Король на именинах - Сергей Зверев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понятно, – абсолютно беззлобно сказал Артист.
– …они прибегают, а я уже и колоду помыл, и инструмент почистил, осталось фартук снять, сполоснуться и на пяту – домой. Женка у меня рожает, две дочки, а тут, говорят, сын будет. Ну как я могу такое пропустить?
– Событие, конечно, международного значения, важное.
– Вот и я говорю, раз в жизни такое случается. А они приперли две бычьи туши и говорят, чтобы непременно сегодня…
– Хорош бакланить, – Артист поднял руку. – Когда я тебя, урода, на работу брал, ты что говорил? – Артист подошел к мяснику вплотную, поставил ногу на колоду.
– Что я говорил?
– Выходит, уже не помнишь? Ты сказал, что работать будешь. Или я не то говорю? Было такое?
Мясник кивнул:
– Я и работаю. Я же…
– Ты помолчи, когда я говорю. Когда спрашивают, тогда отвечай.
Мясник только сейчас сообразил, что хозяин не на его стороне, но он уже завелся и не мог просто так сдаться. Рубщик одним движением быстро и резко вырвал из колоды топор, опустил его, отступил на шаг, прижался спиной к струганым доскам.
– Если они тебе, Тихон, что-то говорят, это то же самое, как если бы я перед тобой стоял и говорил: мужик, поруби мясо. Меня бы ты не послал?
– Ясное дело, – Тихон попробовал улыбнуться, но это у него не очень получилось.
– Так почему, когда тебе сказали порубить, ты не услышал? Наверное, уши заложило? – Артист умел и любил доводить людей до дрожи в коленях. – Может так получиться, что не увидишь ты своего сына сегодня. Вот как бывает. Порубишь все мясо, которое есть. Сколько туш привезли?
– Девять. И двенадцать свиных – целый рефрижератор.
– Если к утру мясо не будет порублено, ты знаешь, что я с тобой сделаю.
Мясник сопел, ноздри раздувались, шея и лицо багровели, наливаясь кровью, а белки глаз стали уж совсем красными, как у кролика-альбиноса.
– Чего пыхтишь, – брезгливо произнес Артист, – как баба, которая кончить не может? Бери инструмент и работай. Это будет твой последний рабочий день, понял, урод?
То, что Тихон Соловьев может отказаться, Артисту даже в голову не пришло. Но Соловьев был не из тех, кто отличается здравомыслием. Он засопел еще сильнее, сжал топорище, топор пошел вверх. «Братки» медленно отходили, пятясь к двери, лишь Артист оставался недвижим. Но когда Артист медленно повернул голову, зрителей, желающих развлечений, как ветром сдуло.
Артем Кузнецов улыбнулся, глядя на топор, закурил.
– Уважаю, умеешь себя поставить, – сказал он, протягивая пачку мяснику.
Огромный топор нерешительно опустился, Тихон переминался с ноги на ногу. Весил он, как и положено мяснику, килограммов сто. Курить привычки не имел, а вот выпить мог литр водки и ни в одном глазу. Но тут ситуация складывалась так, что хозяин предлагал закурить. И не взять, не закурить – обидеть. Топор лег на колоду. Пальцы Тихона еще хранили форму, словно держали топорище. Рука потянулась к сигарете.
Именно этого момента и ждал Артист. Он перехватил руку мясника, дернул его на себя и ударил ногой в пах. Один из «братков» опустил до цементного пола металлические роллеты, повиснув на них, увлекая тяжестью собственного тела. Удар Артиста был не столько силен, сколько точен. Мясник ойкнул, топор свалился с колоды, звякнув о цементный пол. Тихон прикрыл руками низ живота. А Артист ждал этого момента: ребром ладони снизу ударил Тихона по горлу, резко, быстро, натренированно. Хоть и толстая шея была у Тихона Соловьева и мог он на ней держать свиную тушу, удар оказался неожиданным. Тихон стал задыхаться, но все еще не падал. Артист смотрел на него брезгливо, он выиграл. Самому марать руки о мясника уже не было нужды.
Его взгляд упал на топор.
– Отрубите-ка ему два пальца, – бросил он «браткам».
Роллеты закрыли на ключ, включили музыку. На Тихона накинулись, били жестоко. Лицо превратилось в кровавое месиво, словно по нему трактор проехал, «пехотинцы» отводили душу за пережитый страх, за стыд перед боссом. Рубщик уже только хрипел, когда его облили водой, подтащили к колоде огромную ручищу, придавили к присыпанной солью колоде. Один из «братков» схватил топор и в азарте вместо того, чтобы отсечь два пальца, случайно отхватил по косой три.
Тихон вскрикнул, его тут же ударили по голове гирькой, и он потерял сознание. Это мероприятие, воспитательно-показательное, немного остудило Артиста. За последние дни в нем копился, не находя выхода, страх. Он ударил напоследок бесчувственное тело.
