Любовь и французы - Нина Эптон

Вернувшись в Париж, принцесса рассказала отцу о случившемся. Тот спокойно, но твердо указал ей, что она никогда не выйдет замуж за человека более низкого, чем у нее, общественного положения. Влюбленные еще почти год переписывались, прежде чем принцесса набралась мужества попросить его прекратить писать ей, поискать себе жену и остепениться.

В своем ответе маркиз выразил надежду, что когда-нибудь принцесса возобновит с ним отношения — как с другом. «Если с течением времени,— признавалась Луиза кузине в 1787 году,— я смогу приблизиться к нему без малейшей тени сожаления, я сделаю то, о чем он говорит, но на это потребуется очень много времени». Она стала монахиней, во время Революции уехала за границу, а в 1815 году вернулась во Францию. Маркиз не забыл ее, несмотря на то что, последовав ее совету, вступил в брак. В последний раз он написал принцессе, предупреждая о бегстве Наполеона с острова Эльба и боясь, что ей может угрожать опасность. Узнав почерк, Луиза сожгла письмо, не вскрывая. Прошло двадцать восемь лет, но «тень сожаления» по-прежнему терзала ее. Разве не написала она однажды: «Могут ли сердца измениться? Я так не думаю...»? История этих верных влюбленных заставляет нас задуматься, прежде чем с легкостью заклеймить восемнадцатый век как абсолютно бессердечную, чувственную эпоху. В любом случае, как можно приводить к одному знаменателю любовь? Как справедливо заметил принц де Линь: «Люди вечно говорят о любви, как если бы она всегда была одной и той же, в то время как имя ее разновидностям — легион; у каждого — своя собственная любовь, как у каждого из нас — свое лицо, не похожее в точности ни на какое другое».

Когда светской даме случалось обзавестись новым любовником, она «представляла» его в Опере — совсем как король «представлял» в Версале своих новых любовниц. Любовники получали нечто вроде общественного благословения своей недолговечной связи, появившись вместе в театре, поскольку Опера стала не только храмом искусства, но и главным местом, где любовь выставлялась напоказ. Новобрачные демонстрировали себя всему Парижу по пятницам, специальная ложа оставлялась для титулованных пар и жен, на которых сверкали фамильные драгоценности и свадебные подарки.{186} И наконец, но не в последнюю очередь, Опера была убежищем для всех filles galantes[213], не желавших подвергаться риску быть обритыми наголо и отправленными в тюрьму-больницу Сальпетриер. Все, кто числился в списках работающих в Опере (или в Комеди Франсез) на какой угодно должности, были избавлены от подобных унижений.

Зная атмосферу, господствовавшую в «Гранд-опера», можно понять, как могли сестры Сольнье, известные танцовщицы, почти до самого конца розыгрыша совершенно всерьез принимать предложение, сделанное им от имени «татарского князя». А дело было вот в чем. Два молодых французских офицера, служившие в Нансийском гарнизоне — а Нанси не принадлежал к числу самых веселых городов Франции,— начали — чтобы хоть как-то занять свободное время, висевшее у них на шее, как ядро на ноге у каторжника,— посылать знаменитостям шуточные письма под совместным именем «Кайо-Дюваль». Наскучив большинству оперных певцов письмами с вопросами, касавшимися техники пения, что вынуждало адресатов отвечать на них, шутники переключились на одну из сестер Сольнье, выдав себя за личного секретаря баснословно богатого татарского князя, который вот-вот должен был «покинуть северные варварские края, чтобы на берегах Сены научиться светским манерам. Он желает, чтобы с момента его появления в столице у него была любовница, которой он готов заплатить и обладание которой сделало бы ему честь». «Секретарь Кайо-Дюваль» якобы входил в авангард, прибывший в Нанси, чтобы все подготовить для предстоящего прибытия супруги татарского князя, пребывающей в счастливом ожидании. Тем самым «Кайо-Дюваль» совершенно четко обрисовал ситуацию. Никакого брака, только временная связь.

