Европейцы (сборник) - Генри Джеймс

– А на мой взгляд, она ничем не хуже баронетика, – возразил Литлмор, зажигая другую сигару.

– Не хуже? Что ты имеешь в виду? Никто никогда и слова против него не сказал.

– Возможно. Но он ничтожество, а она, по крайней мере, личность. К тому же она весьма неглупа. Да и чем она хуже тех женщин, на которых женятся многие из них? Вот уж не думал, что английская знать столь безупречна.

– Я ничего не знаю о других случаях, – сказала миссис Долфин, – но об этом я знаю. Так уж вышло, что он стал мне известен и что ко мне обратились за помощью. Англичане весьма романтичны… самые романтичные люди на свете, если ты это имеешь в виду. Под воздействием страсти даже те, от кого этого меньше всего ожидаешь, совершают очень странные поступки – женятся на своих кухарках… выходят замуж за кучеров, и все эти романтические истории имеют самый плачевный конец. Я уверена, что тот эпизод, о котором мы говорим, ни к чему хорошему не приведет. И ты еще пытаешься сделать вид, будто такой женщине, как миссис Хедуэй, можно доверять! Я вижу только одно – прекрасный старинный род, один из старейших и наиболее почтенных в Англии, людей, всегда отличавшихся пристойностью поведения и высокими принципами, и ужасную, вульгарную женщину с сомнительной репутацией, которая даже понятия не имеет о подобных вещах, старающуюся проникнуть в их круг. Я не в силах смотреть на это, мне сразу хочется прийти на помощь.

– А мне нет, меня мало заботит судьба прекрасного старинного рода.

– Ну разумеется, ведь ты ни в чем здесь не заинтересован… как и я. Но ты считаешь, что она ведет себя красиво и пристойно?

– Миссис Хедуэй не непристойна, ты заходишь слишком далеко. Не забывай, что она – моя давнишняя приятельница.

Голос Литлмора звучал сурово: миссис Долфин явно позабыла, как, по понятиям англичан, подобает относиться к братьям.

Однако она забылась еще больше.

– Ну, если ты и сам в нее влюблен… – проговорила она вполголоса, отворачиваясь от него.

Литлмор ничего не ответил, ее слова никак его не задели. Наконец, чтобы покончить с этим, он спросил, чего же надо от него старой даме. Чтобы он вышел на Пикадилли и сообщил всем прохожим, что однажды даже родная сестра миссис Хедуэй не знала, кто ее муж?

В ответ миссис Долфин прочла ему письмо леди Димейн. В то время как она вновь складывала его, Литлмор воскликнул, что в жизни еще не слыхивал ничего подобного.

– Это очень грустное письмо… это мольба о помощи, – сказала миссис Долфин. – Весь его смысл в том, что она хочет повидаться с тобой. Она не пишет этого прямо, но я читаю между строк. Да она и говорила мне, что ей крайне необходимо тебя увидеть. Уверяю тебя: поехать к ней – твой прямой долг.

– Поехать, чтобы поносить Нэнси Бек?

– Поезжай и превозноси ее, если хочешь! – Весьма неглупый ответ со стороны миссис Долфин, но ее брата не так-то легко было поймать. Он отнюдь не разделял ее взгляда на то, что является его долгом, и категорически отказался переступить порог дома ее светлости.

– Тогда она сама приедет к тебе, – решительно сказала миссис Долфин.

– Что ж, я скажу ей, что Нэнси Бек – ангел.

– Если ты можешь сказать это положа руку на сердце, леди Димейн будет счастлива слышать твои слова, – ответила ему миссис Долфин, беря со стула мантилью и перчатки.

На следующее утро, встретив, как обычно, Руперта Уотервила в клубе Сент-Джордж, предоставлявшего свои гостеприимные стены благородным секретарям дипломатических миссий и туземцам тех стран, которые эти секретари здесь представляли, Литлмор сообщил своему другу, что его пророчество сбылось: леди Димейн ищет с ним встречи.

– Сестра прочитала мне ее письмо. Удивительное письмо, – сказал он.

– В каком смысле?

– Она до того напугана, что готова на все. Может быть, это и жестоко с моей стороны, но ее испуг меня смешит.

– Вы находитесь в положении Оливье де Жалэна из «Demi-Monde», – заметил Уотервил.

– Из «Demi-Monde»? – переспросил Литлмор; он не так уж был силен в литературе.

– Ну, помните, та пьеса, что мы видели в Париже? Или дона Фабриче в «L’Aventurière». Грешная женщина пытается выйти замуж за почтенного человека, который не знает, до какой степени она грешна, и они – те, которые это знают, – вмешиваются и толкают ее назад.

– Да, вспомнил. Чего только они на нее не наговорили!

– Зато помешали браку, что самое главное.

– Да, если вас это волнует. Один из них был близкий друг жениха, другой – его отец. Димейн мне никто.

– Он очень приятный человек, – сказал Уотервил.

– Что ж, пойдите и доложите ему.

