Любовь и французы - Нина Эптон

После этого не приходится удивляться, что большинство девиц были послушными, подобно Анжелике из Ecole des meres[205] Мариво — «юному и робкому существу, чье единственное образование состояло в том, чтобы научиться покорности». Но первоначальный недостаток страсти к неизвестному официальному жениху вскоре сменяли более нежные чувства, которые у молодых девушек вызывал, возможно, не столько сам молодой человек, сколько увлекательные предсвадебные хлопоты. Так было и в том, надо полагать довольно типичном, случае, когда девятнадцатилетняя мадемуазель Акериа в 1748 году писала матери после первой встречи в приемной монастыря с женихом и будущим свекром: «Вы спрашиваете, какое впечатление произвел на меня этот визит. В моем сердце не может быть сильных чувств к незнакомому человеку, о котором я ранее никогда не слышала. Его отец задал мне тысячу вопросов. Сын почти ничего не говорил. Я ничего против него не имею. Надеюсь, я со временем научусь его любить, если мы поженимся». Несколько дней спустя тон переменился: «Он написал мне самые нежные вещи, какие только можно вообразить, а отец хочет заказать для меня три весенних платья и спросил, какие цвета я выбрала бы для них. Моя дражайшая матушка, я хотела бы платье цвета гиацинта, но не дам ответа, пока не узнаю Вашего мнения».

Девушки вроде мадемуазель де Мальбуассьер часто выходили за монастырские стены и взрослели быстрее. Тем не менее, подобно ей, им удавалось сохранить свежесть и наивность своих лет, о чем можно судить по письму пятнадцатилетней Мальбуассьер, написанному в 1762 году Аделаиде Мельян, ее близкой подруге и наперснице:

«Муж, любящий свою жену,— это чудо. Правильно делают родные, что выдают нас замуж юными, потому что, если бы они дожидались, пока мы станем взрослыми, нам было бы, думаю, намного труднее найти женихов, из-за чего мы могли бы лишиться нашего счастья и свободы. Девушка в пятнадцать, шестнадцать или семнадцать лет думает, что ей нечего более желать, если у нее есть красивая карета, ливрейные лакеи и бриллианты. Она чистосердечно верит, будто человек, за которого она вышла замуж, после свадьбы останется таким же, каким был до венчания. Но насколько непохожи друг на друга супруг и жених! Стоит лишь произнести роковое да, как он делается грубым, скаредным, вспыльчивым, и все его недостатки становятся видны, он полагает, что, поскольку вы с ним обвенчаны, вам надлежит безропотно нести свое ярмо с покорностью рабыни. Несколько дней назад в Комедии — в соседней ложе — у меня перед глазами был один подобный пример, и это навело меня на размышления!

Сколь очаровательной могла бы быть брачная жизнь, если бы муж и жена нежно любили друг друга и думали только о том, как бы доставить друг другу наслаждение! Я бы хотела, чтобы мой муж никого, кроме меня, не любил и заботился обо мне все время. Для меня было бы высшим счастьем ему угодить...»{176}

Что случалось, когда мужья и жены почти ничего не знали друг о друге до бракосочетания? Вот мнение автора Les Liaisons

Dangereuses[206], который был счастлив в браке: «Каждый изучает другого, наблюдает внимательно за собой в его или в ее присутствии, узнаёт, от каких вкусов и личных предпочтений придется отказаться ради общей гармонии. Пойти на эти небольшие жертвы будет легко, поскольку они взаимны и заранее предусмотрены; из них вскоре рождается взаимное добросердечие; и сила привычки, усиливающая те склонности, которых она не разрушает, в конце концов приводит к нежной дружбе и доверию, что вкупе с уважением составляют, как мне кажется, истинное, прочное счастье семейной жизни. Иллюзии любви, быть может, слаще, но они — кто же этого не знает? — менее прочны. Стоит им улетучиться, мельчайшие недостатки любимого становятся нестерпимыми, поскольку они контрастируют с идеальным образом, созданным воображением».

Другая сторона картины — касавшаяся девушек из аристократических семейств — описана наблюдательным принцем де Линем{177}: «Наших jeunes filles[207] приучают не смотреть в лицо мужчинам, не отвечать им, не задавать вопросов о своем появлении на свет. Затем в один прекрасный день девице приводят мужчину и приказывают ему отдаться. Он, как правило, в грубой форме предъявляет на нее свои права —и вот он встает с постели в поту, она — в слезах. С этого начинается брак. Вот как наисвященнейшая связь между двумя сердцами втаптывается в грязь родителями и нотариусом».

