комендантше общежития. Та поставила подпись в обходном листе и вздохнула:
– Гулька, как я тебе завидую!
– Я сама, Надюш, поверить не могу, что это всё…
Потом подмела пол в комнате, вымыла с мылом. Ничего после себя не оставлять. Ни пушинки, ни соринки, ни туманных следов дыхания, ни запаха «Красной Москвы», которые подарил ей Валерка. Будто и не было ее здесь вовсе.
Еще раз проверила тумбочку и полки над умывальником. Кажется, все. Перенесла сумку ближе к двери. Пошла в штаб за предписанием. Последний раз она пошла в штаб. Никогда больше она не будет ходить по этой неровной асфальтовой дорожке с чахлыми кустами по краям. Никогда больше не будет открывать эту скрипучую дверь на пружине… Каждым шагом она убирала назад, за спину, в прошлое фанерные модули с коридорами, кабинетами, палатами, с ранеными и больными, с бинтами, шприцами и зажимами, со знакомыми и незнакомыми людьми… Один шаг – и этот офицер со скуластым несимметричным лицом уже становится Прошлым. Еще один шаг – и последний раз хлопнула за спиной дверь штаба. Еще один – и этот уродливый фонтан с облупившейся краской никогда больше не встанет грязным корытом на ее пути.
В женском модуле уже произошла рокировка. Место Гули заняла какая-то вертихвостка из машбюро. Нагло раскатала на ее койке свой матрац, нагло заправила простыни, нагло взбила подушку и водрузила на подоконник дурацкий букет из бумажных подсолнухов. Потом вооружилась банкой с силикатным клеем и пришпандорила к стене журнальные вырезки с портретами Джо Дассена и Владимира Высоцкого. Села на койку, покачалась, скривила физиономию: «Скрипит слишком!»
Гуля не стала прощаться, взяла сумку и молча вышла. Прочь, прочь отсюда, из этого отвратительного модуля, провонявшего непутевым бабьем! Бегом, не оборачиваясь, не оглядываясь – вперед, только вперед!
У входа в казарму Герасимов прощался с ротой. Прежде чем выйти к бойцам, долго чистил зубы ядрено-мятным «Поморином», но запах перегара так и не удалось заглушить. Всю ночь он пил водку, отмечая с друзьями свой отъезд. Пропил все чеки и трофейные афошки. В голове гудело. Раскаленный асфальт качался под ногами.
– Командир!! – хрипел хмельной прапорщик Нефедов, в сотый раз обнимая Герасимова. – Ну как я тут буду без тебя?! Ну ты скажи мне, как я смогу без тебя?! Гад ты за то, что нас бросаешь… Как, блин, я тебя все-таки люблю!!
– Иди, проспись, – строго заметил Ступин, становясь между прапорщиком и Герасимовым.
Прискакал молодой офицер из строевого отдела, принес выписку из указа, орденскую книжку с подписью самого Горбачева и орден Красной Звезды.
– Начальник штаба велел вручить перед строем и в торжественной обстановке, – лепетал офицер, пряча документы и коробочку с орденом за спину, как делают дети.
– Да давай сюда, разберемся! – горланил Нефедов, обхватывая офицера своими длинными руками. – Не в первый раз… Думаешь, мы не знаем, как ордена положено вручать?
Офицер из строевого отдела только прибыл в Афган и потому в самом деле не знал как. Прапорщик, ломая пальцы офицеру, отобрал у него коробочку, вынул орден, свинтил закрутку и примерил орден к груди Герасимова.
– Чем дырку делать будем? – спросил Ступин.
– Все есть, Саня, не дрейфь… Но сначала положено обмыть… Абельдинов!! Мою личную банку сюда, быстро!
Сержант принес банку с самогоном. Разлили по кружкам. Орден тюкнулся об эмалированное донышко. Чокнулись.
– За тебя, Валера! За нашу шестую роту!
– За вас, ребята!
Герасимов вытащил орден зубами. Капли самогона блестели на его рубиновых лучах. Прапорщик порылся в карманах, вынул автоматный патрон и продырявил им китель рядом с первой Звездой.
– Во! Порядок! – говорил он, хлопая Герасимова по груди. – Дважды орденоносец!
Офицер из строевого отдела пил самогон мелкими глотками и морщился.
