Современный французский детектив - Буало-Нарсежак

И тогда я вспомнил. Темза… Мейднхед… Сарай! Да, конечно, сарай. Патриция, Рихтер, пять тысяч фунтов! Последняя мысль подстегнула меня, я встал на ноги. Пошатнулся, но не упал. Действие хлороформа понемногу ослабевало.

Мне было худо, я дрожал от холода, но я не был ни мертв, ни ранен. Значит, мерзавцы схватили меня, усыпили, но по какой-то необъяснимой причине сохранили мне жизнь. Я проверил карманы. Пакет с пятью тысячами фунтов, разумеется, исчез, как и все мои документы. Я с облегчением вспомнил, что паспорт остался в гостинице.

Но Пат? Что они сделали с Пат?…

Прежде всего следовало известить полицию. Я поступил как последний дурак, что ввязался в это дело один. Но чтобы позвонить в полицию, нужен дом, телефонный аппарат… В какую сторону мне идти? Я совершенно не понимал, где я. Приглядевшись к течению Темзы, я сообразил, в каком направлении Лондон, но я не знал, нахожусь ли я выше или ниже Мейднхеда. Я всматривался в темноту, но лодочного сарая, куда меня так ловко заманили, не увидел. Должно быть, меня оттащили довольно далеко от него.

Оставаться здесь дольше было нельзя; я дрожал от холода — чего доброго, схватишь воспаление легких. Любой ценой надо было добраться до какого-нибудь жилья. Я повернулся спиной к реке и, с трудом переставляя дрожащие ноги, побрел в ту сторону, где небо было немного светлее. Первые шаги давались особенно тяжело, я несколько раз валился в траву и с трудом переводил дух. Но понемногу чувство равновесия восстановилось, я пошел немного быстрее.

Я очутился на какой-то луговине, явно запущенной или вообще не возделанной, как это часто бывает по берегам рек. Было ли это частным владением? Не знаю. Пройдя около четверти часа, я уперся в ограду; пришлось свернуть влево. Метров через сто ограда кончилась. Я опять пошел прямо и скоро вышел на покрытую щебенкой дорогу.

Здесь я довольно долго простоял в нерешительности. Куда идти, направо или налево? Что это за дорога? Та, что идет из Лондона в Рединг и проходит через Итон? А может, это какой-то проселок? Уйдя от реки, я столько раз менял направление, что совсем потерял ориентировку. А ночь становилась все темней…

Но вскоре вдали послышался шум мотора, слева во тьме загорелись два ярких глаза. Машина! Я был спасен. Решительно шагнув в освещенный фарами участок, я стал размахивать руками. Машина остановилась метрах в двадцати от меня, из нее вышел рослый молодой человек в хорошем костюме и направился ко мне.

У меня не было времени обдумать, что я должен ему сказать; говорить в этой ситуации правду, наверно, не стоило, мне бы все равно не поверили…

— Я ужинал в Мейднхеде, — торопливо заговорил я, — потом решил пройтись вдоль берега, и внезапно мне стало плохо. Очевидно, я заблудился и теперь не имею понятия, где нахожусь…

Молодой человек смотрел на меня с удивлением; должно быть, вид у меня был весьма жалкий, и он, пожалуй, решил, что я немножко не в своем уме… Но видимо, это был воспитанный молодой человек, из хорошей семьи, и он не стал ни о чем меня расспрашивать.

— Вы довольно далеко от Мейднхеда, — сказал он. — Я могу вас, если хотите, куда-нибудь подвезти…

— Вы едете в Лондон?

— Да.

— В таком случае я буду вам весьма признателен, если вы отвезете меня прямо в Лондон. Меня зовут Дэвид Тейлор, я живу в «Камберленде».

— Прекрасно, — ответил он. — Мы будем там через сорок пять минут. Если не возражаете, садитесь сзади. Рядом со мной сидит моя жена.

Только тут я заметил в машине молодую женщину в меховой шубке. Муж объяснил ей, в чем дело, она приветливо улыбнулась, я сел на заднее сиденье. Часы на приборном щитке показывали половину второго. Значит, я пролежал без сознания около часа.

До Марбл-Арч мы не проронили ни слова. Я поблагодарил моих спасителей, настоял, чтобы они дали мне свой адрес, и, пожав друг другу руки скорее на американский, чем на британский манер, мы расстались.

Я поднялся к себе в номер и стал наполнять ванну горячей водой.

И вот я сижу здесь, в своей комнате в «Камберленде», и размышляю.

Теперь только половина четвертого, но мне совсем не хочется спать. Ванна подействовала на меня прекрасно; правда, голова еще побаливает, но я готов, если потребуется, идти до конца.

Я позвонил тебе, но никто не ответил; очевидно, ты заночевал в Бирмингеме.