– Сыграть роль Оливье де Жалэна? Нет, не могу: я не Оливье. Но хотел бы, чтобы он здесь появился. Право же, нельзя позволить, чтобы миссис Хедуэй пробралась в общество.

– Господи, хоть бы они оставили меня в покое, – пробормотал Литлмор, уставившись в окно.

– Вы все еще придерживаетесь прежних взглядов? Вы готовы лжесвидетельствовать в ее пользу? – спросил Уотервил.

– Я могу просто отказаться отвечать на вопросы… даже на этот вопрос.

– Как я вам уже говорил, это будет равносильно приговору.

– Пусть это будет равносильно чему угодно. Я думаю, я уеду в Париж.

– Ну, это все равно что не отвечать на вопросы. Пожалуй, лучшего вы ничего не можете сделать. Я много думал обо всей этой истории, и, право же, мне кажется, если глядеть на это с точки зрения света, ее, как я уже сказал, нельзя пропустить в общество.

У Уотервила был такой вид, будто он смотрит на все происходящее откуда-то с высоты; тон его голоса, выражение лица – все говорило о том, что он вознесся в подоблачную высь, отчего раздражение, вызванное в Литлморе сентенциями его молодого друга, еще усилилось.

– Нет, черт возьми, им не удастся прогнать меня отсюда! – внезапно воскликнул он и вышел из комнаты, сопровождаемый взглядом своего собеседника.

10

На следующее утро после этого разговора Литлмор получил от миссис Хедуэй письмо – коротенькую записку всего в несколько слов: «Я буду дома сегодня днем. Не придете ли вы ко мне в пять часов? Мне очень надо с вами поговорить». Он не послал ей никакого ответа, но в час, указанный хозяйкой уютного домика на Честерфилд-стрит, стучался у ее дверей.

– Нет, вы меня не понимаете, вы не знаете, что я за женщина! – воскликнула миссис Хедуэй, как только он переступил порог.

– О боже!.. – простонал Литлмор, падая в кресло. Затем добавил: – Не начинайте все с самого начала.

– Именно начну… об этом я и хотела говорить. Для меня это очень важно. Вы не знаете… не понимаете меня. Вам кажется, что понимаете, а на самом деле – нет.

– Но не из-за того, что вы не старались мне объяснить… много-много раз! – И Литлмор улыбнулся, хотя с тоской думал о том, что ему предстоит. В конечном итоге можно было сказать одно: миссис Хедуэй до смерти ему надоела. Она не заслуживает того, чтобы ее жалеть.

В ответ миссис Хедуэй гневно взглянула на него; казалось, лицу этому была незнакома улыбка; черты ее заострились, глаза метали молнии, она выглядела чуть ли не старухой – ее просто нельзя было узнать. Но тут же она сердито рассмеялась:

– Мужчины так глупы! Они знают о женщинах только то, что женщины говорят им о себе. А женщины нарочно их дурачат, чтобы убедиться в том, насколько они глупы. Вот и я рассказывала вам всякие небылицы для развлечений, когда мне было скучно. Если вы им поверили, не моя вина. Но сейчас я говорю серьезно. Я хочу, чтобы вы по-настоящему меня узнали.

– А я не хочу. Я и так достаточно знаю.

– Что значит – достаточно?! – вскричала она, и ее лицо запылало огнем. – Какое вы имеете право вообще что-нибудь обо мне знать?!

Бедняжка, в своей страстной целеустремленности она вовсе не обязана была быть последовательной, и громкий смех, которым Литлмор встретил этот вопрос, наверно, показался ей чрезмерно жестоким.

– Все равно вам придется выслушать то, что я хочу сказать. Вы считаете меня дурной женщиной… вы не уважаете меня; я уже говорила вам это в Париже. Не спорю, я делала вещи, которые сейчас сама себе не могу объяснить, я полностью это признаю. Но я совершенно переменилась и хочу переменить свою жизнь. Вы должны это понять, должны увидеть, чего я хочу. Я ненавижу свое прошлое, я презираю его, я гнушаюсь им. Мне приходилось идти тем путем, которым я шла, пробуя то одно, то другое… Но теперь я получила то, что хочу. Чего вам надо – чтобы я стала на колени перед вами? Что же, и стану, мне так нужна ваша помощь… Лишь вы можете мне помочь… никто, кроме вас… они все только ждут, решится он или нет. Я просила вас об этом в Париже и прошу сейчас; мне без вас не обойтись. Замолвите за меня словечко, бога ради! Вы же и пальцем не шевельнули, не то я бы уже об этом знала. Это все сразу изменит. Или если бы ваша сестра навестила меня… тогда бы мне не о чем было волноваться. Женщины безжалостны, да и вы тоже. Не в том дело, что она такая уж важная персона, многие из моих друзей поважнее ее! Но она – единственная женщина, которая знает, и людям известно, что она знает. Ему известно, что она знает, известно и то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит… губит! Я так хорошо понимаю, чего ему нужно… я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится со мной поближе… так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах? Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь наконец я попала в страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы, вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за вами.