Факультет патологии - Александр Минчин

Его дружок, большой косой Сережа, стоял за деревьями. Больше из группы никто не отошел, даже не вмешивались, предпочитали с Пашей не связываться.

Я пописал спокойно.

– Я тебе объясню. – Он ждал. – Даже если ты и побьешь меня, предположим, мой брат потом отловит тебя и жизни не даст спокойной.

Мести Паша боялся, это я знал.

– Он что, взрослый?

– Да, лет тридцать, – хотя я знал, что брат никогда заступаться не будет за меня, а тем более ловить кого-то.

– Он что, такой сильный?

Я застегиваю штаны, стеганые:

– Да, боксом долго занимался.

– Какой у него разряд?

– Он кандидат.

– А, а у меня первый. Врал он или нет, я не знал.

– Так что, если хочешь, Паша, то давай. Но я считал, что должен предупредить тебя. Не потому, что я пойду жаловаться, а если я приду домой с отделанным лицом твоими ногами, он все равно выяснит в институте, и тогда точно тебя житья не будет.

Ну и наплел, самому смешно.

– Ну, ладно, Ланин, на первый раз тебя прощаю. – Мне понравилось это. – Разойдемся спокойно. Только в следующий раз ты держи язык за зубами.

– Только в следующий раз ты не лезь со своими замечаниями и держи их при себе.

– Я буду делать, что мне надо!

Он прыгнул и пробил резко два раза ногами по дереву. Как не состоявшаяся разминка, сожаление по несделанному. Я подвигал челюстью, повернулся и пошел спокойно из леса.

Вся группа сделала вид, что не заметила. Что будто бы что-то было…

Сказал и смотрит на меня: я злой ужасно.

– Послушай, Паша, мы с тобой договорились, что ты не лезешь ко мне со своими замечаниями. Я не замечаю тебя, ты не замечаешь меня, понял? Тебя нет для меня, и не лезь, куда не надо!

– Ты что, дорогой, остынь, что ты. – Все расступились, и он оказался напротив меня. – Чего ты так разгорячился, я ведь тебе не Сарайкоза, так и нарваться можно.

– На кого, Паша, – я сразу говорю утомленно, это поза, – на тебя, что ли?

– Конечно, на меня. Не на Сержа же.

Они зовут друг друга по-идиотски, на загранично-толстовский манер: Паша – Поль, а друг его – Серж.

– Послушай, ты… – я не договариваю, так как Билеткин вдруг неожиданно становится между нами и говорит:

– Ладно, Паша, завязывай, не приставай, ты видишь, что он в плохом настроении и вышедший из себя.

– Так бы и говорил, а то выступает, – говорит Паша, поворачивается и скрывается на лестнице; рядом косая сажень его косоглазого друга.

Все делают вид, что ничего не случилось, и начинают расходиться. Мне забавно: Билеткин, на которого дунешь – и рассыпется, заступается за меня. (Мой защитник.) Ни Юстинов, ни Боб, ни Васильвайкин не произносят ни слова. Поворачиваются и идут есть чебуреки. Яша Гогия эпилептик, его нет на военной кафедре. За что меня ненавидит Паша, толком не понятно. Оказывается, на курсе существовало как бы две группы: с одной стороны, Юстинов, Боб, Васильвайкин, ну, там Ленка когда-то, Ирка и Яша еще, а с другой стороны, этот Паша, его друг Сережа и третий к ним недавно присоединился, с вечернего перевелся, Редькин, сухопарый, жилистый, боксер кажется, – они дружили, троицей. Я этого даже не знал, о группах, о соперничестве.

Между ними постоянно происходили какие-то мелкие несущественные столкновения, существенные начались с меня.

Паша сразу причислил меня к ним, хотя я с ними общался постольку-поскольку, и, так как я был более резв, всю свою ненависть и прыть перенес на меня, ожидая, пока я не выдержу и начну первый.

Когда-то он начал первый: они сцепились с Яшей Гогия на первом курсе прямо на лекции в аудитории и через секунду стали драться. Яша очень горячий и быстро заводящийся, и Яшу долго стаскивали с него. Двоих подали на исключение из института за злостное хулиганство, но Дина Дмитриевна помогла, и они отделались строгими выговорами в личное дело с последним предупреждением сразу.

Много шума было: первокурсники, да еще в педагогическом институте, драка на занятиях, будущие учителя. Но Паша сам Яшку вывел, умышленно. Как это кончилось, все знали и помнили: Яшу еле уговорили и увезли четыре человека из института, чтобы он не убил Пашу после занятий. А тот все боялся, что на следующий день грузины мстить приедут (с тех пор он мести, по-моему, и боялся); Яша знал, что он здесь на «привилегированном» положении, как грузин, поэтому и успокоился, – еле успокоился. Паша тогда был первым, я это знал, теперь он первым быть не хотел и ждал. Чтобы виноватым и виновным получился я. Билеткин смотрит на меня.

– Борь, у меня нет денег сегодня, ни гроша. Ты голодный?