По-прежнему во многих случаях имела место большая разница в возрасте между мужем и женой. Месье де Серан не только намного превосходил возрастом свою пятнадцатилетнюю невесту, мадемуазель Бальу, но и был к тому же чрезвычайно уродлив. Она не смогла удержаться и невольно отшатнулась, когда его представили ей. Месье де Серан, заметив ее инстинктивное движение, попросил позволения несколько минут поговорить с ней наедине. Когда родители вышли, он, оставшись с глазу на глаз с невестой, ласково заговорил с ней и попросил в случае, если она считает его слишком уродливым, чтобы стать его женой, откровенно сказать об этом. «Вам не нужно бояться,— произнес он,— я сохраню тайну. Ваши батюшка и матушка ничего не узнают, и ответственность за наш разрыв я возьму на себя». Он уверил девушку в своей нежной дружбе, и мадемуазель Бальу, попросив двадцать четыре часа на размышления, была так тронута его qualites d'ame[208], как она говорила ему позже, что в конце концов согласилась стать его женой. Это был хоть и не безмерно счастливый, но мирный брачный союз, и месье де Серан никогда не возражал против хвоста поклонников, который вечно тянулся за его супругой.

Однако слишком многие мужья — даже любившие своих жен — были склонны уподобляться отцу мадам Виже-Лебрён{178}, писавшей в своих Мемуарах: «Он обожал мою мать, как божество, но grisettes{179} кружили ему голову. Первого января он мог пешком носиться по Парижу с единственной целью — целовать всех попадавшихся ему на глаза девушек под предлогом поздравления с Новым годом». (Муж этой неутомимой портретистки, у которого характер был примерно такой же, все деньги супруги — а зарабатывала она немало — тратил на свои amours[209].)

Что касается bourgeois, о которых писал Шарден, то они были немного суровыми, трудолюбивыми и добродетельными. «Среди них есть счастливые браки и женщины, чья добродетель — суровый страж»,— писал Монтескье.

Вот что советовал своей дочери энциклопедист Дидро в канун ее свадьбы:

«Ваше счастье составляет одно целое со счастьем Вашего мужа. В вашей власти сделать друг друга счастливыми или несчастными. Подчинитесь мужу — приспособьтесь к разумным требованиям, которые он предъявит Вам. Не проявляйте внешне тех нежных чувств, которые вы друг к другу питаете, пока не окажетесь дома, в интимной обстановке, если хотите избежать насмешек и нелестных замечаний.{180} Следите за своим здоровьем, это основа всех обязанностей и страж нравственности Вашего мужа. Мне нет нужды просить Вас быть добродетельной. Если на Вас падет малейшее подозрение в безнравственности, столь распространенной в наши дни, это разобьет мне сердце».

В жизни Дидро был то пуританином, то распутником. Он писал трактаты в защиту свободной любви, которые никогда не публиковались, и пьесы о добрых отцах и благородных семействах, которые Мария-Антуанетта находила «скучными, как молочный суп».

Сыновья и дочери более мелких bourgeois знакомились на танцах, которые устраивались в частных домах с трех до восьми часов пополудни. Когда приходило время ужинать, девицы садились за стол с родителями, а молодые люди — все вместе за отдельный стол. На такой мещанской вечеринке Шарден познакомился со своей первой супругой.

Один из немногих персональных словесных портретов буржуазной супружеской пары того времени оставил потомкам драматург Мармонтель. Он писал: «Мой отец обожествлял свою жену, и был прав: моя нежная матушка была достойнейшей из женщин, самой интересной и любезной. Я никогда не мог понять, каким образом, получив всего лишь элементарное образование, она смогла до такой степени развить свой ум, добиться такой утонченности стиля и языка и такого превосходного умения понять окружающее; похоже, она была обязана этим врожденному такту и чистому инстинкту. Мой отец питал к ней почти столько же уважения, сколько и любви».

Что до самого Мармонтеля, то ему было пятьдесят четыре года, когда он встретил восемнадцатилетнюю мадемуазель де Монтаньи в доме ее родителей — своих близких друзей, долго не решаясь заговорить с ней о любви. Интрижек — в особенности с актрисами — у него было множество, однако он был весьма удивлен, обнаружив, что питает к невинной мадемуазель де Монтаньи ранее незнакомые ему чувства. «То, что я ощущал,— писал он в своих Мемуарах, опубликованных в 1804 году,— не было трепетом чувств, который именуется любовью; это было спокойное сладострастие чистых душ. Казалось — я впервые в жизни переживаю истинную любовь».