Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник) - Пелам Вудхаус

– А он жирный?

– Вряд ли. От жары худеют. И потом, эти пампы, они там вечно ездят верхом. Нет, Фредди, надежды мало. Куда ему до дяди Родни! Прости, старик, мне некогда.

Фредди печально удалился, а Пуффи вернулся к письмам, одно из которых пришло именно от дяди. Прочитал его он с интересом, особенно – постскриптум.

«Р.S., – писал дядя. – Тебе, наверное, интересно, какой я сейчас, мы так давно не виделись. Вот фотография, сняли ее вчера утром у нас в саду».

Фотографии не было, но, взглянув ненароком вниз, Пуффи увидел ее на полу. Он ее поднял; и тут же плюхнулся в кресло, глухо вскричав.

Перед ним был пожилой человек в купальном костюме, которого, судя по виду, кормили с младенчества крайне калорийной пищей. Он был так округл, так объемист, так огромен, что Шекспир, едва взглянув на него, пробормотал бы: «Какими же субстанциями вскормлен, чтобы достигнуть этих очертаний?» Приходилось удивляться, что рукотворные трусы давно не лопнули по шву. Дядя писал, что хочет сложить свои кости в Англии. Судя по изображению, костей у него не было.

Словом, мы не удивимся, что Пуффи испытал именно то, что испытал бы, свались на него этот дядя с высокого здания. Да, денег у него хватало; но он так не думал. Трутни резонно полагали, что ради двух пенсов он охотно пройдет десять миль в тесных ботинках. Некоторые считали, что сумма эта завышена.

Сколько просидел он в беспамятстве, он бы и сам не сказал, но, рано или поздно, его хитрый ум очнулся, заработал и понял, что не все потеряно. Пуффи знал, что Фредди Виджен исключительно доверчив, он верит даже газетам; и, разыскав Фредди, положил ему на рукав ласковую руку.

– Фредди, старик, – сказал он, – не уделишь мне минутку?

Фредди на это согласился.

– Ты на меня сейчас не смотрел? – осведомился Пуффи.

Фредди на него не смотрел.

– А если б смотрел, ты бы заметил, что я думаю. Ты был бойскаутом?

Фредди бойскаутом не был.

– Понимаешь, они каждые сутки делают доброе дело. Это их держит.

– Ясно, ясно. Как не держать!

– Ну вот. А когда они вырастают, они их не делают. Это неправильно. Хорошо, ты больше не ходишь в бурой рубашке, со свистком – но дела-то делать можно! Возьмем этот конкурс. Честно ли, справедливо ли, чтобы мне достался верный номер, а неимущему другу, скажем – тебе, досталась практически пустышка? Ответ один: нечестно, несправедливо. Значит, мы это исправим.

– То есть как?

– Очень просто, поменяемся билетиками. Да-да, не спорь, – сказал Пуффи, подметив, что неимущий друг смотрит на него, как удивленная треска.

– Конечно, тебе кажется странным, что я действую себе во вред. Но ты упустил то, что доброе дело – само по себе награда. Как приятно, как отрадно знать, что ближний счастлив!

– Но…

– Никаких «но»! И не благодари. Побуждения мои корыстны. Я стремлюсь к большей, лучшей радости.

И Пуффи ушел менять билетики, действительно радуясь.

Только очень ленивый племянник не поспешит к столь дорогому дяде, хотя бы проверить, хватает ли тому картошки, хлеба, масла, пива и пирожных. На следующее утро, предварив свой визит телеграммой, Пуффи направился в Холрок-Мэнор, предвкушая обильную трапезу и представляя себе старинный красивый дом с просторными угодьями.

Дом оказался старинным и красивым. Дядя вышел к нему, и почти сразу они очутились в столовой. Пуффи с удовольствием заметил, что, хотя дядя в кресло влез, оно страдальчески квакнуло. Все-таки фотографии могут что-то исказить. Теперь, увидев дядю воочию, он понял, что, как Соломон в случае с царицей Савской, не знал и половины. Одно удивляло его – почему они не спросят коктейль.

Когда подошел лакей, дядя объяснил свое эксцентричное поведение.

– Прости, дорогой, что я не спросил коктейля. Их тут нет. Вот, прошу, превосходный сок петрушки. Не хочешь? Итак, заказываем. Что тебе, тушеный латук или апельсин? Минутку, нам повезло! Сегодня есть тертая морковка. Давай так: отвар калия, морковка и чашечка одуванчикового кофе. А?

Еще в начале этой речи челюсть у гостя поникла, как усталая лилия.

– Где мы, собственно? – выговорил он.

– Раньше здесь жил какой-то лорд, не помню титула. Но после войны нелегко содержать поместье. Как это грустно!

– Грустней этого отвара?

– Ты не любишь калий? Тогда возьмем суп из водорослей.

– Нет, я не понимаю. Это – гостиница?

– Скорее, больница. Здесь сбавляют вес.

– Сбав-ля-ют вес?..

