Пармская обитель - Стендаль

— Ну, хорошо. Друзья мои, — начал Фабрицио без малейшего колебания. — Я попал в беду, и мне нужна ваша помощь. Мое дело совсем не политическое, я просто-напросто убил человека, который пытался застрелить меня за то, что я разговаривал с его любовницей.

— Ах, бедненький! — воскликнула хозяйка.

— Ваше сиятельство, положитесь на меня! — воскликнул кучер, и глаза его загорелись пылкой преданностью. — Куда же вы решили бежать, ваше сиятельство?

— В Феррару. Паспорт у меня есть, но я не хотел бы вступать в разговоры с жандармами; может быть, им все уже известно.

— Когда вы ухлопали того человека?

— Нынче утром, в шесть часов.

— Не запачкано ли у вас платье кровью, ваше сиятельство? — спросила хозяйка.

— Я сразу подумал об этом, — заметил бывший кучер. — Да и сукно-то на вас уж очень тонкое, такую одежду не часто встретишь в наших деревнях, — она вызовет любопытство. Я схожу к еврею, куплю для вас платье. Вы, ваше сиятельство, почти одного роста со мною, только потоньше будете.

— Ради бога, не величайте меня «сиятельством», — это может привлечь внимание.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — ответил кучер, выходя из траттории.

— Погодите, погодите! — крикнул Фабрицио. — А деньги? Вернитесь!

— Зачем вы говорите о деньгах?! — сказала хозяйка. — У него есть шестьдесят семь экю, и все они к услугам вашего сиятельства. У меня у самой наберется около сорока экю, — добавила она, понизив голос, — и я от всего сердца предлагаю их вам. Когда что-нибудь такое приключится, не всегда у человека при себе бывают деньги.

Войдя в тратторию, Фабрицио из-за жары снял с себя редингот.

— А вот такой жилет, какой на вас, может доставить нам неприятности, если кто-нибудь войдет сюда. Превосходное «английское пике». На него всякий обратит внимание.

И хозяйка дала нашему беглецу черный холщовый жилет своего мужа. Через внутреннюю дверь в тратторию вошел высокий и щеголеватый молодой человек.

— Это мой муж, — заметила хозяйка. — Пьетро-Антонио, — сказала она мужу, — наш гость — друг Лодовико. Нынче утром с ним случилось несчастье на том берегу реки. Он хочет бежать в Феррару.

— Ладно. Мы переправим его, — ответил муж весьма учтивым тоном. — У Карло-Джузеппе есть лодка.

Так же просто, как мы рассказали о страхе нашего героя в полицейской канцелярии у конца моста, признаемся и в другой его слабости: у него слезы выступили на глазах, — так растрогала его необычайная отзывчивость, которую он встретил у этих крестьян; он подумал также о широкой натуре своей тетки; ему хотелось озолотить этих славных людей.

Вернулся Лодовико с большим узлом в руках.

— Значит, прощай, дружок? — благодушно спросил у него муж.

— Не в том дело! — весьма встревоженным тоном ответил Лодовико. — О вас, ваше сиятельство, уже начинают судачить. Люди видели, как вы свернули с главной улицы в наш vicolo[78] и при этом озирались, — заметно было, что вы хотите скрыться.

— Скорее! Подымитесь в спальню, — сказал муж.

В спальне, очень просторной и красивой комнате, где в обоих окнах вместо стекол был натянут небеленый холст, стояли четыре огромных кровати, каждая шести футов ширины и высотою в пять футов.

— Скорей, скорей! — торопил Лодовико. — У нас тут есть один наглец жандарм, недавно назначенный; он вздумал приударить за той хорошенькой бабенкой, которую вы видели внизу, а я его предупредил, что он может нарваться на пулю, когда отправится в обход по дорогам. Если этот пес услышит про ваше сиятельство, он захочет нам насолить и постарается вас арестовать здесь, чтобы про тратторию Теодолины пошла дурная слава.

— Эге! этот бродяга, значит, защищался? — заметил Лодовико, увидев пятна крови, пропитавшей рубашку Фабрицио и платки, которыми перетянуты были раны. — Вас арестуют! Улик для этого в сто раз больше, чем надо. А я не купил рубашки!..

Он без всяких церемоний открыл шкаф, достал одну из рубашек хозяина, и вскоре Фабрицио был уже одет, как зажиточный крестьянин. Лодовико снял висевшую на гвозде рыбачью сетку, положил платье Фабрицио в корзинку для рыбы, бегом спустился с лестницы и быстро вышел через заднюю дверь. Фабрицио следовал за ним.

— Теодолина! — крикнул Лодовико, проходя мимо траттории. — Прибери то, что осталось наверху. Мы будем ждать в ивняке, а ты, Пьетро-Антонио, поскорее пошли нам лодку. Скажи: заплатят хорошо.

Лодовико заставил Фабрицио перебраться по меньшей мере через двадцать канав; через самые широкие из них были перекинуты длинные, гнувшиеся под ногами доски; пройдя по таким мосткам вслед за Фабрицио, Лодовико убирал их. Одолев последнюю канаву, Лодовико с особым удовольствием вытянул доску.

— Теперь передохнем, — сказал он. — Этому паршивцу жандарму придется пробежать больше двух лье, чтобы поймать ваше сиятельство. Как вы побледнели! — сказал он, взглянув на Фабрицио. — Хорошо, что я захватил с собой бутылочку водки.

— Да, это очень кстати: рана в бедре уже дает себя чувствовать, и к тому же я изрядно перетрусил в полиции, у конца мост-а.

— Ну еще бы! — сказал Лодовико. — Ведь у вас вся рубашка окровавлена! Удивительно, как это вы решились говорить с полицейскими! А в ранах я понимаю толк. Я вас проведу в одно прохладное местечко, и вы поспите часок; за нами туда приедут в лодке, если только удастся раздобыть ее. А если не удастся, вы немного отдохнете, и мы еще пройдем пешочком два лье до мельницы, а там уж мне дадут лодку. Вы, ваше сиятельство, куда ученее меня… Герцогиня будет в отчаянии, когда узнает об этом несчастье: ей скажут, что вы смертельно ранены, да, может быть, станут еще говорить, что вы предательски убили того человека. Маркиза Раверси, понятно, постарается распустить дурные слухи, чтобы огорчить вашу тетушку. Не напишете ли вы герцогине письмо, ваше сиятельство?

— А как его доставить?

— На той мельнице, куда мы пойдем, батраки зарабатывают двенадцать су в день. За полтора дня можно дойти до Пармы, — значит, за такой путь надо посыльному заплатить четыре франка и два франка за то, что башмаки истреплет, — стало быть, шесть франков, если пошлет с поручением человек бедный вроде меня, а раз это для знатного господина, надо дать двенадцать франков.

Когда добрались до места отдыха, в прохладной тени густого ивняка и ольхи, Лодовико проделал еще часовой путь, чтобы достать чернил и бумаги.

— Боже мой, как здесь хорошо! — воскликнул Фабрицио. — Прощай, моя карьера! Я никогда не буду архиепископом.

Возвратившись, Лодовико увидел, что Фабрицио спит глубоким сном, и не стал его будить. Лодка прибыла только на закате; Лодовико издали ее завидел, разбудил Фабрицио, и тот написал два письма.

— Ваше сиятельство, — робко сказал Лодовико, — вы куда ученее