Тогда я опять сел за эту тетрадь, чтобы продолжить свой рассказ, большую часть которого я записал вчера, перед поездкой в Мейднхед. Сейчас я его дополнил, прочел от начала до конца, потом перечитал еще раз. И я начинаю понимать.

Я вдруг обратил внимание на одну пустяковую деталь, которой раньше не придавал никакого значения. А тут меня словно осенило. Рассказывая о том, как мы с Бейли ездили в минувшую среду в гостиницу «Кипр», я, если ты помнишь, отметил, что имя Памелы Томсон было вписано в книгу Велецоса фиолетовыми чернилами. Почему мне все же запомнилась эта подробность? Сам не знаю, может быть, потому, что чернила этого цвета встречаются сейчас довольно редко?

Так вот, я мог бы поклясться, что план, который вручил мне официант в «Золотой рыбке», в Мейднхеде, нарисован теми же самыми чернилами. Теперь я не могу это доказать; мерзавец, который напал на меня в сарае, аккуратнейшим образом очистил мои карманы, и план вместе с пятью тысячами фунтов и всеми моими документами исчез. Но этот клочок бумаги так и стоит у меня перед глазами; чертеж и подпись под ним сделаны фиолетовыми чернилами, и не вообще фиолетовыми, а точно такими же.

О чем это говорит? Очевидно, о том, что письмо, адресованное Джону Лорду, официанту «Золотой рыбки», и план местности, вложенный для меня в это письмо, написаны в кабинете хозяина гостиницы «Кипр» — самим Велецосом или кем-то из его сообщников, которые, вероятно, имеют обыкновение собираться у него в кабинете.

И что из этого следует? А то, что мы совершенно зря не заинтересовались личностью мистера Велецоса. Скотланд-Ярд, мне кажется, окончательно пренебрег этой версией — и только на том основании, что моей жены не оказалось (или ее не смогли обнаружить) в гостинице «Кипр» в тот момент, когда Бейли допрашивал Велецоса.

Тогда рассуждения Бейли показались мне убедительными; Велецос рассказал, что Пат увезена неким хромым мужчиной, и описал Хромого в точности так, как нам изобразил его водитель аэропортовского автобуса. Водитель и Велецос сговориться между собой никак не могли, следовательно, Велецос про Хромого не придумал, значит, он сказал правду.

Все как будто логично. Логично, но при одном условии.

При условии, что Хромой — это не сам Велецос.

Если же Велецос и Хромой — одно и то же лицо, все становится на свои места. Велецос приезжает на аэродром, говорит с Патрицией, угрожает ей, запугивает и принуждает отправиться в «Кипр». Там он запирает ее на замок и ждет, когда я примчусь из-за океана (если понадобится, он готов дать мне в Милуоки телеграмму). Я приезжаю в Лондон (в этом он убеждается благодаря сообщению, которое Мэрфи передает по радио и телевидению, а также через газеты), он выжидает для верности еще несколько дней, справедливо полагая, что не стоит устанавливать со мной контакт в первые же дни, пока еще не улеглось рвение Скотланд-Ярда…

Наш с Бейли визит в «Кипр» его совершенно не волнует; он все это предвидел заранее, он знает, что легко обведет нас вокруг пальца своими россказнями про то, как в гостиницу явился Хромой и увез мою жену. Когда Бейли говорит, что хочет осмотреть все комнаты, это его поначалу немного пугает, но ему удается отвлечь наше внимание несессером. Поверхностный осмотр гостиницы, проведенный сержантом, недостаточен для того, чтобы обнаружить тайник, в котором Велецос держит взаперти мою жену.

После этого он ждет еще два дня, потом звонит мне и назначает свидание в Мейднхеде.

Конечно, и в этой версии имеются некоторые неясности. Как решился Велецос пойти на такую игру, после того как Скотланд-Ярд пригрозил ему вторичным обыском? Каким образом ухитрилась Пат сунуть записку в несессер? Почему в этой записке говорится про Боба Резерфорда? Почему Велецос, заманив меня в Мейднхед, усыпив хлороформом и обобрав до нитки, не бросил меня в воду, а оставил живым на берегу?

Надеется вытянуть из меня еще кое-что сверх этих пяти тысяч фунтов?…

Но самым тревожным и непонятным оставалось одно: каким образом этому жалкому типу удалось запугать Пат, затащить ее в свое логово и держать там в качестве пленницы или заложницы?

На это могло быть лишь два ответа: Велецос или послушный исполнитель всех замыслов Рихтера или он сам и есть этот Рихтер.

В этом не было ничего невозможного. Чем больше я думал об этом, тем больше верил, и мне уже стало казаться, что Велецос немного приволакивает одну ногу, я пытался вспомнить, слышал ли я характерный звук неровных шагов Хромого, когда мы поднимались вслед за Велецосом в комнату, где якобы жила Пат, или когда мы спускались обратно вниз; я не мог бы, пожалуй, дать клятву в том, что я это слышал, но и в том, что не слышал, я тоже бы не поклялся…