Атлант расправил плечи. Книга 1 - Айн Рэнд

— А кто финансирует вас сейчас? — глухо спросила Дэгни.

Стадлер пожал плечами:

— Общество.

— Вы собирались назвать мне причины, которые кроются за этим заявлением.

— Я думаю, вы сами легко могли бы их установить. Учитывая, что в институте уже тринадцать лет существует отдел металловедения, который проглотил более чем двадцать миллионов долларов, а произвел только политуру-серебрянку да антикоррозийный препарат, который, по-моему, хуже старого, можете себе представить реакцию общественности, если частное лицо предложит продукт, который произведет революцию в металлургии и будет иметь сенсационный успех.

Дэгни опустила голову и промолчала.

— Я ни в чем не обвиняю наш металловедческий отдел, — сердито сказал Стадлер, — я понимаю, невозможно предсказать, сколько времени потребует получение подобных результатов, но общественность-то этого не поймет. Чем же мы должны пожертвовать: куском железа, пусть необыкновенно ценным, или последним в мире научным центром и всем будущим человеческого знания? Вот выбор, перед которым мы стоим.

Дэгни сидела, склонив голову. Через некоторое время она сказала:

— Хорошо, доктор Стадлер, я не буду спорить.

Он увидел, как она потянулась за сумочкой, собираясь встать и выйти, движения ее были чисто автоматическими, словно она не осознавала, что делает.

— Мисс Таггарт, — тихо, умоляюще сказал он.

Дэгни подняла глаза. Ее лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Он подошел ближе и оперся рукой о стену над головой Дэгни, словно пытаясь удержать ее.

— Мисс Таггарт, — мягко, с горечью сказал он, пытаясь убедить ее. — Я старше вас. Поверьте мне, другого способа жить в этом мире просто не существует. Людям недоступны истина и разум. Они глухи к ним. Разум против них бессилен, и, тем не менее, мы вынуждены жить в этом мире. Если мы хотим чего-нибудь достичь, мы должны обманом вынудить людей позволить нам этого достичь. Или силой. Иначе с ними нельзя. Другого языка они не понимают. Мы не можем рассчитывать на поддержку разумных начинаний или высоких духовных устремлений. Люди — это порочные животные, алчные хищники, гонящиеся за наживой и потакающие своим прихотям.

— Я одна из тех, кто гонится за наживой, доктор Стадлер, — глухо сказала Дэгни.

— Вы — необыкновенный одаренный ребенок, который видел в жизни не так уж много, чтобы постичь масштабы человеческой глупости. Я боролся против нее всю свою жизнь. Я очень устал. — В голосе Стадлера прозвучала неподдельная искренность. Он медленно отошел от стены. — Было время, когда, видя этот сумасшедший дом, в который превратили мир, я хотел кричать, умолять выслушать меня — я мог научить людей жить намного лучше. Но слушать меня было некому, да и они все равно не услышали бы меня, потому что были глухи… Интеллект? Это случайная искорка, которая изредка на миг сверкнет среди людей и тут же гаснет. Никто не знает ее природы… ее будущего… или гибели…

Дэгни привстала со стула.

— Не уходите, мисс Таггарт. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

Она посмотрела на него с покорным безразличием и осталась сидеть. Нельзя было сказать, что она побледнела, но черты ее лица проступили необычайно отчетливо, словно кожа утратила все оттенки.

— Вы молоды, — сказал Стадлер, — в ваши годы я тоже верил в безграничную силу разума. Тогда человек представлялся мне воистину существом разумным. С тех пор я так много повидал на своем веку и так часто испытывал глубочайшее разочарование… Расскажу вам в качестве примера одну историю.

Он стоял у окна своего кабинета. На улице уже стемнело. Казалось, темнота подступает снизу, с черной поверхности реки, где в воде дрожало отражение нескольких огоньков, долетавших с равнины между холмами на другом берегу. В неподвижном темно-голубом вечернем небе низко над землей горела одинокая звезда. Она казалась необыкновенно большой, и от этого небо выглядело еще более темным.