– Товарищ старший лейтенант, – сказал Абельдинов, глядя на дно кружки. – А давайте как-нибудь встретимся в Союзе, напьемся вдрызг и вспомним, как вместе на войну ходили, как высаживались на Панджшер…
– Встретимся, Абельдинов, – пообещал Герасимов и обнял сержанта.
– Черт подери, товарищ старший лейтенант… – сломавшимся голосом добавил сержант, отводя глаза. – Я вообще-то считаю себя мужиком нормальным, но… как бы сказать… в общем…
– Да ладно, поплачь, не стесняйся! – разрешил прапорщик Нефедов и положил руку сержанту на плечо. – С кем не бывает…
– Жалко, конечно, что вы уезжаете…
Герасимов пошел по кругу.
– До свидания, Черненко!
– До свидания, товарищ командир!
Герасимов обнялся с солдатом.
– Вы только обязательно напишите нам, когда приедете и устроитесь на новом месте. Хорошо?
– Напишу, Черненко.
– А правду говорят, что вы будете работать в обкоме комсомола?
– Правда, Черненко, правда…
– Давай, командир, держи! Ёпнем по второй, а потом и третий тост, – сказал Нефедов, протягивая Герасимову кружку.
– Прапорщик, иди спать! – процедил Ступин. – Ты уже на ногах не стоишь.
Из медсанбата приковыляли «замок» Гриша Максимов и Гнышов. Оба в синих пижамах. Один с костылем, у другого рука в гипсе.
– Давай, Курдюк, держись, – сказал Герасимов, обнимая механика-водителя.
– Счастливо вам, товарищ командир.
– Баклуха, а ты чего там за спинами прячешься? Иди сюда!
Пулеметчик смутился, порозовел, неуверенно шагнул, вытер руку о хэбэ и протянул ее Герасимову.
– Прощайте, товарищ старший лейтенант!
– Не «прощайте», а «до свидания»! – поправил Нефедов. – Мы все встречаемся в Союзе. Понятно, бойцы? Кому не понятно, зайти ко мне вечером в каптерку – я объясню доходчивей… Не грей кружку, Максимов! В медсанбате небось уже опух от спирта? А? Черненко, мать твою, где гитара? Давай свою коронную: «Я вернулся с Афгана, извините, что цел…» Или как там ты поешь?.. Абельдинов, быстро утер слезы, что ты как на похоронах?
– Товарищ прапорщик, пошли бы вы на куй, – отворачиваясь, тихо попросил сержант.
Последний глоток самогона, последние объятия и рукопожатия, последний хлопок по плечу – и все это уже в прошлом, это уже история, которую хочется скорее забыть; это уже не люди, это оловянные солдатики, застывшие где-то внизу, между картонных коричневых гор и пластилиновых танков. Вперед, Герасимов, в Союз, к новой и счастливой жизни! Не оглядывайся, не задерживай взгляд на лицах своих бойцов, не пытайся их запомнить – тебе это ни к чему. Там, в Союзе, это ни к чему. Отмой самогоном мозги от памяти, проветри легкие, прополощи свежей кровью сердце и подставь встречному ветру лицо. И ничего не бери с собой. Ничего.
– Ты все взял? – спросила Гуля. – Вертолет через полчаса.
Они стояли на пороге кабинета, в последний раз оглядывая стол, на котором Гуля когда-то жарила кабачки; диван из составленных автомобильных сидений, на котором они когда-то спали; решетку на окне, которую можно легко поднять и выбраться наружу…
Герасимов почувствовал, как Гуля взяла его руку.
– А ты помнишь, как мы обмывали здесь твой первый орден? – спросила она.
– А как я ревновал тебя, когда ты ушла без меня на Новый год?
Да что ж это с ними! Они обернулись, они пытаются утащить с собой это мерзкое прошлое!
– Абельдинов, не надо нас провожать, – попросил Герасимов сержанта. – Вещей почти что никаких… Мы сами дойдем…
– Эх, товарищ командир, – едва смог произнести сержант, шумно втянул воздух носом и быстро пошел вон из казармы, свернул за угол, добежал до колючей проволоки, спрыгнул в канаву, повалился на сухой и твердый, как камень, бруствер. Лишь бы «сыны» не увидели такой позор. Он же дембель, у него такой же орден, как у Герасимова. Ему нельзя! Нельзя, Абельдинов!
– Надо идти, Гуля…
Она кивнула, но не шелохнулась.
– А помнишь… помнишь, как я пряталась в погребе, а в дверь ломился начпо…