– Как всегда, Саш, – успокаивает он меня.

– Подожди, я сейчас.

Я иду к Песскому на кафедру и отзываю его из «учительской», где все офицеры собирались.

– Борис Ефимович, одолжите два рубля до следующего занятия.

– Что, папка наказал, не дает больше? Песский всегда с подколками.

– Ага, – подтверждаю я.

– Тогда, пожалуйста, молодежь кормить надо. Я беру два рубля, кормлю себя и Билетклна.

Хотя сам я с трудом перевариваю столовкинскую кухню. (Натурально – не перевариваю.) После обеда у нас еще занятия по строевой подготовке. Ведет майор Шутько. Ой, это отпад, он учит нас маршировать и ходить строевым шагом.

Я умею маршировать, как вы е… ну, то есть – на серфинге кататься. Марш не моя стихия, и майор постоянно придирается ко мне больше и дольше других. Мой оппонент Паша – лучший у него на занятиях, он и его друзья, они обожают военную кафедру, говорят, что это полезно для здоровья. Хотя он такой чудак… что, может, и вправду ему нравится, особенно занятия в поле, где он резвей всех, – воздух, говорит, – это полезно. И не поймешь, серьезно или так. Все-таки, по-моему, он шиз, ну точно по нему Кащенко плачет, – уж я там понавидался, но такого не видел.

Мы возвращаемся в класс на занятия обратно. Последний урок. Подполковник Песский будет вести ориентирование по картам. (Это уже умная для армии работа, ее еврею поручили, конечно.) Сейчас перемена. Я беру стул, свободный, из-за стола, где сидит Редькин, новый в компании Паши, и сажусь на него.

– Поставь стул, п…а, на место, – неожиданно слышу я.

– Что? – говорю я, не поняв даже сначала.

– Ничего, то, что слышал. – Тот поднимает глаза на меня.

А этому я что сделал, я его даже не замечал, абсолютно.

– А ну-ка повтори? – но я уже знаю, сейчас мне будет положить на все кафедры и исключения…

– Поставь стул, п…а, на место.

Он вскакивает, так как я подпрыгиваю и размахиваюсь, чтобы с лета ударить в его лицо, смяв все там.

Паша ловит меня за руку и плечи, прыгая между нами.

– Уйди, Поль, – говорит Редькин.

– Успокойся, Серж, – (этого тоже Сержем зовут), – оставь его для меня.

Он поворачивается обратно ко мне.

– Саш, куда же ты прыгаешь, дружок, он же боксер, отделает тебя, и брат не поможет.

– Паша, я ценю твой юмор. – Я успокаиваюсь моментально, у меня всегда так, когда не получилось. – Но я его вообще не трогал и не замечал, поэтому чего он болтает…

– Этот стул не для тебя, а для Паши стоял. Я обращаюсь к Паше:

– Но так спокойно и надо говорить было, а не нести своим гнилым вонючим языком, что попало.

– Ну, успокойся, – говорит Паша, – Серж, послал тебя, ну, он погорячился, – он подчеркивает усиленно слово «послал», – не здесь надо бы, – интересный вывод, – но ты не обижайся, садись на этот стул и сиди. – Он похлопывает меня по плечу, так панибратски, что я даже не знаю, что делать, и усаживает на стул, пододвигая. О Господи, каких нечеловеческих сил мне стоило сдержаться, без разницы результатов конца.

Песский начинает занятия. Всё успокаивается. Но этого недостаточно для меня. И что я этому недоноску сделал, не замечая даже. За что они все ненавидят? Да еще это слово, самое мое ненавистное. В чем дело? Почему я должен прощать? Да плевать, что он боксер, пах у всех слабый, а нога пока что сильная у меня. И если сверху не попаду, так снизу достану, постараюсь. Меня аж трясет всего опять, когда я передумываю, от чего сдержался. Хуже нет теперь переживать и мучиться во время видений с ним постоянно. Я пишу записку и кладу ее на стол позади себя, ее передают: «Редькин, подожди меня после занятий конца» до адресата.

Какие мерзкие желваки на лице у него, правда боксерские. Может, он не треплется, как Паша, и действительно занимается этим. Песский объясняет что-то по картам, но мне не до карт сейчас: я думаю, куда я буду бить сначала.

Занятия кончаются как обычно.

Билеткин ждет меня у дверей:

– Ты к автобусу, Саш?

– Нет, мне еще на кафедру надо зайти к Песскому, иди, не жди.

Все уходят, скрываются. Я спускаюсь вниз после всех. Внизу у выхода под часами сидит Паша. Я спешу на улицу.

– Саша, голубчик, а я как раз тебя жду.

– А ты здесь при чем?

– У Сержа тренировка, я имею в виду у Редькина. Поэтому он не стал тебя ждать. И передал все полномочия мне. Так что, если ты что-то хочешь сказать, я слушаю.

Он ждет, еденько улыбаясь.

– Всего хорошего, Паша, – говорю я и выхожу из этого здания дефектологического факультета, где наша трахнутая военная кафедра.