А дальше только океан - Юрий Платонычев

— Что-то принципиально новое?..

Федотов усмехнулся добрыми близорукими глазами и утвердительно тряхнул своей рыжеватой шевелюрой.

— По сравнению с той, — он помедлил, подыскивая слова, — эта уже пройденный этап.

— Кактус! — непроизвольно вырвалось у Павлова. — Зачем же мы положили столько сил?!

— Все правильно. «Эта», вы, наверное, поняли, — гроза для подводных целей настоящего времени, а «та»… «Та» для лодок будущего. В принципе, они могут появиться уже в этом десятилетии. Поэтому спокойно занимайтесь только что освоенной торпедой, она пригодится еще не год, не два. Ну, а потом…

— Вы, я смотрю, времени не теряете!

— Нельзя терять. — Федотов прищурился, словно хотел разглядеть что-то в океанской дали, и немного помолчал. — Отстанешь, и опять кто-нибудь начнет шантажировать монополией…

Гудок автобуса настойчиво и нетерпеливо вторгался в разговор: Бучинский самолично нажимал сигнальную кнопку.

— Идем! — вместе крикнули Федотов с Павловым, направляясь к автобусу.

— Давай лапу, Виктор Федорович! — Бучинский немного печален, но улыбается. — Теперь когда еще…

— Желаю всех-превсех! — Павлов долго не отпускает руки Бориса Михайловича. — По непроверенным данным, вы скоро будете на Балтике. Не сочтите за труд, передайте привет моим хлопцам. Ну, и Николаенко тоже…

Автобус ходко покатился с сопки, нырнул за обрыв, тут же вынырнул, а Павлов все стоял и думал, что лишь теперь по-настоящему скажется, пошла ли впрок учеба, которую они прошли под руководством уехавших конструкторов.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Плавающий причал поднимается и опускается, но так осторожно, что если на берег не смотреть, то этого и не заметишь. Построившиеся на причале моряки с любопытством глядят на рейд, на океан, на берег. Сегодня День Военно-Морского Флота, они прибыли сюда спозаранку: Павлов выгадывал еще время, чтобы порепетировать перед парадом.

Погода словно по заказу: ни ветерка, ни облачка. Правда, не скажешь, что жарко или даже тепло, однако в суконной форме — в самый раз. А ведь целую неделю хлестал дождь, по утрам туман добавлял влаги. Сегодня же, в воскресенье, природа порадовала моряков небесной синевой, от которой густой синью окрашен и океан. Корабли на сплошном синем фоне — одно загляденье, прямо альбатросы!

Когда тепло, светло, тогда и зрителей, охочих полюбоваться флотским праздником, морской романтикой, бывает куда больше. Среди тех, кто собрался на берегу, — Велта, жена Рыбчевского, Ветрова, Лиля Городкова с девочкой.

Но Павлову не приходится отвлекаться, чтобы наблюдать за праздничной толпой жителей городка, он глядит на своих моряков: принарядились, приукрасились, блестят в своей парадной форме.

В первой шеренге стоят парни помолодцеватее, поприглядистее. Павлов только что прошелся раз, другой вдоль строя, кое-кого переставил поглубже, того же Малышева, с его, мягко говоря, непокорной талией, не желавшей стягиваться под золотистым парадным поясом. Василий Егорович вроде бы даже обиженно поблескивает своими глазами-щелками из второй шеренги, но что поделаешь… Обижаться ему надо на свой аппетит!

У карелинцев, насколько их отсюда можно рассмотреть, вид тоже ничего. Причал, где они выстроились, низкий, еле-еле из воды торчит, как низкобортный корабль, только флаг у него не на корме, а в голове шеренги. Под флагом — Карелин с Игнатенко. «Друзья-соперники… — думает о них Павлов. — И сегодня Панкратов с Тереховым будут сравнивать, у кого из нас строй четче, кто глядится веселее и кричит звончее. А может, и сам командующий будет сравнивать. Говорили, вчера прилетел…»

С утра Павлов уже здесь, на причале, отрабатывал приветствие: «Здравия желаем, товарищ адмирал!» Без репетиции нельзя, можно ни с того ни с сего осрамиться. Так бы оно и случилось: четыре раза молодой матрос Шулейкин кричал на секунду позже других, словно у него какой-то замедлитель поставлен. Городков надоумил матроса молчать, только рот открывать. Без Шулейкина приветствие стало звучать сносно. Как-то будет на параде?

По рейду растянулись боевые корабли — впереди большие, а за ними меньше и меньше. Их палубы тоже белеют ровными полосками бескозырок. Павлов хорошо представляет, как там сейчас волнуются командиры.

