Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Я не могу брать деньги у Мусатова, – хмуро объяснил я.

– Почему? Из-за Юли?

Валька на правах близкого и давнего друга был, разумеется, в курсе моей идиотской и такой неуместной влюбленности. Он сочувствовал мне, но при этом искренне и твердо был убежден, что я не прав.

– Ну да. Она с ним вместе, понимаешь? Если я буду брать у него деньги, мне все время будет казаться, что я беру их и у нее тоже. То есть как будто не только он меня нанял, но и она. А я не хочу чувствовать себя нанятым девушкой, которая мне нравится. Я не хочу думать, что она меня покупает.

Семенов неодобрительно покачал головой.

– Больно все сложно у тебя, Игореха. Напридумывал черт-те чего и маешься. Ты будь проще, и люди к тебе потянутся.

– Ага, – фыркнул я, – особенно ты. Так и вижу, как ко мне тянутся твои шаловливые ручонки, чтобы перехватить денег до зарплаты или премии. Я дам, ты возьмешь, а потом начнешь из-под себя выпрыгивать, чтобы сделать хорошие показатели, без которых тебе этой самой премии не видать, как своих ушей. Премии не дадут – как будешь долг отдавать? А теперь у тебя есть источник заработка, и я избавил тебя от лишних унижений и служебно-нравственных напрягов. Так что моя простота пошла бы тебе во вред, понял?

– Злой ты, – недовольно буркнул Валя, – недобрый. Ладно, сейчас выпью еще сто грамм и позвоню этому Забелину. Может, удастся договориться о встрече на завтра.

– Почему не на сегодня? Чего тянуть-то?

– Не-е, – он покачал головой, – сегодня не хочу. Больно хорошо сидим, грех такое дело прерывать. Слушай, у тебя горячей еды нет никакой?

– Есть картошка вареная, ее можно пожарить.

– О, – оживился Валька, – это дело. Сейчас выпью, позвоню Забелину и займусь картошкой. В нее еще можно буженинки настричь, колбаски, лучку жареного добавить, сверху яйцо разбить – пальчики оближешь! Кстати, ты микстуру выпил, которую я принес?

– Выпил, выпил, – успокоил я его.

– А второй раз пить не пора? Там написано: каждый четыре часа принимать. Она мокроту разжижает.

– А ты читал? – усомнился я.

– Нет, – признался он, – мне девушка в аптеке сказала. А может, тебе компресс сменить?

Я потрогал примотанный к груди мешочек с картошкой. Уже остыл, можно снимать. В следующий раз такой компресс я сделаю на ночь.

– Ну, хочешь я тебе грудь и спину водкой разотру? – не отставал Валя. – У тебя бронхи забиты мокротой. Микстура мокроту разжижает, и надо делать так, чтобы она отходила. Давай?

– Слушай, откуда ты все знаешь? – удивился я.

– Да девушка в аптеке сказала. Я спросил, что делать, когда бронхит, она и посоветовала.

Валька действительно хотел, чтобы я выздоравливал как можно скорее, потому что если я разболеюсь всерьез… ну, в общем, все понятно. А ему завтра с Забелиным встречаться. Если, конечно, получится с ним договориться.

Он пододвинул к себе телефон и набрал номер. И тут нас обоих ждал удар, к которому мы не были готовы.

Юрий Петрович Забелин был убит две недели назад при невыясненных обстоятельствах.

Благодаря чуткости моей кошки Арины болезнь действительно оказалась пойманной и задавленной в самом начале, так что в понедельник утром температуры уже не было, и я отправился на работу, истошно кашляя (настырный Валька Семенов добился-таки вчера того, чтобы мокрота «разжижалась и отходила»), но чувствуя себя вполне сносно.

Любая полоса невезенья рано или поздно заканчивается. Вот она и закончилась. Следователем, ведущим дело об убийстве Юрия Петровича Забелина, оказался Шурик Вилков, наш с Валькой однокашник по заочке, вместе с которым мы овладевали высшим юридическим образованием. Шурик, насколько я помнил, был до ужаса косноязычен, что, впрочем, не мешало ему обладать цепкой хваткой и отличным чутьем. Он был действительно хорошим следователем, но вот чтобы им казаться и не портить впечатление, ему нужно было жить и работать, не открывая рта. Удивительным было то, что протоколы он писал более чем сносно, правда, с орфографическими и синтаксическими ошибками, но зато гладко и понятно, устная же речь у него была – хоть святых выноси. Сам Шурик знал за собой этот недостаток и объяснял его тем, что в детстве мало общался. У него было такое сильное заикание, что он стеснялся разговаривать, тем паче одноклассники в школе смеялись и дразнили, а родители, вместо того, чтобы вести парня к специалисту, просто махнули на него рукой, дескать, неудачный получился – так что ж теперь поделать. Лет в пятнадцать он, наконец, совершенно случайно попал в руки к логопеду, который избавил его от заикания, но тем не менее пятнадцать лет разговорной практики он упустил, и это сказывалось до сих пор. Вилков совершенно не признавал существительных, предпочитая заменять их на местоимения «он», «она» и «это», с прилагательными Шурик тоже не особо утруждался, замещая их мимикой и жестами.