Кузнецов поставил ногу на прилавок, осмотрел ботинок, словно от удара он мог изменить форму или оцарапаться. Артист ощущал дрожь в каждой мышце. Он уже знал, что сейчас сделает. Как правило, единожды глотнув горячей крови, ощутив свою власть над другим, хочется вновь и вновь воскрешать в себе чувство вседозволенности. И мало кто может с этим чувством справляться.
Артист же не только не хотел бороть в себе пьянящее чувство вседозволенности, он, наоборот, культивировал его в себе, сам подогревал. На мини-рынке он чувствовал себя полным хозяином. Здесь не было никого, кто бы решился ему противостоять. Мелкие торгаши боялись Артиста, но зато и чувствовали себя защищенными надежной «крышей». Менты, крутившиеся на рынке, были давно с потрохами куплены, они заглядывали Артисту в рот с большей преданностью, чем своему начальству. Что могло им дать ментовское начальство? От него, кроме неприятностей, никакой пользы, а от Артиста исправно капали денежки, и работа не пыльная, на рынке порядок, как на образцово-показательной зоне.
Артист отправился к ржавым морским контейнерам, переоборудованным под рефрижераторы, зло глядя по сторонам. Он искал, к чему бы придраться, ему хотелось этого. Но никто не подвернулся под горячую руку Артиста. Он вышел за территорию, держа руки за спиной, опустив голову. Он неторопливо, словно измеряя расстояние от ворот мини-рынка до ржавых контейнеров, шел, глядя под ноги. У контейнеров стояли и курили водила и два «братка».
Квазимодо уже успел выкурить две сигареты, а Вадик поглядывал на телефон, словно там была разгадка, был ответ на вопрос, зачем и почему именно сюда Артист приказал ему привести улыбчивого Квазимодо.
Артист поднял голову, когда до бандитов было шагов двенадцать. Он посмотрел на них так, словно видел их впервые, и сейчас думал, здороваться или нет.
Вадик чутко уловил замешательство босса, он, как никто другой, изучил его повадки. Он сам заспешил к нему, подошел, но вопросы не задавал, понимая, что скоро и сам все узнает.
– Знаешь, – не глядя в глаза Вадику, прошептал Артист, – Квазимодо не только от меня бабки получает, он еще и в другом месте подрабатывать умудряется.
Не мог же Артем Кузнецов сказать правду – то, что вся вина Квазимодо в том, что именно он «выщемил» угонщицу машин и теперь должен замолчать.
Вадик заморгал:
– Ты чего это говоришь?
– Подумай, посмотри на него.
Вадик обернулся и уставился на ничего не подозревающего парня. Тот, улыбаясь, смотрел на небо, на сверкающий самолетик, который тянул за собой белую распушившуюся нить. Когда-то в детстве этот бандит хотел стать летчиком. И бывали моменты, правда, редко, когда Квазимодо вспоминал о своей детской мечте, и тогда улыбка сходила с его лица, соскальзывала, и он становился невероятно грустный, как театральный Пьеро, как человек, за очень короткий срок потерявший очень близких людей. Но сейчас улыбка не соскользнула, она, может быть, чуть-чуть пригасла на лице бандита.
– Где он еще упирается, Артист?
– Лучше не спрашивай. Заведите его за контейнер и там тихо, без пера и «волыны» кончите.
– Я что-то не понял…
– Я сказал, – повторил Артист, – кончить его надо, пока он нас не сдал. А до этого уже близко.
Вадик сжал пальцы в кулаки, но тут же расслабился и вперевалку, словно ничего не произошло, направился к контейнеру. А Артист вытряхнул сигарету, сел на ящик, закурил и тоже стал смотреть в небо.
Артем Кузнецов или Тема, как его называли родители, ни летчиком, ни космонавтом, ни моряком в детстве стать не хотел. Ему не нравились эти профессии, он хотел стать артистом, мечтал. Собирал фотографии известных на весь Советский Союз мужчин и женщин, вырезал из журналов, клеил в альбомы и два раза в неделю посещал кружок во Дворце пионеров. А уже в старших классах ему хотелось власти и поклонения. Он понял, что артист только на сцене или на экране повелевает другими, заставляет восхищаться собой и любить себя. Но спектакли и фильмы очень быстро кончаются, а Артему хотелось, чтобы ему поклонялись всегда ученики младших классов, одноклассники или даже те, кто на год или на два старше его.
Но некоторые навыки и приемчики, привитые руководителем драмкружка, остались, как колючки на собачьей шерсти, избавиться от которых можно, лишь выстригая шерсть.
– Слышь, Квазимодо, – Вадик исподлобья смотрел на улыбающегося бандита. Того не смутил ни тон, каким обратился к нему водила, ни выражение лица. – А правда, что ты стукач?