Сто одна причина моей ненависти - Рина Осинкина

Было важно в срочном порядке перемахнуть через стол, схватить за грудки урода, посмевшего обидеть Миколетту, и вмазать ему от души, а потом еще и еще. Миколетта, конечно же, примется Сергея останавливать, начнет говорить какие-нибудь благоглупости, типа чтобы не уподоблялся и тому подобную чушь, а Портнов ей скажет свирепо, чтобы не мешала, и вмажет сволочи добавку.

Видно, сегодня был день поломанных сюжетов.

Портнов перемахнул через стол, сдернул Миколетту с места и прижал к груди. Одной рукой прижал, а громадным кулаком второй махнул по Ступину. Без малейшей надежды попасть, а только чтобы тот не посмел приблизиться к его девочке. И зарычал. Людмила не слышала раньше, чтобы Серега рычал. Оказывается, умеет.

Ступин от кулака увернулся, из его горла выдавилось тоненькое «ааа…». С тихим стуком на пол упал шприц. Витюша, пошарив глазами, схватил с плиты сковородку.

Сергей поспешно сделал шаг в сторону, старательно прикрывая Людмилу собой. Проговорил с угрозой: «Только подойди».

Тоненькое ступинское «ааа…» превратилось в пронзительный взвизг, и он, размахнувшись чугунной, еще брежневской посудиной, жахнул по оконному стеклу.

– Можно мне сесть? – спросила Людмила сдавленно.

– Да-да, конечно, – обходительным тоном произнес Портнов и осторожно усадил ее обратно.

С улицы раздался рыкающий лай. Разбитое стекло позволяло слышать Шарика, как будто ньюф находился в комнате за стенкой. Пес гудел басом самозабвенно, до хрипа, до полного вакуума в собачьих легких. В краткие паузы между бухающими «аф!» втискивался приближающийся заполошный тенорок пенсионера Калугина и его испуганное «фу!». К какофонии добавился пронзительный фальцет: «Твой кобель сбесился, Николаша! Люди добрые, он же сбесился! Еще и без намордника!» Похоже, злорадствовала Свешникова баба Валя. Еще чьи-то голоса доносились со стороны бойлерной и автостоянки, делаясь все явственнее. Сгущалось смятение, обычно предшествующее скандалу.

– На твоего ухажера волкодав дяди Колин наехал, как бы башку не откусил, – покрутив в руках коробку с вафельным тортом и отправив ее вслед за Витюшей в окно, проговорил Портнов и добавил сухо: – Я вызову неотложку, пока меня линчевать не пришли. Что диспетчеру сказать? Отравление неизвестным веществом? Или известным?

Вялым голосом, с паузами, вытягивая из себя слова, словно пережеванный бабл-гам, Людмила произнесла:

– Линчевать? Это вряд ли. Трупа-то нет, как мечтал… мой ухажер. Вызови лучше полицию, если уж Шар его держит. Полицейские приедут и мне помогут. Будь другом, Серый, подкинь мне салфеточек. Вон там, на полке пачка начатая.

На ее щеках появились две слезные дорожки, но говорила она ровно, и мимика не исказилась. Ну, может, совсем чуть-чуть. Краешек рта повело вниз, и на лбу у переносицы образовались складочки.

– Полицейские помогут? Занятно, – поднял брови Портнов, направляясь к указанной полке и огибая свешивающуюся с потолка бывшую колыбельку.

– Это все из-за пластыря. Ступин на руку мне пластырь наклеил, чем-то таким пропитанный. А наклеил, потому что оцарапал ее как бы ненароком. Сволочь ловкая. Но трогать пластырь мы не должны. Витькины потожировые экспертиза сыщет, и тогда тебе точно линчевка не будет грозить.

– Линчевание, – поправил ее Портнов, ногтем отправляя через стол упаковку салфеток.

– Не придирайся, умник, – тем же вялым голосом проговорила Людмила, пытаясь извлечь левой рукой одну из них.