— Когда я работал в Университете Патрика Генри, у меня было трое учеников. Я знал многих одаренных студентов, но эти трое были той наградой, о которой учитель может только мечтать. Они были воплощением человеческого разума в его величайшем проявлении. Это был тот тип интеллекта, от которого ждешь, что когда-нибудь он изменит судьбу человечества. Они вышли из разных социальных слоев, но были неразлучными друзьями. Все трое сделали необычный выбор предметов. Они заканчивали одновременно по двум специальностям — моей и Хью Экстона. Философия и физика. В наши дни подобного сочетания уже не встретишь. Хью Экстон был выдающимся философом, человеком необычайного ума… не то что этот недоумок, который сейчас занимает его место. Экстон и я ревновали друг к другу этих студентов. Это было своего рода состязанием между нами, дружеским состязанием, потому что мы понимали друг друга. Однажды Экстон сказал мне, что относится к ним как к своим сыновьям. Меня это задело… потому что я сам относился к ним точно так же. — Стаддер обернулся и посмотрел на Дэгни. На его лице резко проступили морщины. — Когда я выступил за учреждение этого института, один из троих проклял меня. С тех пор я его не видел. Первые несколько лет это меня беспокоило. Я спрашивал себя, не был ли он прав. Теперь это меня уже не тревожит. — Он улыбнулся. Его лицо не выражало ничего, кроме горечи. — Эти трое, перед которыми были открыты все возможности, благодаря их дару, их величайшему разуму, эти трое, которым прочили такое блестящее будущее… Одним из них был Франциско Д'Анкония, который превратился в никчемного плейбоя. Вторым — Рагнар Даннешильд, который стал обыкновенным пиратом. Ничего не скажешь, достойное воплощение тех надежд, что подавал великий человеческий разум.

— А кто был третьим? — спросила Дэгни. Стаддер пожал плечами:

— Третий не добился даже такой неблаговидной известности. Он бесследно исчез — утонул в трясине посредственности. Возможно, работает где-то младшим помощником бухгалтера.

— Это ложь. Я не сбежал, — кричал Джеймс Таггарт. — Я приехал сюда, потому что заболел. Спроси доктора Вильсона, если не веришь. Он тебе подтвердит. Это разновидность гриппа. И как ты узнала, что я здесь?

Дэгни стояла посреди комнаты. На воротнике ее пальто и полях шляпы таяли, превращаясь в капельки воды, снежинки. Она огляделась вокруг, ощущая неосознанную грусть.

Они находились в доме старого поместья Таггартов на берегу Гудзона. Поместье досталось Джиму по наследству, но он редко приезжал сюда. В дни их детства это был кабинет отца. Сейчас он выглядел заброшенной комнатой, которой время от времени пользуются, но в которой не живут. Все стулья, за исключением двух, были зачехлены. Камин не горел, жалкую дозу тепла давал лишь электрический обогреватель, шнур которого тянулся по полу через всю комнату. Письменный стол блистал пустой стеклянной столешницей.

Джим лежал на кушетке, обмотав горло полотенцем. На стоявшем рядом стуле Дэгни увидела полную окурков пепельницу, бутылку виски и смятый бумажный стакан. На полу валялись беспорядочно разбросанные газеты двухдневной давности. Над камином висел портрет их деда в полный рост, на заднем плане смутно вырисовывались очертания железнодорожного моста.

— У меня нет времени препираться, Джим.

— Это была твоя идея. Надеюсь, ты признаешь это на совете директоров. Вот до чего довел нас твой проклятый металл Реардэна, черт бы его побрал. Если бы мы подождали, пока Орен Бойл…

На его перекошенном небритом лице отразился панический страх, смешанный со злорадством, ненавистью и облегчением от того, что он нашел виноватого и может на нем отыграться. И в то же время в его взгляде сквозила осторожная, едва уловимая мольба — это были глаза человека, у которого появилась надежда.

Таггарт выжидающе замолчал, но Дэгни ничего не ответила. Она стояла молча, сунув руки в карманы, и смотрела на него.

— Теперь мы не в силах что-либо сделать, — простонал он. — Я пытался связаться с Вашингтоном, чтобы заставить их прибрать к рукам «Финикс — Дуранго» и ввиду чрезвычайных обстоятельств передать эту дорогу нам. Но они даже слышать об этом не захотели. Сказали, что очень многим это не понравится. Боятся создать прецедент… Я добился в Национальном железнодорожном союзе разрешения, позволяющего Дэну Конвэю остаться в Колорадо еще на год, это дало бы нам время и шанс выкарабкаться, но он отказался. Я пытался договориться с Эллисом Вайетом и его друзьями в Колорадо. Я хотел, чтобы они заставили Вашингтон потребовать, чтобы Конвэй остановил сворачивание своей линии, но Вайет и остальные ублюдки из Колорадо отказали мне. Речь идет об их шкуре, они в еще худшем положении, чем мы, и наверняка прогорят — и они отказались.

Дэгни слегка улыбнулась, но ничего не сказала.

— Теперь у нас нет выхода. Мы в ловушке. Мы не можем бросить эту линию и не можем завершить строительство. Не можем ни остановиться, ни идти вперед. У нас нет денег. От нас все бегут, как от прокаженных. Что мы можем без Рио-Норт? Но у нас нет никакой возможности завершить ее. Нам объявят бойкот и занесут в черный список. Профсоюз железнодорожников подаст на нас в суд. Вот увидишь, непременно подаст, есть такой закон. Мы не можем завершить строительство этой линии. Господи! Что же нам делать?