F20. Балансировать на грани - Ольга Вечная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.
Этот вечер пронёсся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза тёщи, я понимаю, что занимаюсь самообманом. Всё было иначе.
Помню, как подходил к кровати, брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед её смертью. Не Алине, а Але.
Ужас, охвативший меня, перекрывает кислород, и я хватаюсь за горло, оседая на пол.
Это Аля просила о помощи, её руку я сжимал, ей делал укол. Я убил свою Алю.
Убил свою Алю.
– Не-е-ет! – кричу, задыхаясь. – Нет, я не мог, это не правда, не-е-ет!
Кулаки бьют по полу. А бесы в голове смеются. Их голоса не переорать, они снова советуют довести дело до конца. Ты её убил. А теперь убей себя. Потому что без неё ты всё равно сдохнешь. И я понимаю, что они правы. Полностью правы. Моей Али больше нет.
Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.
Бью кулаками о пол.
Но влагу не ощущаю. Потому что это всего лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моём распоряжении нет ни одного острого предмета. А мне нужно довести дело до конца. Прямо сейчас. Я кричу об этом.
Стучу головой о каменный пол и кричу. А вот и влага – липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара головы о плитку её становится всё больше. Кровь повсюду. Тёмная густая жидкость, избавившись от которой, я наконец добьюсь желаемого.
А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.
Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганное: «У него рецидив», а затем «Кто-нибудь, хватайте его!», «Дайте успокоительное!», «Помогите, у парня острый психоз, срочно!»
Но это всё где-то вдалеке, а я в своём собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая больше никогда не проснуться.
* * *
Не хочется уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым кажется возвращение с прогулки. День за днём перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моём случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.
За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на её территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивает, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с бесами хохочем в полный голос.
Отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место моё, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав ноги, дни напролёт. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивает и продолжает задавать вопросы, не относящиеся к делу.
Почему они ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, в действительности же – очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.
Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: «Как кормишь, так и питаюсь». Ясно же, что смерть от голода не мой выбор. Я предпочитаю более лёгкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно: вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полёт, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.
Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвёл, с другой – что ещё жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что, если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие: пока дойдёшь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь – не менее получаса убито. Потом, когда накуришься как следует, тошнить начинает – опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома – выдаёт сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.
Я постоянно ощущаю жажду и слабость. Ноги тяжело гнутся, передвигаюсь как оловянный солдатик, слегка качаясь. Прежде чем слезть с кровати и дойти до умывальника, представляю себе весь путь минут десять, только потом начинаю шевелиться. Из всего перечисленного важно лишь то, что меня подобное существование устраивает – не вижу себя улыбающимся или мечтающим, понимаю,
