Москит. Том II - Павел Николаевич Корнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вагонетка стремительно неслась по степи, энергетический узел резонировал всё резче и жёстче, рвался и рвал меня, разрезал надвое. А я не хотел рваться и не желал быть разрезанным, стиснул зубы, взял себя в руки, принялся выправлять ситуацию, возвращая утерянное с началом движения равновесие. И вроде бы даже вернул, перестал трястись в судорогах, наполнил лёгкие воздухом, прежде чем меня на всей этой невероятной скорости размазало по кирпичной стене. Только и отложилось в памяти, как взорвалась кровавыми ошмётками голова соискателя, сидевшего в первом ряду…
Глава 3/2
Равновесие. Я всё же достиг его. Точно достиг.
У меня ничего не болело, и ещё я мыслил, а следовательно — существовал. Продолжал жить и дышать, несмотря ни на что.
Только не мог открыть глаз, не был способен пошевелиться или даже повернуть голову. Просто… существовал. Если чуть точнее — то пребывал в горизонтальном положении. Лежал.
Где? Кто б мне сказал. Но не в гробу — точно, для гроба тут было слишком шумно.
Подумал так и сообразил, что вновь способен слышать звуки и даже различать голоса. Понимать слова — уже нет. Мой разговорный нихонский был откровенно плох, а говорили поблизости именно по-нихонски.
Беда. Ничего ещё не кончилось. Я просто всего лишь не умер. Пока что не умер, но ещё вполне могу оказаться хоть в неглубокой могилке, хоть на дне реки, целиком или по частям, сразу или предварительно помучившись…
Мысли начали бегать по кругу, и лишь невероятным усилием воли я подавил приступ паники. Успокоил дыхание, погрузился в поверхностный транс, обратился к внутренней энергетике и с ужасом обнаружил, что та перекроена самым радикальным образом. Сколько ни насиловал ясновидение, так ничего толком и не разобрал.
Случившиеся изменения сделали бесполезными все старые шаблоны и заготовки, а ещё во мне больше ничего не дрожало и не резонировало, не было никакой возможности ориентироваться на вызываемые излучением энергетической аномалии колебания.
И — ни доли сверхджоуля. Я был пуст.
Захотелось завыть с тоски, едва себя скрежетом стиснутых зубов не выдал. Тогда осознал, что вновь обрёл контроль над лицевыми мышцами, и как-то сразу полегчало.
Я — оператор. Пока я жив, для меня нет ничего невозможного.
Мне всё по плечу!
От уныния бросило в противоположную крайность, но сдержался, не стал пороть горячку. Так и продолжил лежать, изображая бесчувственное тело. И даже, когда вслед за стуком двери смолкли голоса, я воздержался от попытки оглядеться.
Мало ли кто в комнате остался? Сидит тихонько в уголочке, начну ворочаться — нехорошо выйдет.
И потому перво-наперво я стал незаметно напрягать и расслаблять разные группы мышц. Раз за разом, раз за разом. Усилия не канули втуне, пусть не сразу, пусть мучительно медленно, но контроль над телом понемногу вернулся.
И — тишина: никто не сопит, не шуршит одеждой, меняя позу, не скрипит стулом. Живому человеку столь продолжительное время сохранять подобную неподвижность совершенно невозможно, так что я приоткрыл веки и полюбовался едва различимым в полумраке потолком, потом рискнул оглядеться.
Пустая больничная палата с зарешёченным окном. Солидная дверь. Конторка с какими-то бумагами. Шкаф невесть с чем. Железная койка. Я — на ней, голый. Ещё и прикован к массивному основанию ручными кандалами.
Оператору с такими справиться ничего не стоит, а вот я оператор или уже не совсем?
Поисковое воздействие пробежалось по коже неприятной щекоткой, и я мигом бросил вертеть головой по сторонам, улёгся ровно и принялся считать про себя: сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три…
Едва слышный металлический шорох от двери донёсся на счёте «двести сорок восемь». Ещё три секунды — и кружок-заслонку глазка вернули обратно; надзирателя ничего не насторожило.
Да ничего и не могло насторожить, но я враз испариной покрылся. Сердце забилось с удвоенной скоростью, погнало по жилам кровь, и в объективных ощущениях начало проявляться нечто похожее на боль.
Только бы не скрутило в самый неподходящий момент! Только бы не скрутило!
Я поднял правую руку, легонько лязгнул звеньями цепи и повторил это действо с левой. Приподнял и согнул в колене одну ногу, затем другую. Но садиться на кровати пока что не стал, вместо этого обратился к сверхсиле. И — ничего, ничего, ничего…
Ничего! Ноль! Зеро!
Тут уж я не просто испариной покрылся, тут весь так и начал обтекать.
Нет, нет, нет!
В голове застучали молоточки, дёрнул на себя правую руку, потянул левую — чёрта с два! — звенья кандалов в палец толщиной, их не порвать. И стальные браслеты плотно к коже прилегают — не высвободиться.
Образумиться помогла боль в ссаженных запястьях. Я мыслю, а следовательно…
Нет, не то! Я почувствовал энергетическое воздействие не далее пяти минут назад, значит, что бы ни произошло со мной во время заезда в источник сверхсилы, своих способностей я не утратил и остаюсь оператором. В той или иной мере, но остаюсь.
От этого и станем плясать. Я — оператор. Точка.
Почему не чувствую сверхсилы? Заблокированы мои способности медикаментозно или это стало следствием кардинальных перемен во внутренней энергетике? Дело точно не в спазме — прежде я сверхсилу чувствовал, просто не мог набрать потенциал. А тут — словно её и нет вовсе.
Итак, блокиратор или… Или подстройка на новый источник?!
Я ведь сразу после инициации тоже не чувствовал сверхсилы. Для этого мне потребовалось установить связь с Эпицентром, поймать его ритм. Едва ли нихонцы располагали аналогом нашего «Нейтрал-С», скорее я перестроился на местный источник и уподобился радисту, который выходит на связь на неправильной частоте.
Требовалась синхронизация с местным источником сверхсилы, надо было начать существовать с ним в одном ритме. И пусть в ходе неконтролируемой подстройки моя мощность могла уменьшиться в разы, сейчас это никакого значения не имело: спасительными станут даже сущие крупицы сверхсилы.
А ещё я доподлинно знал, что первоначальную синхронизацию с источником вполне реально осуществить без использования гипнокодов. Требовалось лишь ощутить пульсацию энергии, войти в нужный ритм. Но попробовал и — ничего.
Тогда я погрузился в медитацию, повторил попытку и ничего стало абсолютным. Я вглядывался в