Морской парад — это прежде всего смотр. Наметанное адмиральское око враз подметит не только огрехи в строе моряков на палубе, но даже крохотное пятнышко на борту, подметит, где на поручнях медяшка мутная, где на пушке чехол несвежий, где фалы с флагами лишней слабины набрали. А уж тогда не взыщи!

Время без пяти десять. Ровно через пять минут начнется парад.

Городков выпячивает грудь, Ветров, стоящий рядом, утихомиривает свое плечо, Рыбчевский прикладывает ладонь к носу и фуражке — убеждается: краб посередине, нормально. Даже Малышев сгоняет с лица обиду, подтягивается. Павлов про себя усмехается: все в порядке, парад может наступать.

Белоснежный катер в 10.00 отвалил от стенки, сразу вздыбился, выбросил шлейф дыма, помчался к рейду. На его мостике только одна фигура — по зайчику, игравшему на груди, по убору на голове, по всем статьям видно, что это сам командующий. А кто толпится у мостика — пока не разобрать.

— Смир-р-рно-о! — ухнуло по рейду.

Катер подходил к головной лодке. Длинная, черная, она словно на минуту вылезла к солнышку и вот-вот нырнет обратно.

— «Девяносто шестая»! — тихо произнес Городков.

Офицеры знали, что «девяносто шестая» на неделе вернулась из такой дальней и длительной автономки, в которую трудно верилось.

Катер, как конь, чуть осел, придержался у лодки. Донеслись раскатистые отголосы и в заключение троекратное: «…ра-а-а, ра-а-а, ра-а-а!» Катер подпрыгнул, подвернулся, понесся к следующей лодке…

А вот и большой противолодочный корабль. Взметнувшийся вверх стреловидный форштевень, узорчатая легкокрылая мачта, крутая палуба, снижавшаяся от носа к корме, вздернутые к небу ракеты, гирлянды цветастых флагов — все являло собой облик корабля-красавца, который, казалось, только что несся, по волнам, на мгновение остановился, чтобы принять поздравления, а затем сразу продолжить свой стремительный бег.

— «Двадцатый», — уважительно назвал Городков.

Да, именно на «двадцатом» Павлов впервые выходил с Городковым и Самойленко в океан. Пришлось тогда долго искать торпеду, а после обнаружить на висках новые седые волосы…

У подводной лодки мощь внутри. Над водой лишь ее горбатая спина, словно это безобидное млекопитающее занято ловлей мелкой рыбешки. У надводных гигантов все их могущество на виду. Должно быть, командующий не отказал себе в удовольствии им полюбоваться — не случайно его катер гарцевал у БПК дольше.

Потом катер совершил броски к эсминцам, к тральщикам, и вот он уже у малого ракетоносца. «Москит» себя не посрамил: и оттуда донеслось дружное «ура», да еще на какой-то особой высокой ноте.

Катер командующего зачертил дугу, понесся к берегу.

«Наш черед…» Павлов даже на всякий случай прокашлялся, боковым зрением увидел, как замер строй его моряков.

Пронзительный взгляд адмирала был непроницаемо холодным, цепко обводил шеренги, на какой-то миг обратился к флагу, к Павлову с Ветровым…

— Здравствуйте, товарищи торпедисты!

Секунда, еще секунда… Павлову они показались слишком долгими, но пауза взорвалась:

— Здррр-а… жела-аа… ри-и-ищ… ра-а-ал!

Мегафон снова у рта командующего, голос торжественный:

— Поздравляю вас с Днем Военно-Морского Флота!

Опять долгий, невыносимо долгий вдох, а за ним:

— Ур-р-р-аа!..

Воздух сдвинуло, чайки, до того кружившие над моряками, бросились врассыпную.

«Неужто Шулейкин не удержался?» Павлову почудилось, кто-то кричал отдельно. Но, наверное, это было эхо.

Катер вновь вспрыгнул на бурун, с места набрал скорость. По бесстрастному лицу адмирала нельзя было понять, хорошо ли, плохо ли прошла церемония. Но Ветров и Городков заметили, что Терехов, стоявший у мостика, выставил из рукава большой палец.

Катер удалялся к причалу Карелина.

Ветров прямо-таки светился:

— Иван Васильевич Терехов зря пальцы не показывает!

Павлов тоже знает, что их начальник политотдела на жесты скуповат, а раз не поскупился, выходит, и впрямь получилось неплохо.

— Вот что, хлопцы, — Павлов добродушно обратился я Ветрову и Рыбчевскому. — Добирайтесь домой, рулите праздником, а я часа на три отлучусь — займусь шлюпками…

Судья-стартер никак не выровняет шлюпки: каждая норовит хоть на локоть быть впереди.

— «Тринадцатая», сдаться назад! Повторяю, «тринадцатая»…

Павлов знает, что это шлюпка Карелина, шутит:

— Михаил Сергеевич, нехорошо забегать вперед!