Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Еще до того, как мое положение стало всем ясно, Жан и Ренцо были снова отправлены в коллеж.

Меня натолкнуло на эту мысль одно неожиданное наблюдение. Однажды, в начале февраля, мельком заглядывая в библиотеку, я замерла у двери, увидев там Жана. Стоя коленями на стуле, упираясь локтями в стол и подпирая ладонями подбородок, он сосредоточенно хмурил брови над какой-то книгой. Иначе говоря, он читал. Я была несколько удивлена этим, ибо никогда раньше не видела сына читающим. Он любил бегать, лазать по деревьям, шалить, доставлять окружающим неприятности, но читать… Я тихо подошла к нему, погладила по голове — он даже не обернулся, только передернул плечами. Я осторожно взглянула на книгу. Это был толстый роман о приключениях капитана Кука и морских путешествиях.

Я немедленно разыскала отца Ансельма, который немногим больше месяца был у Жана кем-то вроде воспитателя, и чуть ли не упрекнула его:

— Святой отец, отчего вы не сказали мне, что Жан делает такие успехи? О его проказах мне все говорят просто хором. Жаловаться на него — о, это все умеют…

— Э-э, дитя мое! — сказал кюре. — Разве вы слышали, что бы я когда-нибудь жаловался? Мы отлично поладили.

Это была правда. Отец Ансельм не жаловался. Но почему же он не жаловался? Разве Жан изменился?

— Он не так уж изменился, — заметил кюре, отдуваясь. — Заставить его учить то, что ему не по душе, никак невозможно, даже если бить его палкой, как это делали со мной.

— Но ему же что-то нравится? Да, господин кюре?

— Не горячитесь так. Ваш сын — умный мальчик, сударыня. Правда, более своенравного сорванца еще поискать. Но он отлично справляется с математикой и географией. Да еще латынь… Это и есть его пристрастия. Остальное он просто отказывается понимать.

— Латынь? — спросила я ошарашенно. — Вы хотите сказать, что там, в коллеже, ему понравилась латынь?

— Мы с ним переводим Квинта Курция и «De viris», мадам, а скоро можем перейти к Тациту!

На следующий день, гуляя в парке и встретив там бледную, все еще больную и исхудавшую Констанс, я сразу заговорила о Донфронском коллеже.

— Почему бы и Жана, и Марка не отдать туда? Дай Бог, они не проявят себя там так же, как в Ренне.

— Вы думаете, это хорошее заведение? — задумчиво спросила Констанс, опираясь на мой локоть.

— Честно говоря, я не знаю… Но там они смогут учиться, а не бездельничать.

— Да, вы правы. Но их опять будут преследовать, и опять спровоцируют на драки. Ведь они как были, так и остались детьми из семей роялистов.

— Что поделаешь, — сказала я. — Я полагаю, так теперь будет всегда, и мы, коль уж живем во Франции, должны как-то привыкать.

— И это говорите вы, жена человека, который стрелял в Гоша? — спросила Констанс, слабо улыбаясь.

— Я сказала «привыкать». Я не сказала «смириться».

Мы долго ходили по дорожкам парка, но больше молчали. Констанс выглядела такой печальной и расстроенной, что я подыскивала слова утешения. Но она опередила меня, проговорив:

— Как вы счастливы, дорогая. Как счастливы… Вы ждете ребенка. Вас так любит муж…

— У вас еще будут дети, — сказала я достаточно уверенно. — Не стоит так огорчаться из-за выкидыша. Это лишь случайная неудача.

— Случайная? Это произошло уже в четвертый раз. Врач сказал, что почти нет надежды. И Пьер Анж…

— Пьер Анж любит вас, я уверена, Констанс. Подумайте, он ведь уже доказал вам свою любовь — тогда, когда женился на вас и принял в семью Марка.

— Это мне всего тягостней, — произнесла молодая женщина со вздохом. — Уж лучше бы я осталась одна! Одна с Марком! Тогда я не беспокоилась бы. Вы думаете, мне легко сознавать, что я, став женой Пьера, обрекла род де Лораге на вымирание?

— Неужели он упрекает вас?

— Нет. Не упрекает. Но от этого не легче. Пьер Анж — последний отпрыск де Лораге. И наследника у нас, по-видимому, не будет. Вы думаете, я не страдаю, сознавая это? Я навсегда связала его. Нет, не надо было мне соглашаться на его предложение, надо было остаться одной…

Я молчала, поглаживая ее руку. Мне было жаль, что Констанс так мучится. Ведь ее вины в этом нет. Ну чем она виновата?

— Послушайте, — сказала я осторожно, — ведь все вопросы очень легко решить. Марк уже столько лет живет с вами, Пьер Анж хорошо знает его. Это такой хороший мальчик, смелый, решительный, он так хорош собой. Когда он вырастет, он станет очень привлекательным юношей. Почему бы вашему мужу не усыновить его? Он был бы настоящим графом де Лораге.

Словно электрический ток пронзил Констанс. Она взглянула на меня, и в глазах у нее застыл ужас.

