Испытание - Екатерина Кариди

Дни проходили один за другим, заполненные занятиями, и копаться в себе времени у Саши не было. Да и друзья, и тетка с мужем старались не оставлять ее без внимания. Днем все было более или менее хорошо.

Но только наступали ночи. Ночи. А по ночам люди видят сны. Господи, как она хотела увидеть снова эти сны. Потому что они были такими… такими живыми… ничего в ее жизни не могло с ними сравниться. Словно настоящая жизнь прошла в том сне, а тут бледное подобие. А чувства…

Так любят только раз в жизни. И это случилось с ней во сне. И почему-то сны те она помнила так ярко, в мельчайших подробностях. Что же за наказание такое страшное, полюбить мужчину, которого увидела во сне? Пусть он был жестоким, разбил ей сердце, но ведь и он ее любил. Она была в этом уверена.

Если раньше ее общение с внутренним голосом бывало ироничным и по большей части веселым, то теперь веселого в таких беседах бывало мало. И каждый раз они заканчивались одинаково:

— А скажите-ка мне, мамзель Савенкова, ваша крыша как, на месте еще?

— На месте, матушка, не извольте беспокоиться.

— Ну, как же мне не беспокоиться, я же за вас отвечаю.

— Это совсем как в том анекдоте: «Рабинович, как ваш виндоуз?», Так вот не дождетесь, матушка. Я не сбрендила. Ни черта! Просто…

— Плохо тебе, да?

— Плохо.

— А если попробовать влюбиться в кого-нибудь?

— Оставь эти глупости. Я теперь уже никого не смогу полюбить. Все, исчерпан лимит.

— Но может… Может со временем?

— Ага, лет через триста. Ничего не выйдет. Не вижу я никого, и не хочу видеть. Сгорело сердце.

— Лечиться тебе надо. Лечиться!

— Только от разбитого сердца нет лекарства. Только время.

— Да, время… Прекрасное утешение.

А время шло, но Саша так и не стала прежней. Будто жизнь успела прожить за то время, что пролежала в коме. Внешне молодая, а внутри древняя старуха. И сердце ноет о том, чему сбыться никак невозможно.

Так прошел год.

Глава 37

А бывший господин Мошков что?

После того дня, когда его непрерывно накачивали обезболивающим, чтобы он смог успеть привести в порядок все свои дела и передать вожжи Николаю Савеличу, несколько дней провалялся без сознания. Потом лечился долго. Когда впервые увидел себя в зеркале, чуть не прыснул от болезненного смеха.

— Был молодой, красивый, здоровый и богатый, стал старый, уродливый, бедный и больной.

Из зеркала на него смотрел погнутый жизнью, наполовину седой мужчина, лицо в шрамах, ожоги, переломанный нос. Красавец. Да. Но зато меньше стало внутреннего уродства. За это стоило заплатить. Он готов был заплатить за это своей жизнью, но на все воля Божья. Его для чего-то оставили жить дальше. И мучиться совестью. Значит, так надо.

Он много думал о том, что стало с его детьми, и приходил к выводу, что такого отца им лучше не знать вообще. Без средств к существованию он свое потомство не оставил. Да деньги небольшие в сравнении с тем, что ему в свое время досталось от отца, но это хорошо. Потому что его самого, да и отца его деньги только испортили настолько, что они оба перестали быть людьми. Что ж поделаешь, если от такого удобрения, как деньги, из души начинает расти самое худшее. Так что, на жизнь деткам хватит, на безбедную жизнь. Будет с чего начинать. А там уж, время покажет, кто на что способен.

Женщины тоже, пусть уж простят его, если смогут, но кроме денег, он им ничего больше не смог дать. Пусть простят, ради Бога, пусть простят… Женщины были отдельной темой…

Он сделал тогда счет для каждой, Борисов должен был всех обеспечить, а по итогам получал огромное вознаграждение сам. Еще и найти всех тех, кого Арсений, сочтя недостойными, попродавал работорговцам. Он был уверен, что Николай Савелич их из-под земли достанет, тем более, что от этого зависит одна из частей его вознаграждения, причем не малая. Но вот простят ли его, за то, что он с ними сделал? С этим он будет жить теперь всю оставшуюся жизнь. С этим чувством вины и собственного морального уродства. Может, хоть деньги, как-то смягчат их сердца… Если можно измерить деньгами тот вред, что им нанес.

Итак, он расплатился со всеми.

Но счет на номер 44 он придержал. Не посмел с ней деньгами расплатиться. Ей единственной он тогда вернул не просто свободу, прежнюю жизнь. Все остальные получили новые имена и новые биографии. А девушке Саше Савенковой он, бывший Арсений Мошков, не посмел ничем напомнить о себе, а тем более денег предложить. Для нее его не просто никогда было. Так и придержал он этот счет и Борисов за него ответственности не нес.

Дальше было десять операций, полгода прикованный к постели. Пластику делать не стал. Пусть будет, что есть. Потом стал потихонечку, потихонечку, стиснув зубы подниматься через не могу. Обливаясь холодным потом от боли и бессилия, волочить ноги, пытаться учиться ходить. Встал.

Теперь его звали Максим Петрович Алексин. И было у него все новое, и легенда, и жизнь, и статус. Борисов навещал его в больнице регулярно, оплачивал лечение, сообщал о том, как продвигаются поиски, что с женщинами, вообще о жизни.

Когда оставаться в клинике больше уже не имело смысла, Борисов посетил его в последний раз.

— Смотри, Макс, а что, мне Макс больше нравится, раз уж ты от всего решил отказаться, умная твоя головушка, у меня есть одна подходящая для тебя квартира в Раменском, так что, бомжевать не будешь. И вот тебе пятьдесят кусков на первое время, пока работать начнешь. Ты, кстати, заняться чем решил?

— Пока не знаю. Но что-нибудь придумаю.

— Ладно, звони, если помирать будешь, — и дал ему номер для экстренных случаев.

Однако оба знали, что звонить он не станет. Борисов довез его до той самой квартиры. Двушка-хрущевка, не совсем и убитая, жить можно. Выпили по чуть, бутылку по дороге захватили в минимаркете, а потом Николай Савелич вызвал водителя, попрощался и ушел. Насовсем.

В общем, теперь Максим Алексин начинал все заново. Но тоже, как бы, не на пустом месте. А что, квартира, какая-никакая, машина, на которой ехали, ниссан Алмера, не очень старая, всего шесть лет, да пятьдесят тысяч долларов. Да еще диплом спеца по информационным технологиям. Совсем и не плохо.

— Вот и посмотрим, чего ты стоишь без папашиных денег, — сказал он себе, — Живи теперь, раз зачем-то жить остался.

Вот и стал жить. Месяц осматривался, а потом устроился в одну фирму, занимавшуюся продажей оргтехники. Сбылась мечта идиота, компьютерщиком стать. Смех и грех. Впрочем, с его теперешней уродской внешностью да хромой ногой, в самый раз. Удивляло Арсения-Макса другое. Вроде и страшный стал, весь в шрамах, и хромой, и денег нет ни хрена, а все равно женщины на него так и клеились. Еще в больнице заметил. Сестрички все к нему почему-то неровно дышали. Другой бы может, обрадовался, а ему это было уже ни к чему. Видать наелся на своем веку женского внимания, еще в прошлой жизни за глаза наелся.