Обе сестры Сольнье заинтересовались, но проявили осмотрительность, и старшая из них, более опытная, намекнула, что она не прочь вступить в переговоры от имени младшей сестры. Младшая приписала к письму лишь несколько общих фраз, чтобы показать, что крайне польщена этим предложением... («Кайо-Дюваль» известил обеих сестер, что их слава достигла края ледяных пустынь и что он имел удовольствие аплодировать им, когда последний раз, два года назад, был в Париже. Это он рекомендовал татарскому князю младшую Сольнье.) Сестры желали знать подробности: кто этот знаменитый князь? «Кайо-Дюваль» писал, что он должен принимать меры предосторожности ради своего царственного хозяина, к которому он привязан с тех пор как тот был мальчиком, но ему известно, что князь хочет снять для себя и сестер Сольнье petite maison* где-нибудь недалеко от бульваров (подразумевалось, что расставаться сестры не захотят и что старшая будет выступать в роли дуэньи при младшей). Князь планирует снять дом примерно за тысячу луидоров... плюс — мебель... ценой в шесть или восемь тысяч франков, карета, пара лошадей, кучер, лакей в ливрее... это где-то шесть тысяч франков, и месячное содержание в пятьсот луидоров для мадемуазель Сольнье-младшей. Разумеется, кроме вышеперечисленного, князь возьмет на себя расходы по хозяйству и такие мелочи, как ложи в театрах, подарки и так далее. «Кайо-Дюваль» пишет об этих подробностях только затем, чтобы девушки знали, как себя держать... самого князя намного больше занимают чувства, нежели денежные дела, и «если женщина ему нравится, то он — образец постоянства...»

Мадемуазель Сольнье по-прежнему была заинтригована, но начала кое-что подозревать. «Каковы были мотивы, побудившие Вас к написанию писем,— ответила она,— это не играет никакой роли; все это похоже на любовные интриги, о которых мы читаем в романах, что меня чрезвычайно радует». Но она настаивала на том, чтобы знать имя татарского князя. «Кайо-Дюваль» ответил в негодующем тоне, угрожая немедленным разрывом отношений. Когда пишешь от лица высочайшей особы, настаивал он, нужно быть таким осмотрительным! Мадемуазель Сольнье, испугавшись, что упустит выгодную возможность, обратной почтой прислала ответ: ее сестра вскоре, она в этом уверена, будет питать к князю чувства, дотоле ей неизвестные.

Однако в конце концов «секретарь» смягчился и назвал сестрам имя князя: Кабардинский, брат князя Ираклия, француз по матери. Князь «замечательный красавец, но манеры у него несколько татарские; однако пусть это слово не пугает вас, поскольку характер у него очень мягкий».

Целый день сестры Сольнье наводили справки и листали Королевский Альманах. Никакого Кабардинского. Мадемуазель Сольнье-старшая, обладавшая превосходным чувством юмора, написала «Кайе-Дювалю», намекнув, что они, быть может, вместе напишут хороший роман, когда тот приедет в столицу... Игра кончилась, но партнеры в течение некоторого времени еще продолжали поддразнивать друг друга в письмах, пока мадемуазель Сольнье не положила этому конец. Однако, к ее ужасу, неугомонный «Кайе-Дюваль» напечатал всю переписку вместе с письмами других своих жертв. «Мадемуазель Сольнье желала внести свой вклад в это произведение,— язвительно писали шутники,— теперь ее желание исполнилось, и, как видите, ее очаровательные письма являются одним из самых восхитительных украшений предлагаемой вам книги». Лишь одно они пощадили — бывшую действительно ужасной орфографию подлинных писем мадемуазель Сольнье.{187}

Глава 5. Мадам Д’Эпинэ и энцеклопедисты

Никто столь живо и остроумно не описывал брачную жизнь в высшем свете, ее разочарования и искушения недозволенной любви, как мадам д’Эпинэ. Ее Мемуары{188} читаешь со сладостным ощущением вины незримого соглядатая, перенесенного на короткое время в восемнадцатый век, в ее салон, в сады, на террасы (но никогда — по крайней мере, надолго — в ее спальню), чтобы подслушивать самые чистосердечные исповеди о любовных интригах, в которых принимала участие она сама, ее родственники и близкие друзья. Незримо войдя в круг ее гостей, мы также можем поближе познакомиться с людьми, чьи имена я уже упоминала в этой главе: Дюкло, знаменитым гостем мадемуазель Кино в Club du Bout du Banc, энциклопедистом и драматургом Дидро, пребывающим в самом мрачном настроении Жан-Жаком Руссо и Дюпеном де Франкёйлем, фривольным и галантным, каким он был до того, как вступил во второй брак, а его юная любящая жена Аврора де Сакс описала его как идеального спутника жизни.

Когда мадам д’Эпинэ вышла замуж, она искренне любила своего супруга. Я уже упоминала о том, как она огорчилась, получив выговор от матери за внешнее проявление теплых чувств к нему. (Однако характер ее матери с годами стал намного мягче, ее огорчало, что дочь несчастлива в супружестве. Она ни разу не упрекнула мадам д’Эпинэ за ее связи с Гриммом{189} и Франкёйлем.)