Былинка в поле - Григорий Коновалов

- Топчите, - сказала с яростной покорностью. - А-а, и ты тута, доченька...

Тимка задержался, чтобы не видеть, как будет прощаться Люся с родителями, но Люся в спину втолкнула его на крыльцо.

Ермолай сидел у жерла печки, рубил топором венские стулья, кидал в шумевшее пламя.

- Мир вам, святые разбойнички! - склонил он осеянную рыжим венчиком голову. - Извините меня, старика, сесть вам не на что, все взял очистительный огонь.

Прикинул я с точки зрения революции, и шепнули мне сам господь бог, товарищ Карл Маркс и его пророк Ленин, что негоже вам, работникам справедливости, сидеть на стульях, какие провоняли смердящие псы мира уходящего. Да и неколи будет вам нежиться, в хлопотах и битвах проведете БЫ жизнь свою... - Ермолай вырвал из рук жены веник, подмел загнетку, сунул веник в огонь. - Проживете без веника, это мы, охламоны, мусорили, вы же заживете чисто. Ни пить, ни есть, ни до ветру ходить.

- Общество решило лишить вас, Ермолай Данилович, и вес, Прасковья Илларионовна, Чубаровых, всех прав и достояния и выселить за пределы края, - сказал Тимка. - Возьмите с собой по две пары белья, полпуда муки.

- Так надо, мама и батя, - сказала Люся. - Я вас предупреждала, вы не послушались...

- Да мы все отдадим, только дайте помереть на земле родной, - попросила Прасковья. - И дом оставим, в бане проживем...

- Рок голову ищет, - сказал Ермолай и стал собираться в путь.

Вышли во двор. Якутка уже запряг пару коней в проездные санки, стоял, мигая глазом, засунув рукавицы ва красный кушак, подвернув полу шубы, держа под мышкой кнут.

- И собаку нельзя взять с собой? Да как же мы будем тянуть собачью жизнь без пса? - сказал Ермолай. Он вразвалку подошел к черному кобелю на цепи, прижался щекой к остроухой голове.

Тимка не успел подлететь к нему - коротким, наотмашь, ударом топора Ермолай развалил голову своему верному псу.

Люся вскрикнула, закрыла лицо руками.

- Перепрягай в дровни! - приказал Тимка Якутке. - Откатались на проездных. Вести себя не умеете, Ермслай Данилыч. Нет достоинства, лютость одна осталась.

Вошли непрошеные братья Таратошкины, бледно посмеиваясь.

- Чай, не к благочинному поехал в романовском тулупе, Ермолай Данилыч. Или дочка по-свойски утеплила? - сказал Фома, а Ерема тут же слетал в дом, вынес зипун с заплатой на локтях.

- Переамуничивайся, Данилыч, - посоветовали братья Таратошкины, вытряхая Ермолая из тулупа. А когда натянули на его опустившиеся вдруг плечи подбитый выношенный зипун, он трудно задвигал ногами, оперся о наклеству розвальней, упал на охапку сена, голова его откинулась назад и чуть набок. Меловые губы мелко дрожали.

Люся сбегала в дом за сердечными каплями. Отец нехотя разжал зубы, несколько каиель застыло на бороде его.

- Ишь нос-то побелел, как у хряка, когда под левую лопатку нож пустишь, - угрюмо засмеялся Фома, а Ерема кивнул, зацепился одним глазом за Люсино лицо, другим за лицо Химки:

- Невеселое расставаньице...

Тимка пальцем поманил Фому Харатошкина, заглядывая з его глаза под навесом треуха-малахая:

- В худом зипуне не дело везти. Верните Ермолаю Данилычу тулуп.

Таратошкин Фома переглянулся с братом, и тот принес из сезей уже отложенный для себя тулуп, заботливо наккяул на Ермолая поверх зипуна.

- Отец твой, будь жив, не похвалил бы тебя, Химоша.

Химка велел братьям идти по своим делам, и они покинули двор.

Якутка посадил в сани Прасковью Илларионовну, взял вожжи, но Тимофей отстранил его:

- Без тебя найдутся провожатые. Автоном отвезет.

Позови его.

Химка замкнул двери дома, опечатал и, пройдя медленным взглядом по надворным постройкам, остановился.

Приглушенный вскрик во дворе услышал он, крадущимся шагом прошел под сарай. На .сбруе колодца сидела Люся, закрыв лицо руками, шаль сбилась на плечи.

- Людмила Ермолаевна, - позвал он, - пойдемте провожу.

В темном углу сарая на соломенной подстилке тяжко мычала в родовых муках короза-перволеток, лезли из орбит налившиеся кровью глаза.

- Надо помочь, - сказал Химка, подходя к корове.

Присел перед ней на корточки. Хеленок выходил передними желтыми копытцами, белолобой головой, в материнской пленке. Засучив рукава, Химка легонько потянул телка, и, когда тот вывалился на солому, горячий и скользкий, корова тут же встала. Ноги ее дрожали, дрожь шла по вспотевшим впалым бокам. Корова широким языком стала облизывать теленка с ноздрей. Химка взял место, вынес во двор и зарыл в снегу.

Люся все так же сидела на венце колодца, вытирая ягцо. - резко пахнул платок духами.

- Не надо было вам приходить, - сказал Химка. - Покройте голову, простынете.

Она не отстранилась, когда он застегивал пуговицы ее шубы. Проходя мимо убитого кобеля, он заслонил его плечом от глаз Люси. Отомкнул сени, унес в дом телка.

Автоном хмуро глядел на дорогу - поземка заметала двойчатый след саней. Позади Химка кучерил - вез Горячкиных, а за нпм ехали Хютюевы в сопровождении Семена Алтухова. Замыкали обоз розвальни Потягова Ивана-да-Марьи. Он и сейчас не переставал матюкаться то на своих плачущих жену и дочь, то на лошадей и возницу Егора Чубарова.

На Прощальной горе, за которой навсегда скрывалась Хлебовка, кони сами по давней привычке остановились.

Каждый прощался по-своему: Ермолай плюнул через плечо; Потягов помочился в сторону видневшейся колокольни, покрыл Хлебовку и жителей ее многоспиральным матом; зато отец Хютюева, высокий седой старик, до того допричитался, становясь коленями на снег и кланяясь на все четыре стороны, что не только сноха и девки взвыли, но и сын, бывший лейб-гвардеец, заплакал в голос.

Пока Семен Алтухов и Автоном уговаривали старика сесть в сани, вели его под руки, а он храпел от лютости, его сын, бывший лейб-гвардеец, выхватил из голенища валенка наган и начал стрелять куда попало. Благодушие, лукавая веселинка враз сошли с лица Егора.

- Свяжем его, - сказал он Автоному, хоронясь за санями. - Эй, Хютюй, перестань дурпть, а то хуже будет...

Хютюев расстрелял патроны, наотмашку кинул наган за снежный увал...

- Это ты мне ухо прострелил в девятнадцатом годе, - сказал Егор.

- Все равно передушим вас, советчики...

На гамалеевском полустанке стоял длинный поезд товарняка. Конный конвой с винтовками проезжал вдоль полотна железной дороги. Комендант эшелона, скуластый татарин в барсучьей шапке, крикнул что-то по-татарски, и несколько КОНЕНКОВ спешились, подошли к Автоному.

Автоном узнал комсомольца из Гумерова, спросил, в какой вагон грузить хлебовскпх.

- Везде как семечек в арбузе. Давай, гипташляр, телкай перед. Там ночью Адашев забирал троих. Обрез нашел.

Автокод, Тимка и милиционер повели хлебовских к переднему вагону.