Я вернусь... - Андрей Воронин

– Что такое? – спросил Лузгин.

Вопрос этот, ненужный и лишний, выскочил из него совершенно непроизвольно и прозвучал, мягко говоря, не слишком приветливо. Таким тоном мог произнести карманник, которого внезапно схватили за руку в момент кражи. Впрочем, Филатов не обратил на этот предательский возглас никакого внимания. Широко и немного виновато улыбаясь, он склонился над столом так, чтобы видеть монитор, и почти заискивающе сказал:

– Я прошу прощения, но мне хотелось бы сначала... гм... убедиться, что вот эти номера, – он постучал пальцем по листку, – соответствуют номерам счетов поименованных здесь фондов. А то мало ли, что... Ответственность!

Это был удар, по силе сравнимый с подземным толчком в девять баллов по шкале Рихтера. Андрей Никифорович ощутил что-то вроде свободного падения и вдруг не к месту вспомнил, что в веселом городе Сан-Франциско частенько бывают землетрясения. Живешь себе, ни о чем таком не думая, строишь планы, ловчишь, карабкаешься наверх, деньги зарабатываешь, а потом вдруг – трах! – земля под тобой разверзается, и летишь ты вверх тормашками к чертям собачьим в пекло вместе со своими планами и деньгами... О чем-то подобном толковал во время своих проповедей Адреналин, но Андрей Никифорович не придал тогда никакого значения словам этого блаженного. А зря...

– Вы что же, изволите мне не доверять? – с холодным удивлением спросил он.

– Отчего же? – удивился Флатов. – Я вам полностью доверяю, но ведь бывают же ошибки! Достаточно спутать одну цифру, и деньги, предназначенные инвалидам первой чеченской кампании, уйдут в карман какому-нибудь жулику. Еще одна ошибка – и бездомные сиротки в Ленске останутся зимовать на морозе, а еще один жулик сделается богаче на семьсот пятьдесят тысяч... Согласитесь, ведь мы же не можем этого допустить! Ну давайте, нажимайте! Проверим счета и закончим поскорее. Или это очень сложно?

– Не так чтобы очень, – промямлил Лузгин, – но тем не менее...

– Так ведь вы сами говорили, – удивился Филатов, – что такие фонды прозрачны. Номера счетов, имена учредителей – все на виду! И то верно: какой смысл в благотворительном фонде, если жертвователь не может нигде разыскать его счет?

– Верно-то оно верно, – с кислой миной согласился Лузгин, – но на деле все не так просто... Техника, знаете ли... У нас тут все ж таки не Япония, не Америка даже...

– Но попытаться-то надо! – с кретиническим энтузиазмом воскликнул Филатов.

И все. Крыть было нечем, и не было рядом Зимина с его совпадениями, и выхода никакого не было... Точнее, выход был, но прибегать к нему Андрею Никифоровичу очень не хотелось.

Был выход! Номер счета в швейцарском банке отчетливо чернел на листке перекидного календаря, и генератор паролей находился здесь же, на краю стола, куда положил его по рассеянности Филатов. А в верхнем ящике этого же стола лежал взведенный, готовый к бою бельгийский револьвер тридцать восьмого калибра. Один точный выстрел, и о Филатове можно забыть. Завалить этого кабана в шкаф, запереть контору... Найдут его очень нескоро, а когда найдут, адвокат Лузгин будет уже очень, очень далеко – не в Штатах, нет, там его непременно выследят и посадят, а где-нибудь в карликовом островном раю, не выдающем преступников, в уютном оффшоре, поближе к своим денежкам...

Он бесцельно поиграл клавишами, пощелкал кнопками мыши и, откинувшись на спинку кресла, разочарованно развел руками.

– Ну вот, – сказал он, – как я и предупреждал: зависло! Техника!

– Ай-яй-яй, – качая головой, сочувственно сказал Филатов. – Надо же, как не повезло! Бывают же такие совпадения!

– Не беда, – утешил его Лузгин и потянулся к ящику стола. – Где-то тут у меня была инструкция... Один компьютерный доктор составил специально для таких вот случаев. Сам-то я, знаете, обыкновенный юзер. Чайник, одним словом. Пользоваться умею, а вот чинить – увы...

Продолжая говорить, он сомкнул ладонь на удобной рубчатой рукоятке и осторожно продел указательный палец в предохранительную скобу. Теперь оставалось только легонько нажать на спусковой крючок, чтобы яйца этого динозавра повисли на входной двери. Прямо из ящика, через стол... Но стол у Андрея Никифоровича был основательный, дубовый, сработанный прочно и без халтуры – на века, под старину, – а револьвер, как ни крути, это все-таки не противотанковое ружье. Словом, руку все-таки нужно было из ящика вынуть, и, мысленно досчитав до трех, Андрей Никифорович выхватил револьвер из стола и навел его на Филатова.