— Нет… Боже, что вы говорите! Вы не понимаете! Этого никогда не может быть!

Пораженная ее реакцией, я промолчала. Констанс высвободила свою руку и, невнятно пробормотав извинения, пошла прочь.

Я не удерживала ее, уже сожалея, что стала касаться ее личной жизни. Юность Констанс скрывала какую-то тайну. И я впервые подумала — чей же Марк сын? Может быть, именно в этом заключалась причина того, что граф де Лораге не хотел его усыновлять?

Жану, впрочем, не было никакого дела до этого. Когда, отправляясь в Донфронский коллеж, мой сын, Ренцо и Марк снова объединились в одну шальную тройку, я прекрасно видела, что командиром в ней пока остается Марк хотя Жан и пытается иногда его права оспаривать. Марк, что ни говори, был старше их обоих на два года.

6

Каждая газета, приходившая из Парижа, приносила новости о победах Бонапарта. Невольно приходилось признать, что этот генерал родился под счастливой звездой, — настолько легким было его кровавое шествие по Италии.

Ни один австрийский полководец не мог противостоять ему. Генерал Вурмзер поначалу подавал надежды, успешно разбив посланных Бонапартом Массена и Ожеро, но 15 ноября 1796 года и он был разбит в трехдневной кровопролитной битве у Арколе, когда Бонапарт сам бросился под пули в атаку и увлек за собой оробевших солдат. Австрийцы сражались стойко — то были отборные полки Габсбургской монархии. Но счастье служило Бонапарту, и он отбросил неприятеля к Тиролю.

Армия русского фельдмаршала Суворова выступила на помощь Австрии, но в это время в России скончалась императрица Екатерина II. Ее сын Павел, занявший российский трон, желал во всем поступать наоборот. Он приказал Суворову вернуться.

Директория, впрочем, рано считала Австрию разбитой и готовой к миру, и поэтому неудачно выбрала время для переговоров. В Вене отнюдь не считали кампанию проигранной. Напротив, именно тогда там ожили надежды добиться решающего перелома в ходе войны. Армии французских генералов Журдана и Моро были отброшены эрцгерцогом Карлом за Рейн: им пришлось перейти к обороне. Против армии Бонапарта были подготовлены новые полки, вместе с ними армия Альвинци достигла 80 тысяч человек. Старый венгерский фельдмаршал был полон решимости взять реванш за Арколе. Альвинци шел на помощь осажденной армии Вурмзера, запертой в Мантуе.

В середине января 1797 года сильная армия австрийцев встретилась с 40 тысячами усталых солдат Бонапарта у Риволи. Битва длилась все те же три дня, и австрийцы были разбиты. Они бежали с поля боя, оставив в руках французов более 20 тысяч пленных. Массена был послан преследовать неприятеля.

Триумф Риволи поднял авторитет Бонапарта на недосягаемую высоту.

Через две недели сдалась осажденная Мантуя. Между делом Бонапарт покончил с папой Пием VI, который никакого участия в войне не принимал. Папа посылал к генералу старого кардинала Маттеи, который падал Бонапарту в ноги. Ничего не помогло. Пий VI был вынужден подписать мир в Толентино, условия которого были продиктованы Бонапартом: 30 миллионов франков золотом, картины, статуи — все это, разумеется, для отправки в Париж; отказ папы от Авиньона, легатств и провинции Конта-Венессен, передача порта Анконы французам… Затем, не теряя ни дня, Бонапарт двинулся на север, угрожая уже самим габсбургским владениям.

Спешно вызванный на итальянский театр военных действий эрцгерцог Карл был разбит Бонапартом в целом ряде сражений и отброшен к Бреннеру, куда отступил с тяжкими потерями. В Вене началась паника. Столице угрожало нашествие французов.

Гибель нескольких лучших австрийских армий, страшные поражения самых талантливых и способных генералов, потеря всей северной Италии, прямая угроза Вене — таковы были итоги кампании, начавшейся в марте 1796 года, когда Бонапарт впервые вступил в командование французами. Теперь в Европе гремело его имя.

Сам он этого, конечно, не мог не сознавать. Сплетники утверждали, что уже не раз после победной битвы у молодого генерала, которого продолжали считать выскочкой, нет-нет да и вырвутся слова: «Неужели мне всегда придется побеждать и завоевывать страны для Директории, для „этих адвокатов“?» Указаний Директории он, впрочем, почти не слушал и поступал так, будто был в завоеванных странах по меньшей мере вице-королем. Он, например, вопреки воле директоров основал Циспаданскую республику, включив в нее Модену, Феррару, Реджо и Болонью. Директория была в бешенстве. Она хотела прямой зависимости Италии, без всяких республик-марионеток. Это бешенство ничуть Бонапарта не трогало и не помешало ему создать Цизальпинскую республику по образцу первой. С Пием VI он тоже поступил по собственному усмотрению, не так, как хотела Директория. Конфликт между директорами и Бонапартом был построен на столкновении соперничающих честолюбий. Многие видели в нем начало борьбы генерала за власть.