Экспресс на 19:45 - Лиза Ангер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хантеру ужасно не хотелось огорчать ее мать еще новыми печальными подробностями.
– Ты никогда не думал все же уйти на пенсию? – поинтересовался Эндрю. На красивые ухоженные газоны, обрамлявшие его улицу, опускались сумерки. Откуда-то доносилось жужжание газонокосилки. – По-настоящему уйти.
– И чем коротать время? Работать над ударом слева?
Эндрю передернул плечами. Когда-то он был крупным парнем – теперь же словно сдулся. Тощий, как щепка, он как будто ждал, что снова поправится: гардероб Эндрю не обновлял, одежда на нем болталась.
– Так люди и поступают, – заметил он. – Запишись на какой-нибудь курс. Постолярничай. Разве раньше тебе это не нравилось?
Клэр тоже хотела, чтобы он ушел на заслуженный отдых. Хотела путешествовать. Хотела брать уроки бальных танцев.
– Может, и нравилось.
– Я просто интересуюсь. Ты выглядишь усталым.
Он и в самом деле устал.
Но… Но… Как перестать быть овчаркой? Когда овцы повсюду, а волки не дремлют. Он услышал про эти три типа людей в одном фильме[42], и классификация показалась ему правдоподобной. Он разве что добавил бы в список пастухов и пастушек – тех, что сидели в патрульных и пожарных машинах, в неотложках, тех, что сражались на фронтах Родины и далеко за ее рубежами. Тех, что охраняли границу между добром и злом. Пока овчарки высматривали хищников и возвращали потерянных ягнят в стадо.
Эндрю вылез из машины, растерянно потер лысеющую голову.
– Если снова захочешь компании – звони.
Хантер двинулся в сторону дома. Тишина района среднего класса, в котором жил Эндрю, сменилась шелестом шин по пригородной дороге. Клэр работала в сфере продаж медицинских товаров. Место было прибыльным, что позволило им приобрести раскинувшийся на двести соток идиллический участок с огромными разлапистыми деревьями, ручьем и большим загородным домом. Хантер загнал машину в гараж, заглушил двигатель, проверил почтовый ящик – сплошные рекламные листовки и каталоги – и вошел в дом.
Он предполагал, что застанет жену дома, на кухне, за готовкой или чем-нибудь еще в компании монотонно бубнящего телевизора. Вместо Клэр на кухне его ждала записка с напоминанием о сегодняшнем собрании книжного клуба, куда жена и отправилась, и о заботливо оставленном в холодильнике ужине. Хантер был рад одиночеству, из-за чего почувствовал себя немного виноватым.
Он собирался поднять свои старые записи по делу Бэр – и не хотел ловить на себе неодобрительные взгляды Клэр.
– О некоторых делах, Хант, лучше забыть, – наставительно говорила она.
В последнее время люди помешались на идее забывать, отпускать проблемы. Хантеру казалось, что отпускали они непозволительно много. Та же Перл – не осталось никого, кто хранил бы о ней память. Девочка-подросток, из плоти и крови, с сердцем, с душой, – была стерта из этого мира. Хантер гордился тем, что не забывал ее – единственный во всем белом свете.
Люди пропадали. Пропадали дети. Поначалу из их исчезновений всегда раздувалась шумиха. Бесновались средства массовой информации, оголтело прочесывали города поисковые группы и волонтеры, новостные ресурсы обгладывали каждую всплывшую деталь, родители в голос рыдали на бесконечных пресс-конференциях. Так проходили дни. Недели. Новых зацепок не появлялось – и люди возвращались к обычной жизни. Больше им ничего и не оставалось. Жестокая правда заключалась в том, что некоторые вещи – и даже люди – исчезали бесследно, навсегда. И вечное ожидание, вечное непонимание могло превратить жизнь в настоящий ад.
Он устроился на безупречно чистой кухне и принялся за оставленную Клэр лазанью, умяв куда больше, чем позволила бы ему жена, будь она рядом. За первой порцией последовала вторая и даже третья – Клэр непременно выговорила бы ему за заедание стресса. После трудного дня у него всегда просыпался неуемный аппетит. Лазаньей дело не ограничилось: на десерт Хантер съел полкоробки тагалонгов – традиционных печений девочек-скаутов, которые сейчас перекочевали на полки супермаркетов. Разделавшись с ужином, он, как и положено хорошему мужу, убрал мгновенно разросшийся по кухне беспорядок.
Наконец Хантер поднялся наверх, в свой кабинет. Он вскарабкался по шаткой стремянке и потянулся к тяжелой коробке на верхней полке, где хранил папки с делами. На короткий миг он чуть не потерял равновесие, но, к счастью, удержался и не упал. Для пожилого человека это могло стать началом конца. Хотя он, конечно, был не настолько пожилым.
Он поставил коробку на стол, за которым когда-то работал его отец – тоже полицейский, успевший дослужиться до шефа. Хантер никогда не лез в политику. Он любил свою работу и хотел быть на передовой, а не кичиться модной униформой, сидя в офисе, пока другие прочесывают улицы по его указке. Они с отцом редко сходились во взглядах, между ними никогда не было той непринужденной близости, какая связывала Хантера с его собственными детьми. Но иногда возникало что-то похожее – отец старался изо всех сил.
Потрепанная бежевая коробка была покрыта тонким слоем пыли. Когда Хантер снял крышку, пылинки взметнулись вверх. Он чихнул. Хантер уже давно не просматривал материалы по делу Перл и Стеллы. Он устроился в своем кожаном кресле и принялся перебирать папки.
Ему попалась зернистая, выцветшая фотография светловолосой женщины – скуластая, с пухлыми губами и манящими глазами, она неуверенно улыбалась в камеру.
Когда Стеллу Бэр, мать-одиночку, владелицу книжного магазина, задушили в собственной постели, ей было тридцать пять лет. Хантеру не нравилось судить о покойном человеке по паре-тройке фактов из его биографии. Но по-другому не получалось. Стелла – молодая, красивая, просто секс-бомба – меняла парней как перчатки и едва сводила концы с концами. Некоторых мужчин, успевших отметиться в ее жизни, полиция допросила и отпустила на все четыре стороны.
С другого фото на него глазами Стеллы смотрела темноволосая девочка. От нее веяло спокойствием и невыразимой тоской. Улыбка казалась натянутой. Природа одарила красотой и ее – но красотой холодной. Во взгляде сквозило что-то темное, что-то потаенное.
Дочери Стеллы, Перл, было всего пятнадцать. Судя