– Они позвонили, говорят – запах оттуда, ну, они приехали, вскрыли хату, а он там лежит уже трехдневный…

Первые «они» после уточнения оказались соседями, вторые – дежурным нарядом, под «там» и «оттуда» подразумевалась в виду квартира, в которой был убит и обнаружен Юрий Петрович Забелин.

– А чего ж трехдневный-то? – удивился Семенов. – Его что, не искал никто? Неужели никто не хватился? Ведь не бомж, приличный, вроде, мужик.

– Так она уехала из Москвы, а эти решили, что по делам, он что-то такое говорил насчет того, что надо съездить туда, на месте посмотреть, ну, они и решили, что он поехал…

В переводе на общепонятный язык сия тирада означала, что жена Забелина в отъезде, а на работе все думали, что он поехал инспектировать какой-то филиал в другом городе. Правда, с ним неоднократно пытались связаться, но по мобильному сперва никто не отвечал, а потом он оказался выключенным (вероятно, когда разрядилась батарея), и тогда – на второй день отсутствия Забелина на службе – позвонили в тот самый филиал, где ответили, что Юрий Петрович к ним не приезжал, хотя действительно собирался. Но не приезжал. Подчиненные подумали, что их руководство загуляло в смысле водки и женщин (с кем не бывает!), и обрадовались свободе и бесконтрольности, начальство же Юрия Петровича на всякий случай проверило больницы и морги и, не обнаружив Забелина, слегка обеспокоилось и сообщило в милицию. В милиции энтузиазма не проявили и велели ждать. Ждать пришлось недолго, уже на следующий день Юрия Петровича нашли совершенно и окончательно мертвым, застреленным из пистолета, но не у себя дома, а в квартире, которую он снял за несколько дней до смерти. Соседи ничего интересного не слышали, ни шума ссоры, ни звука выстрела, из чего был сделан вывод о применении оружия с глушителем. Хозяина квартиры отыскали моментально, но его показания никакого света не пролили. Квартиру он сдал через риэлторскую фирму, все честь по чести, с договором аренды и готовностью платить налоги с доходов, арендатор назвался своим именем, в договоре записаны его паспортные данные. То есть ничего такого тайного-секретного, никаких фальшивых имен и поддельных документов. Зачем Забелину квартира – никто не знал, но первое, что приходит в таких случаях на ум, это женщина. В квартире обнаружены новые, даже не распечатанные туалетные принадлежности, полотенца и комплект постельного белья, а также остатки продуктов, распечатанные и нераспечатанные бутылки со спиртным, конфеты, печенье, фрукты. Впечатление такое, что Забелин ждал в гости именно даму, причем ждал не для делового разговора, а для романтического свидания. Дама пришла, поела, выпила, застрелила Юрия Петровича и благополучно отбыла, не доведя дела до интима: постельное белье и полотенца лежали в пакетах неиспользованными. Две недели следствие бьется над вопросом: кто она, та дама, ради встреч с которой покойный снял квартиру, в которой собирался вить любовное гнездышко? И ответа пока нет. А ведь дама получается первой и главной подозреваемой.

– Шурик, а ты хотя бы догадываешься, зачем той даме убивать Забелина? – спросил я. – Мотив-то есть?

– Так хрен его знает, – исчерпывающе ответил Вилков.

Надо заметить, что устойчивые идиоматические выражения, пословицы и поговорки Шурик произносил полностью, не меняя и не пропуская ни одного слова.

– Вряд ли ограбление, – продолжал он. – Там ничего такого не было, это ж не его, а при себе было и осталось.

Иными словами, в самой квартире ничего ценного не было, поскольку хозяева предназначали ее для сдачи, а арендатор не успел ничего туда привезти (а может, и не собирался). У убитого при себе оказалась солидная сумма денег, то есть преступник (или преступники, или преступница) ею не соблазнились.

– А что эксперты говорят? – продолжал допытываться я.

– Пальцев навалом. И посуда тоже… – Шурик изобразил губами и руками нечто, что переводилось как «использованная и непомытая».

Хороший ему преступник попался, ничего не боится. Оставил следы пальцев, губ, образцы слюны. Что это может означать? Он (а вернее всего – она) убивает Забелина, пугается, теряет над собой контроль и убегает с места преступления, оставив следы своего пребывания неуничтоженными. Но есть и другой вариант: этот человек не боится, потому что знает, что его все равно не найдут. Что толку в следах, если их потом не с чем будет сравнивать? А убийца был уверен, что сравнивать милиции будет не с чем. На него никогда не падет подозрение, более того, он никогда не окажется даже в поле зрения следствия. Почему не окажется? Почему на него никто не подумает? Ведь в таких случаях следствие прочесывает частым гребнем весь круг знакомых убитого, причем круг и близкий, и дальний. А убийца что же, уверен, что никак под этот гребень не попадет? Почему?