Белый Дозор - Алекс фон Готт

Марина и Всеведа остались на «Отважном», три небольшие каюты которого были их стараниями всегда отменно убраны и приобрели тот восхитительный оттенок уюта, который всегда сопровождает всё, к чему прикасаются заботливые руки настоящих женщин.

Обе девушки крепко сдружились и делили на двоих меньшую из кают. Две другие, по площади несколько большие, были рассчитаны только на шестерых человек, но двое мужчин постоянно стояли в карауле, и места для ночлега отряду Черного Дозора со скрипом, но хватало. В тот вечер Навислав, Велеслав и еще четверо родноверов решили заночевать на берегу, в здании когда-то бывшей средней школы. В свое время в этом доме жил настоящий сибирский купец, испуганный революцией и укативший в Ниццу. После его спешного отъезда в здании разместилась школа-восьмилетка, но затем, когда власть вновь поменялась, школу упразднили, перевели в районный центр, что в пятнадцати километрах от Последнего поселка, и здание опустело, так никому и не понадобившись. Было оно всё еще вполне пригодным. Во всяком случае, для того, чтобы постелить на полу спальные мешки и как следует выспаться.

В школе остался сторож — гарант сохранения жалкого имущества, лишь по этой причине не растащенного местной публикой. Он долго возился с замком, затем, весьма довольный, пересчитал словно с неба упавший на него гонорар и милостиво разрешил «прогреть маслы, тока шоб без шухера, марафета, водочки и разного беспредела».

— У меня тут порядок, как на строгаче! — горделиво заявил он. — Сортир не работает, удобства во дворе, выходить по одному, больше двух не собираться, ничего запрещенного не держать!

— Иди, любезный, поправься, — миролюбиво посоветовал ему дозорный Горюн, и сторож, махнув рукой и что-то бубня себе под нос, удалился, направив стопы свои к избе местной самогонщицы по кличке Клюка: старой карги, проживавшей вместе с внуком неподалеку от бывшей школы.

Мужчины спустились в котельную, поворошили уголек, оживили старый котел, и по трубам пошло тепло, в бывших классах стало уютно. Решено было послать за дамами, порадовав их возможностью провести ночь почти в домашних условиях, а на «Отважном» оставить одного Маруна наблюдать за обстановкой. В том, что такая беспечность может быть роковой, они убедились очень скоро, а именно — после того как тщедушный Яромир, посланный с приятной вестью на корабль, по прошествии часа назад не вернулся.

— Что-то не так, — озабоченно нахмурился Велеслав. — Куда он запропастился? Не похоже на него… Пойдем искать!

Дозорные вышли из школы, прошли около километра по кое-как укрепленной щебнем полуразбитой дороге, спустились к берегу. Картина, открывшаяся им, удручала своей очевидной и грубой конкретикой. Яромир и Марун, остававшийся с девушками, оба в полубессознательном состоянии, окровавленные, со следами многочисленных побоев, лежали на берегу в скрюченных позах, еле слышно стонали, не в силах подняться. На «Отважном» всё было перевернуто вверх дном. Пропали продукты, инструмент — словом, всё, что могло представлять хоть какую-то ценность… Обрядовые предметы были расшвыряны, а в маленьком закутке, где стараниями Навислава был устроен «малый жертвенник» (небольшой черный алтарь «камень Алатырь» и два подсвечника-черепа по его краям), какой-то безымянный негодяй оставил свою весьма дурно пахнущую его недавно переваренной трапезой «визитную карточку». Что до Марины-Неживы и Всеведы, то девушек нигде не было видно, а состояние их каюты красноречиво свидетельствовало об отчаянной борьбе женщин за свою честь.

— Что с ними сделали эти… — Навислав принюхался, — эти примитивные изверги? Я ничего не понимаю! Здесь словно замес двух сил, двух…

— Ярей, — Велеслав в сердцах пнул ногой опустошенную захватчиками бутылку водки. В отряде царил сухой закон, и водку держали в качестве «белой валюты»: платежного средства для местных жителей, некоторые из которых доставали столь необходимое «Отважному» топливо только за водку, сливая солярку из своих грузовиков.

— Да, так и есть, — кивнул Навислав. — Здесь перехлестнулись две силы: примитивное зло, тупая ненависть и чистая, отточенная, словно острейший кинжал, Навья Ярость. Ярь…

От увиденного у общинников-дозорных кровь закипела в жилах. Кляня на чем свет стоит свою преступную небрежность, они, даже не помышляя хоть чем-то вооружиться, как были, с голыми руками, ринулись спасать своих спутниц от того страшного и худого, что могло случиться с ними. Дозорные изо всех сил пытались сдерживать эмоции, стараясь не дать овладеть собой мысли о том, что всё самое страшное с их женщинами уже содеяно какими-то татями и пытаться исправить что-либо слишком поздно.

