Карьер - Василь Быков

– Ремонтировал и завербовал! Эту вот дуру!! – вызверился на обоих Дрозденко. – Толу ей нагрузил! Неси на станцию! Подумал, куда посылал? На смерть посылал!..

– Я никого никуда не посылал! – как бы возмутился Агеев.

– А кто посылал? Кто?

– Я же сказала вам, – быстренько вставила Мария. – Дяденька один попросил на базаре отнести, сказал – мыло. Что, я знала?..

– Молчать! – взревел Дрозденко, но было поздно. Агеев уже понял, к кому относились эти слова Марии, и радостно сказал в мыслях: молодец, значит, не выдала!.. Значит, Мария не выдала, теперь это для него было важнее всего остального. Дрозденко тем временем подскочил к Марии, крепким большим кулаком помахал перед ее разбитым лицом.

– Ты мне помолчи! С тобой мы еще разберемся, потаскуха!

– А со мной нечего разбираться! Будете избивать, я вам ничего не скажу, – выкрикнула она с ненавистью и таким гневом в глазах, что Агеев испугался, будет и хуже.

– Скажешь! – просто пообещал Дрозденко. – Скажешь!

И с наслаждением, не торопясь, звучно ударил ее по одной и по другой щекам.

– Подонок! – только и крикнула она в ответ.

– Черемисин! – невозмутимо позвал Дрозденко. – Увести!

Из двери выскочил Черемисин и схватил Марию за руку. Агеев видел, как она пошатнулась и, сделав два шага, скрылась в коридоре, навсегда исчезнув из его жизни и, возможно, из жизни вообще. Агеев медленно приходил в себя, главное он уже понял: Мария его не предала, произошло что-то другое. Или предал кто-то другой.

– Ну, продолжим разговор, – невозмутимо сказал Дрозденко, заходя за стол. – Как солдат с солдатом. Без нервов и истерики. Скажи, почему ты меня водил за нос? Я же для тебя хотел хорошего. Или ты, дурья твоя башка, не понял? Или ты привык при Советах отвечать подлостью на хорошее? Что молчишь, отвечай!

Агеев молчал. Для того чтобы продолжать такой разговор, следовало успокоиться, а внутри у него все еще болезненно вибрировало. Его душили гнев и обида – от своей беспомощности, от невозможности защитить Марию. Ее избили, изувечили, оскорбили и унизили почти на его глазах, а он должен был напускать на себя безразличие и ничем не мог помочь ей. Это было унизительно и граничило с подлостью. А этот живодер еще вызвал на дурацкий разговор о неблагодарности...

Дрозденко опять закурил свою сигарету, плюхнулся на стул за столом.

– Учти, у меня мало времени. У нас вообще мало времени. Пока в это дело не вмешалась СД, мы еще можем кое-что сгладить. Но при условии полной откровенности с вашей стороны. А вмешается СД, тогда ваша песенка спета. Тогда вас ничто не спасет.

«Понятная песня, – подумал Агеев. – Забрасывает надежду».

Нет, пожалуй, надеяться уже не на что. С этой книгой они его прихлопнули основательно. Тут он промазал грандиозно и, кажется, за это поплатится жизнью. Но и Мария тоже. Хотя бы удалось как-нибудь оттянуть время...

– Видишь ли... А нельзя ли сесть? У меня ведь нога...

– Садись. Вон бери стул и садись.

Агеев присел на один из двух стульев, стоявших у стены напротив стола начальника.

– Тут такое дело, – напряженно соображая, начал он. – У меня однажды ночевал человек. Я ведь жил в сараюшке, наверно же, вы там видели, на топчане. А он полез на чердак. Назвался знакомым хозяйки...

– Так, так... Ну? – нетерпеливо поторопил его Дрозденко. – Какой человек? Как фамилия?

– Не назвался. Сказал, из деревни.

– Из какой деревни?

– Не сказал. Я не спрашивал.

– Не спрашивал, а пустил! Да знаешь ли ты, что на этот счет есть приказ полевого коменданта. За предоставление ночлега без ведома власти расстрел.

– Не знал. Я же нигде не бываю, приказов не читал.

– Ну а дальше?

– Он утром ушел. Может, он и брал книгу.

– Врешь! – ударил кулаком по столу Дрозденко. – Врешь! – крикнул он и вскочил со стула. – Взрослый мужчина, средний командир, а выкручиваешься, как подлая сука! Совести ты не имеешь, простого солдатского мужества. Трусишь, как пес! Ведь связан с лесом, принимал оттуда посланцев. Оттуда и тол. Для диверсий на станции!

Агеев спокойно выслушал эту гневную тираду Дрозденко и усмехнулся. Этот подонок еще взывает к чести и уличает его в отсутствии совести. Надо же! Агеев слегка удивился. Он уже начал успокаиваться после ухода Марии и почувствовал, что, несмотря на показной гнев, все-таки у Дрозденко не было полной уверенности в своих крикливых словах, все-таки в его душу, кажется, закралось сомнение. Для начала это было неплохо, и он, улыбнувшись, сказал:

– Конечно, ты можешь думать, как тебе угодно. Как проще! Но вряд ли так будет лучше для пользы дела.

