Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить - Филипп Дженкинс

Главным монофизитским деятелем той эпохи стал сириец Иаков Барадей, «Бродяга», который продолжил дело Севира по созданию альтернативной церкви в Сирии и на Востоке. В начале царствования Юстиниана Иаков вместе с соратниками приходил к Феодоре просить ее за монофизитских епископов и священников Востока, отправленных в ссылку или заключенных в темницу. С начала 540-х годов он действовал как епископ, а его миссионерским центром была Эдесса. Он без конца проповедовал, где только мог, и так появилась новая или возрожденная к жизни церковь, которую называют Яковитской. Как отмечают некоторые источники, он рукоположил буквально тысячи священнослужителей и создал новую церковную иерархию. В 544 году он поставил нового патриарха Антиохии и принял все меры, чтобы в этом городе всегда существовала параллельная независимая иерархия, отделенная от сторонников Халкидона, как это уже было в Александрии. В 558 году он назначил альтернативным епископом Эфеса некоего Иоанна, чьи исполненные ярости и фанатизма тексты остаются важным источником исторических сведений о той эпохе. После смерти Феодосия Александрийского в 566 году деятельный Иоанн возглавил местную партию монофизитов[415].

К концу VI века Яковитская церковь широко распространилась на территориях Сирии и Востока, подобно великой церкви Египта. Не только епископы и патриархи, но и простые монахи и священнослужители начали создавать то, что потом стало богатой монофизитской культурой с ее особой литературой и особым менталитетом. Здесь создавались жития святых и мучеников, отражавшие благочестие верных, и появились альтернативные труды по истории христианства. Здесь героями веры считали таких людей, как Севир и Петр Ивер. Как основоположники христианской историографии сохраняли для следующих поколений воспоминания о страданиях мучеников от рук языческой власти, так и их монофизитские преемники рассказывали о гонениях святых со стороны империи, исповедующей ложную версию христианства. В новых церквах изменился также и язык. Хотя греческий оставался главным языком христианства, монофизиты Сирии все больше пользовались сирийским, а египетские – коптским[416].

Эти церкви распространяли свое влияние за пределы воображаемых границ римского мира. Как Египет был духовным центром для христиан соседних африканских царств, так и Сирия обрела свои сферы влияния на Востоке. В Армении два собора в Довине (506 и 554) официально отвергли Халкидон, так что местная церковь влилась в широкую сеть монофизитов[417]. Богословские представления той эпохи не позволяли христианской Римской империи мириться с существованием независимых деноминаций, однако не все императоры прилагали жестокие меры для введения ортодоксии Халкидона. Положение монофизитов ухудшилось во время правления Юстина II, преемника Юстиниана. Это был глубоко тревожный человек, который все больше погружался в безумие: рассказывают, что он для облегчения своей тоски требовал, чтобы в его дворце непрерывно ревел во всю мощь орган. Но в ту пору, когда он еще не страдал так сильно, Юстин пытался найти окончательное решение проблемы монофизитов, используя для этого как ключевую фигуру константинопольского патриарха Иоанна Схоластика. Этот ученый муж мучительно искал такую формулировку, которая бы удовлетворила обе стороны, и довольно быстро, казалось бы, нашел гениальное решение, так что в 571 году ему в какой-то степени удалось добиться их примирения и восстановления отношений. Но мирный период длился ровно один год, после чего монофизиты в очередной раз предали Халкидон проклятию[418].

По версии монофизитских источников Иоанн после этого сделался ужасным гонителем веры, так что его образ приобрел демонические черты.

Он издал жестокий указ, согласно которому надлежало закрыть все места, где собирались верующие [монофизиты], разрушить воздвигнутые там алтари, связать их священников и епископов и бросить их в темницу, а тех, кто там собирался, изгнать и рассеять, повелев им никогда больше туда не приходить[419].