Но и только. Ничего другого он сделать не успел, потому что Филатов, до последнего мгновения стоявший напротив в расслабленной позе, в это самое мгновение – последнее, решающее – перехватил кисть господина адвоката и вывернул ее с такой нечеловеческой силой и проворством, что Лузгин с размаху въехал носом в крышку стола. На глаза его навернулись слезы, он охнул от нестерпимой боли в руке, и револьвер, безобидно брякнув, вывалился из разжавшихся пальцев прямо на клавиатуру.

– Это не техника зависла, – сказал Филатов, протягивая через стол свободную руку и завладевая револьвером. – Это ты завис, сволочь.

Это была правда. Все пропало, рухнуло, но Андрей Никифорович как-никак был клубмен, а значит, боец, боец закаленный, умелый и беспощадный, и, как только Филатов выпустил его запястье, он бросился в контратаку.

Правая рука у него висела плетью, и начал он с того, что боднул Филатова головой в физиономию. Это был его коронный удар, не раз опробованный в Клубе и там же отработанный до полного совершенства. Ослепленный Филатов послушно отлетел и грохнулся на спину, как чудовищный майский жук. Но, отлетая, он как-то ухитрился прихватить со стола телефон – скорее инстинктивно, в попытке хоть за что-нибудь уцепиться в своем неуправляемом падении, чем сознательно, по злому умыслу, – и, когда Лузгин, перемахнув через стол, насел на него, пытаясь снова завладеть револьвером, с размаху ударил господина адвоката телефоном по уху.

Нежно звякнул в последний раз и умолк навеки упрятанный внутри сработанного под старину корпуса колокольчик. Отлетела в сторону вычурная, тоже под старину, трубка, брызнули осколки желтоватой, под слоновую кость, пластмассы, отскочил и покатился расколотый дырчатый диск. В голове у Андрея Никифоровича тоже что-то звякнуло, и кто-то добрый, исполненный милосердия и сострадания, одним нажатием кнопки выключил во всем мире свет.

Когда свет включился снова, Андрей Никифорович обнаружил, что лежит на полу, а Филатов сидит над ним на корточках и держит у самого его лица мобильный телефон. Телефон настойчиво звонил.

– Ну, давай, – сказал Филатов, – ответь. Только постарайся обойтись без фокусов. Не хотелось бы мочить тебя раньше времени, нам еще многое нужно обсудить.

Эти слова сопровождались чувствительным тычком в то место, которым господин адвокат более всего дорожил и гордился, кувыркаясь на шелковых простынях со своей изобретательной секретаршей. Он приподнял голову и первым делом заметил, что на нем больше нет пиджака. Пиджак обнаружился в странном месте – том самом... ну, словом, в районе ширинки адвокатских брюк. Был он почему-то свернут в тугой ком, и в этот ком упирался ствол бельгийского револьвера. Картина в целом была ясна: пиджак должен был сыграть роль глушителя, когда Филатову вздумается повысить тембр голоса Андрея Никифоровича на пару октав путем простенькой операции.

– Ну, очухался? – спросил Филатов и снова ткнул Лузгина револьвером в то место, которое мужчины берегут пуще глаза. – Трубку возьми!

Правая рука у Андрея Никифоровича все еще не действовала, и трубку он взял левой. В голове у него гудело, в глазах двоилось и троилось, и он не был уверен, что ему удастся связать хотя бы пару слов. Но оказалось, что приставленный к промежности заряженный револьвер чудесным образом обостряет сообразительность, и история с переломом ноги и госпитализацией в Первой Градской сплелась будто сама собой и вышла, кажется, вполне убедительной.

Потом Лузгину опять пришлось говорить, много и подробно, поскольку он был хорошим бойцом и понимал, что когда бой проигран, то условия диктует победитель. Говорить ему, как ни странно, пришлось в основном о Зимине. Простенькая комбинация с банковскими счетами Филатова не интересовала вовсе, как будто он знал о ней заранее. Да пожалуй, что и знал...

Уходя, Филатов вытряхнул из барабана патроны, рассыпал их по полу, бросил револьвер на диван и сказал:

– И не вздумай что-то делать и кого-то предупреждать. Твоя карта бита, ставок больше нет. Попадешься мне еще раз – убью. Секретарше своей мстить не вздумай. Забудь, понял? Испарись, исчезни, а лучше застрелись. На твоем месте я бы так и поступил. Револьвер – вон он, на диване, патроны соберешь. Будь здоров, не кашляй, береги руку. Она у тебя не сломана, но вывих – тоже не подарок.

И ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. И генератор паролей унес, сволочь.