«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это начальник тюрьмы мог меня перевести из одной камеры в другую. В Москве я сам буду выбирать место работы.
«Совладельцы» не возражали, реставратор уговаривал: «Завтра подпишем договор и все наладиться». Но положение становилось напряженным. Мы с Димой решили остаться на ночь и подежурить в новом офисе. Перед тем я обошел дом со всех сторон и обнаружил, что к нему примыкает стена сирийского посольства. Стало ясно, что такой пункт слежения не мог быть арендован пусть даже самой пробивной реставрационной компанией и нас попросту заманили в ловушку. Уже с утра и здесь были выключены свет и телефон, а вскоре выяснилось (по смыслу вопросов «кооператоров»), что там заранее были оборудованы прослушки.
Часов в одиннадцать вечера 20 апреля, когда сотрудники мэрии Дима Чегодаев и другие ушли вместе с редакцией, мы с Димой Востоковым остались дежурить. К тому времени, когда совсем стемнело, а улицы в Москве тогда почти не освещались, мы услышали, как во двор въехали несколько машин и кто-то начал выламывать запертую нами дверь. Вскоре комнатки наполнились парнями, приехавшими вместе с «совладельцами» реставратора:
– У вас нет права здесь находиться.
Скрутив нас с Димой (а у него врожденный порок сердца и все могло кончиться совсем плохо), начали выносить наши компьютеры и грузить по машинам. Чтобы мы не мешали грабежу, нас сперва держали в доме, потом меня вытащили и заткнули на последнее сиденье одной из четырех «Волг» с гебешными номерами, между двумя очевидными оперативниками.
В заявлении в прокуратуру я писал:
«Вывернув руки и полузадушив, чтобы не мог позвать на помощь, двое десантников затащили меня в принадлежащую им машину, где выломав руки, выкрутив с помощью специальных приемов ноги и обхватив рот и горло, чтобы не мог кричать, продержали, применяя пытки, более полутора часов.
В редакции оставался Дима Востоков, которого по команде Гайстера сбили с ног, повалили на землю и с выкрученными руками втащили на второй этаж дома по ул. Остоженка 30, стр. 2.
После этого все одиннадцать вышеупомянутых лиц были заняты разбоем, перетаскивая из помещения редакции в собственное помещение компьютеры, принтеры, телефаксы, автоответчики и другое оборудование и имущество редакции и личное ее сотрудников.
Когда акты разбоя были завершены, полузадушенного С. Григорьянца также втащили в помещение кооператива, где повалили навзничь на пол, причем один из наймитов стоял у него на руках, второй – на ногах. В другой комнате „реставраторы“ угрожали пистолетом Д. Востокову. Именно эту сцену и застали сотрудники Ленинского РУВД».
Но я так и не узнал, куда они собирались меня везти и что делать.
Внезапно появился наряд милиции с автоматами, меня освободил, а ночных гостей, попытавшихся вытащить пистолеты, уложил на пол. Оказалось, что так же как я позвонил домой и предупредил, что буду ночевать в офисе, позвонил и Дима, а один из сердобольных его приятелей решил принести нам ужин, но, увидев во тьме явную сцену грабежа, вызвал наряд ОМОН’а. К сожалению, на этом все не закончилось. Лежавшие на полу персонажи теперь вместо пистолетов вытащили свои удостоверения КГБ и ОМОН’овцы с явным отвращением вынуждены были сначала их отпустить, а потом и уйти сами. Гэбисты отряхнулись, разбежались по машинам и уехали со всем нашим имуществом – компьютерами, факсами, архивом, накопленным после грабежа восемьдесят восьмого года.
Меня уже никто никуда не тащил и мы с Димой пошли по ночной Москве сперва в институт Склифосовского «снимать побои» – мы были изрядно помяты, потом на Петровку писать заявление дежурному майору о грабеже. Он, конечно, уже все знал и заявление принимать не хотел – впрочем, все это не имело ровно никакого значения.
Естественно, ни одного сообщения в совершенно свободной русской печати, по радио и на телевидении о разгроме в центре Москвы не появилось, из многочисленных тогда еще демократических организаций и депутатов Думы никто и не подумал слово сказать – все они были заняты «высокой» политикой в новой демократической Думе и в печати. Уголовное дело зашло в тупик, поскольку все нападавшие и даже черные «Волги» с записанными мной гебешными номерами оставались «неустановленными». Только Илья Иосифович Заславский, работавший в то время в мэрии Москвы, недели через две устроил мне встречу в своем кабинете с начальником КГБ по Москве и Московской области и одновременно первым заместителем директора КГБ России Савостьяновым – тем самым, кто меньше года назад объявил, что именно я буду его контролировать.
Савостьянов с легкостью врал мне о том, что офицеры уходят из КГБ, не сдавая ни удостоверений, ни оружия, и что именно такие, неизвестные ему люди и напали на фонд «Гласность».
– И продолжают ездить на служебных машинах?
– Ну, всякое бывает, – сказал уходя Савостьянов, – а вообще-то у нас много домов, мы можем один отдать вашему фонду (может быть, в этом и была одна из целей разгрома).
– Ну, нет, у КГБ я дома не возьму, – ответил я и Савостьянов ушел.
Галина Васильевна Старовойтова – в это время еще помощник президента, – трижды напомнив Ельцину, добилась того, что месяца через полтора нам кто-то сообщил, что на каком-то якобы совершенно случайном складе хранится наше оборудование. Компьютеры и факсы мы получили назад, но, конечно, без дискет и без архива.
Начались мучительные поиски нового помещения. Довольно быстро мне его предложил бывший заместитель Заславского по Октябрьскому райисполкому, замечательный человек и, как говорили, очень крупный ученый, член-корреспондент Академии Владимир Ильич Жегалло, в то время ставший заместителем директора Геолого-минералогического музея на Моховой, рядом с университетом. Мы уже составили договор, но тут директором музея, кажется, по протекции Елены Георгиевны был назначен Юра Самодуров. Он категорически отказался