Все были взволнованы, кроме Велеслава. Тот лишь улыбался чему-то, о чем знал только он сам, и понемногу его уверенность передалась общинникам, их ропот и ярость заметно уменьшились. Тем не менее эти люди были готовы на всё, даже на убийство, лишь бы ничего не случилось с женщинами их Рода: певуньей Всеведой и Неживой — сосудом Мариной сущности на этой Земле.

— Кинжал или серп. Не стоит забывать, на кого эти уроды подняли руку. Всеведа — это соперник, мягко говоря, очень серьезный, а вот, что до Неживы… Я этим насильникам и ворам-крадунам почему-то совсем не завидую, — усмехнулся Велеслав, — сдается мне, что им придется несладко в компании наших женщин. Вон ребятам нашим, так тем действительно пришлось несладко. Наверняка сотрясение мозга, переломы и тому подобное. Давайте-ка заносите их в каюту, а сами отправимся на поиски. Бьюсь об заклад, что нас ожидает большой сюрприз.

В поселке около тысячи дворов, и о том, чтобы обойти все и как следует их обследовать, не могло быть и речи: на это совершенно не было времени. Поэтому решили было пойти старым проверенным способом — найти свидетеля. Таковой воплотился в виде нетипично серьезного подростка лет тринадцати-четырнадцати. Этот парнишка сидел неподалеку, у реки, на деревянных мостках и с натуры рисовал карандашами в своем простеньком альбоме.

— Здрав буде, вьюнош. Покажешь рисунки? — уважительно обратился к нему Велеслав. — Не знал, что у вас здесь можно встретить художника. Тебя как звать-то?

— Да смотри, кореш, не жалко, — подростковым ломким голосом миролюбиво ответило юное дарование на привычном диалекте этой местности, — а звать меня Ваською.

— Слушай-ка, да ты же не Васька, ты же этот… Василий Батькович ты! То, что я вижу, достойно уважения, а значит, ты как автор этих работ совершенно точно заслуживаешь того, чтобы обращаться к тебе по имени и отчеству или уж, по крайней мере, употребляя твое полное имя. Уважая себя, мы прежде всего уважаем окружающих, дорогой Василий. Не так ли?

— Ну, типа того, — шмыгнул носом художник.

Пораженный Велеслав рассматривал рисунки и был настолько впечатлен мастерством этого мальчика, что вся серьезность случившегося на короткое время отошла на задний план. Перед ним были рисунки, достойные обрамления в дорогой резной багет и выставления в Третьяковской галерее — не меньше! В пейзажах был удивительно точно передан (это в карандаше-то!) колорит окружающей среды, в портретах необыкновенно глубоко прорисованы лица людей, с соблюдением правил наложения светотени. Безупречной также была анатомия поз. И сами портреты вызвали у Велеслава подлинное восхищение: то были богатыри седой древности, Северные боги: Сварог в образе могучего Старца, убеленного благородными сединами и в сияющих одеждах: гордое и мудрое лицо его покрывали глубокие, словно ущелья белоснежных гор, морщины. Взгляд божества был передан безупречно, и Сварог-Белобог смотрел с портрета так, словно он теперь стоял перед зрителем и ласково расспрашивал, проникал в самую душу, обволакивал сердце теплом родительской любви Создателя.

Был в альбоме также портрет Перуна — Бога-Воина на громовой колеснице, в которую впряжен был целый табун горячих коней, и Перун-Бог правил ими, держа бесчисленные вожжи в левой руке, а правой сжимая древко молниеносного копья. Щита у Перуна не было: богу не нужен щит, ибо бог неуязвим. В латах Перуна отражались Солнце и Луна, черная борода развевалась, передавая скорость атаки, прищуренные глаза наметили цель: бойся враг Перуновой силы, божьего копья. И в пучине морской настигнет тебя возмездие, пронзит копьем небесным, пройдя сквозь землю, время и пространство. Для божьего гнева нет преград.

В этих изображениях была, с точки зрения Велеслава, который как никто понимал толк в подобных вещах, каноническая точность. В своих видениях, в памяти бесчисленных перевоплощений души, он представлял себе богов именно так и вот наконец увидел их полностью такими, какими и являлись они ему во время радений, когда дух Велеслава отделялся от тела и вселялся в тотем Велеслава, в шипящего Змия, вытатуированного у воина Черного Дозора на голове.