Дрозденко, похоже, опешил.

– Для какого дела?

– Для вашего же дела. У меня-то какое дело? Я сапожник.

Дрозденко уселся за стол, большой пятерней беспорядочно взъерошил темную чуприну на голове.

– Скажи, где ты с ней снюхался?

– С кем?

– С Марией.

– И вовсе я с ней не снюхался. Я даже не знаю, что ее зовут Мария.

– А сумка? – опять насторожился Дрозденко.

– Не знаю я этой сумки. Впервые вижу.

– Тэ, тэ, тэ! – передразнил его начальник полиции. – Вот на этой сумочке она и погорела. И ты вместе с ней тоже. Отвертеться вам не удастся.

– Что ж, – вздохнул Агеев. – Раз вы так решили...

Дрозденко с сигаретой во рту перебрал какие-то бумаги на столе, отыскал исписанный лист.

– Опиши внешность того, кто ночевал.

«Ага! – радостно подумал Агеев. – Все-таки клюнул! Не мог не клюнуть...» И, напрягая воображение, он начал описывать.

– Значит, так. Был вечер, моросил дождичек. Он и постучал, я открыл. Сказал: от Барановской.

– Так и сказал: от Барановской? – недоверчиво, сквозь дым покосился на него Дрозденко.

– Так и сказал. Я еще спросил: как она? Он говорит: в порядке.

– А где в порядке?

– Этого не сказал.

– Какого примерно возраста?

– Ну так, среднего, – медленно говорил Агеев, вдруг сообразив, что, возможно, они начнут добиваться от Марии сведений о дядьке, давшем ей корзину с «мылом». Вот если бы ее показания совпали с его... Видно, для этого надобно описывать ночлежника как можно неопределеннее. – Знаешь, было темно. Но, кажется, среднего.

– Во что одет?

– Одет был в какую-то куртку, то есть поддевку или, возможно, плащ...

– Так плащ или куртку? – не стерпел Дрозденко. Он уже принялся записывать его показания и, видно, не знал, как записать.

– Черт его, трудно было рассмотреть. Если бы знать...

– А обут как?

– Обут вроде в сапоги. Или, может, ботинки...

– Не лапти?

– Может, и лапти... Хотя нет, не в лапти.

– Так сапоги, ботинки или лапти? Что записать?

– Вроде ботинки. Было плохо видно...

Дрозденко швырнул на стол карандаш.

– Говно ты, а не свидетель. Ни черта запомнить не мог. Или сказать не хочешь, выкручиваешься?

– Я не выкручиваюсь.

– Ну, а разговаривал он как? По-русски, по-беларусски?

– Смешанно, – сказал, подумав, Агеев. – Слово так, слово этак.

– Поимей в виду, – строго сказал Дрозденко. – Допустим, ты кого-то покроешь, кого-то уведешь из петли. Но тем самым ты поставишь под петлю другого. Возможно, невиновного! Ты думал об этом, давая свои показания?

– Я никого не покрываю. Мне некого покрывать, – сказал Агеев и замолчал.

Тут, пожалуй, Дрозденко был прав, подумал Агеев, такая опасность существовала. Сам того не желая, он мог кого-то и сгубить. Но как тогда ему вывести из-под петли ту, над которой эта петля нависла вплотную? Вот сволочная ситуация, думал Агеев: не погубив одного, не спасешь другого.

– Вот что! – помедлив, сказал Дрозденко. – Мы будем копать. Но ты особенно не надейся, на тебе петля! Только еще не зашморгнулась. Еще из нее можно выскользнуть, если во всем чистосердечно признаться. И всех выдать. Всех ваших сообщников. Которых ты покрываешь. И которые тебя покрывать не будут, можешь быть уверен. Они не дураки. Особенно там, в СД. Там переломают кости, и все откроется. Как на ладошке. А потом всех в яму.

– Что ж, спасибо и на том, – горестно вздохнул Агеев. – Только я тут ни при чем. Да и Мария тоже.

– Считаешь, и Мария тоже?

– Конечно, ни при чем. Обдурили на базаре. А она что, девчонка.

– Утверждаешь?

– Что утверждать? И так ясно, – сказал он и поглядел во вдруг загоревшиеся глаза Дрозденко. Начальник полиции живо вскочил за столом.

– Ага! Вот-вот! Вот этого я и ждал. Когда ты начнешь ее выгораживать. Значит, она с тобой! И ты ее выдал! И себя тоже!

– Да я ничего, – поняв, что допустил оплошность, с деланным спокойствием сказал Агеев. – Что мне Мария...

– Нет не что! Не что! Ты с ней был в связи. Ты спал с ней! Где, скажи, она месяц скрывалась? – во все горло орал перед ним Дрозденко, и Агеев думал: ударит! Но не ударил. Агеев судорожно сглотнул слюну.

– Зря разоряешься, начальник, – однако, твердо заметил он. – Не там роешь!

– Я знаю, где рыть! Теперь мне многое ясно. А остальное сам скажешь. Мы из тебя вытянем. Черемисин!! – взревел он на весь кабинет. – На качели!..