– Именно. Доктор Хейлшем гарантирует: «Один день – один фунт». Конечно, если соблюдать режим. Я надеюсь сбавить три стоуна.

– Три стоуна?

– Или больше.

– Ты с ума сошел!

– Кто?

– Ты. Зачем тебе это нужно?

– Тебе не кажется, что я полноват?

– Да что ты! Авантажен, не более!

Хорес Проссер засмеялся, что-то припомнив:

– Авантажен, э? Ты снисходительней Лоретты.

– А кто это?

– Такая миссис Даленси, мы познакомились на пароходе. Она назвала меня бегемотом.

– Наглая дура!

– Попросил бы! Эту женщину я люблю.

– Что-что?

Трудно сказать, что дядя Хорес зарделся, он и так был темнее вишни, но он явственно смутился. Оказалось, что лунными вечерами они с миссис Даленси, прелестною вдовой, гуляли по палубе, и в результате этих прогулок он сделал ей предложение, а она ответила, что единственное препятствие – его объем. Неприятно, сказала она, идти к алтарю с бегемотом в человеческом образе.

Дядя Хорес опять засмеялся.

– Со свойственным ей остроумием, – поведал он, – она говорит: «Еще обвинят в многомужестве!» Я ей очень нравлюсь, но, по ее словам, зачем получать свою мечту в удвоенном виде? Такая шутница…

Пуффи, давясь, съел ложку желтоватой гадости, стоявшей перед ним.

– А по-моему, хамка, – возразил он.

– В общем, – продолжал дядя, – мы договорились, что я еду в санаторий и сажусь на диету. Если сбавлю тридцать фунтов, переговоры возобновятся, так сказать, в атмосфере крайней сердечности. Скоро она меня навестит. Возьми еще морковки! Она разрушает жировую клетчатку. Кроме того, в ней очень много витаминов А, В, С, О, Е, О и К.

Переварив еду, дядя Хорес ушел на массаж, а Пуффи, по дороге в Лондон, вздрагивал, вспоминая его рассказы о том, как массажисты бьют их, месят, трясут, а также осуществляют effleurage, petrissage и tapotement [12] . Он был в ужасе. Если так пойдет, да при этих отварах и одуванчиках, дядя явится на конкурс в виде тени. Лорд Блистер, в самой средней форме, с легкостью его обойдет.

Многие махнули бы на все рукой, многие – но не Пуффи.

«Спокойно, – сказал он себе, подходя назавтра к клубу, и, действительно в полном спокойствии, окликнул в баре Фредди Виджена, который ел бутерброд.

– Как хорошо, что ты здесь! – сказал он после приветствий. – Ты заметил, что я дрожу?

– Нет, – отвечал Фредди. – А ты дрожишь?

– Еще как!

– Почему?

– А кто бы не дрожал, если он чуть не загубил старого друга? Я получил письмо от дяди Хореса, там есть фотография. Смотри.

Фредди посмотрел и так взволновался, что выпустил бутерброд.

– Черт знает что!

– Вот именно.

– Жуть какая!

– Да, жуть. Ты видишь, что у лорда Блистера шансов нет.

– А как же аргентинская жара?

– Вероятно, невосприимчив. Что-то с порами. И насчет памп я ошибся – какие там лошади! Слава Богу, я все это вовремя узнал. Остается одно. Меняемся билетами.

Фредди ахнул.

– Ты правда… Ой, спасибо! – сказал он проходящему Трутню, который поднял бутерброд. – Ты правда хочешь поменяться?

– Естественно.

– Какой ты благородный!

Когда лондонская жизнь ему приедалась, а беседы с Трутнями теряли свою прелесть, Пуффи обычно ездил ненадолго в Париж; что и сделал вскоре после описанного разговора. Попивая аперитив на Шанз-Элизэ, он думал о дяде Хоресе и удивлялся, как можно себя изводить из-за женщины. Лично он не отказался бы от порции масла ради Прекрасной Елены, а если бы брак с Клеопатрой предполагал отвар калия, пресек бы приготовления на корню. Взглянув на часы, он представил, как дядя пьет в этот час свою петрушку, готовый съесть любую мерзость ради всепобеждающей любви.

Размышления его прервал громкий треск, и он увидел, что стул у соседнего столика рухнул под бременем какого-то джентльмена. Он засмеялся, но смех замер на его устах. Джентльмен, выбиравшийся из-под обломков, был его дядей, тем самым дядей, которого он представлял среди петрушки и водорослей Холрок-Мэнора.

– Дядя! – крикнул он, кидаясь на помощь.

– А, это ты, мой мальчик! – сказал мистер Проссер, отряхиваясь. – Ты тоже здесь? Какие теперь хрупкие стулья! А может, – прибавил он более приятным тоном, – может, я немного потолстел. Французская кухня! Одни соуса… Да, что ты тут делаешь?

– Что ты тут делаешь? – спросил Пуффи. – Почему ты не в этом жутком месте?

– Я давно уехал.

– А как же та женщина?

– Женщина?

– Ну, которая назвала тебя бегемотом.