Сергей молча прошел к окну, отворил створку, стараясь не зацепиться за торчащие из рамы осколки. Высунулся по пояс.

У подъезда топталась дворовая общественность числом до десяти человек, наблюдавшая с приличного расстояния за интеллигентным пенсионером и его неуправляемой собакой, которая повалила на асфальт компьютерного мастера, разместив тяжелые передние лапы на его груди, и лаяла в перекошенное от ужаса лицо, брызгая слюной. За спинами людей обособленно стояла одетая во что-то красно-белое и облегающее невысокая брюнетка с узкими талией и щиколотками и с широким всем остальным. Почувствовав на себе взгляд, задрала голову, посмотрела на Сергея с прищуром, развернулась и решительно зашагала прочь. Кажется, это была компьютерного мастера лучшая половина.

Перекрыв басистый лай Шарика и гомон толпы, Сергей прокричал:

– Дядь Коль, не отзывайте собаку, подежурьте с ним чуточек. Сейчас я полицию вызвоню, тогда и пойдете домой. Душ принимать.

Шарик был эпично чумаз. Если бы не запыхавшийся от быстрой ходьбы дядя Коля с отстегнутым поводком в руке и тщетными попытками взять под контроль ситуацию, не признал бы Сергей в страшном чудовище ньюфаундленда, чей длинный шелковистый мех превратился на пузе в отвратительные сосульки глинистого цвета, а по хребту – в застывшую шелушащуюся корку.

Надо же. А Калугин говорил, что только по щиколотку испачкался пес. Судя по тому, как они задержались на прогулке, Шарик нашел где догнаться.

Никитович повернулся на голос. Лицо его выражало растерянность на грани отчаяния. Он не сразу понял, о чем его просит сосед. Николаю Никитовичу было не до просьб соседа, хоть бы и уважаемого, Николай Никитович с собакой справиться не мог, а значит, усыпят его Шарика, как бешеного. Или пристрелят. А Шар не виноват, испугался просто песик или программа охранная сработала, когда он увидел, как из окна человек сигает на козырек над подъездом, а оттуда – на дорожку. Да и человек этот не нравился Шарику никогда почему-то. Так все сложилось неудачно!..

– Какая еще полиция, Сергей? Фу, Шар, отойди, кому я сказал! Не слушается, ну что ты делать будешь?..

Сергей осмотрел повернувшихся на его голос зевак с заострившимися от любопытства физиономиями и прокричал в ответ:

– Парень показания должен дать. По убийству консьержки. Но не хочет. Вы же понимаете, как для меня это важно?

Лицо Калугина разгладилось, пенсионер расправил плечи, отсалютовал Сергею сжатым кулаком и подал ньюфу команду:

– Сидеть, Шар. Сторожить.

Сергей легонько усмехнулся в усы, опустил жалюзи, чтобы из окна меньше дуло. Неуклюже развернувшись в тесном пространстве между подоконником и столом, спросил:

– Может, в полицию сама позвонишь? Ты ж пострадавшая. Я вроде тут случайно оказался.

Людмила шмыгнула носом и не ответила, вернувшись к прерванному занятию – извлечению салфетки из пачки.

Портнов вздохнул. Спросил, наклонившись:

– Ты позволишь?

Не дожидаясь согласия, принялся промакивать бумажками ее влажные щеки и зажмуренные веки, а потом, вытащив из пачки еще одну, крепко ухватил ею Людкин нос и велел: «Дуй». Людка послушно дунула, издав носом трубно-хрипатый звук. «Вот и ладненько», – проговорил без интонации Портнов и отправился к мусорному ведру выбросить сопливые бумажки, на ходу вытирая руки об штаны.

«Только бы снова не разреветься», – думала Людмила. И еще думала: «Успокойся. Он не издевается. Просто он ничего тебе не должен».

Сердце сжала холодная рука и не собиралась