Монофизитский историк Иоанн Эфесский оставил описание гонений, которым в те годы подверглись его единоверцы, когда епископов низлагали или заставляли покориться властям. Так, он описывает, как патриарх потребовал от Стефана, епископа Кипра, чтобы тот заявил о своей лояльности относительно Халкидона. Мы не знаем, насколько исторически достоверно описываемое событие – Иоанн не писал объективной истории, – но его рассказ позволяет понять, что каждая сторона думала о своих противниках. Стефану хотели насильно вложить в уста причастие, чтобы тем засвидетельствовать его лояльность. Патриарх послал к нему священников и стражников:

…велев им бить его дубинками, пока у того изо рта не пойдет кровь, если он не соглашается принимать причастие. Двенадцать палачей избивали епископа, пока тот не упал на землю; он ничего не говорил и был как мертвый. Но, увидев, что он неподвижен и, как им казалось, умирает, они принесли четыре ведра воды и вылили на него, так что через какое-то время его душа к нему вернулась и он возвратился к жизни как бы из царства мертвых. И тогда силою они вынудили его принять причастие[420].

На этой стадии гонители перестали признавать рукоположение монофизитов, так что тем, чтобы оставаться в сане, необходимо было совершать повторное посвящение. Это было серьезной мерой, опасным каноническим новшеством, которое ставило под вопрос принцип апостольского преемства. Как бы глубоко они ни впали в богословские заблуждения – точнее, как бы далеко их взгляды ни отстояли от официальной линии, – монофизитские священники, несомненно, получили рукоположение от той же церкви и за их авторитетом стояла та же цепочка прославленных святых и епископов, что и за другими. Можно ли было отменить это положение вещей по указу имперской власти? И если да, то это означало бесповоротный разрыв между двумя сторонами. Протестующий епископ Стефан восклицал: «Увы, увы! Христианство разрушено! Постановления христианской церкви упразднены. Все правила и каноны церкви Божией унижены и попраны, их нарушают!»[421] Рукоположение Стефана было вполне каноничным, он служил епископом уже двадцать лет, а теперь он был «лишен священства среди верных» и должен был ожидать повторного посвящения в сан. В итоге патриарх отказался от подобных чрезвычайных мер, но они остались в памяти как горькая несправедливость.

Не все императоры прибегали к подобным – или хотя бы к более мягким – мерам, некоторые из них не хотели обращаться с другими христианами так, как принято обращаться с врагами церкви. Когда патриарх пытался продолжать политику гонений при новом императоре Тиберии II, он увидел, что его деятельность не вызывает симпатии. Если они христиане, сказал Тиберий, он бы не стал так с ними поступать. «Почему, – спросил он, – ты призываешь меня преследовать христиан, как если бы я был Диоклетианом или одним из языческих кесарей? Отправляйся в свою церковь и веди себя тихо и не смущай более мое спокойствие подобными вещами». Но Тиберий был исключением. С 560-х годов и далее «истинно верные христиане» – которых их враги называли монофизитами – регулярно подвергались преследованиям и дискриминации[422].

Восток под угрозой

Прошло сто пятьдесят лет после Халкидона, и христианский мир, казалось, зашел в тупик. Монофизиты отдавали себе отчет в том, что они уже никогда не одержат победы в империи, но и ортодоксы понимали, что инакомыслящие христиане никуда не денутся – они продолжали существовать и не сдавались.

Религиозные разделения такого масштаба были крайне опасны для политики, поскольку инакомыслящие христиане населяли восточную часть империи, которая должна была сдерживать нашествие врагов. Рим уже давно соперничал с Персией. В 260 году персы взяли в плен императора Валериана, а потом из его останков сделали чучело, которое долго еще демонстрировали во дворце персидского царя как военный трофей. Войны продолжались и далее, иногда в них одерживал победы Рим, а иногда – Персия. Но напряженность между ними резко усилилась в VI веке, соответственно, выросли и ставки. Если раньше державы сражались просто за пограничные районы, такие, как Армения и Месопотамия, то теперь под вопросом оказалось само их существование. Это была великая битва за выживание. На протяжении VI и в начале VII века персы угрожали самой сердцевине Восточной империи – Сирии и Палестине, Малой Азии и даже Египту. Эти войны были окрашены религией, поскольку персы обосновывали свою агрессивную политику тем, что они должны распространять зороастризм, так что обе стороны сражались за славу Божию. После захвата города победители часто сознательно разрушали то, что связано с верой противника: то есть разоряли (соответственно) церкви или зороастрийские храмы огнепоклонников и убивали тех, кто в них находился. С политической и религиозной точки зрения это была смертельная схватка[423].