Цветаева без глянца - Павел Фокин

— И божественная трезвость, к<отор>ая больше, чем здравый смысл, — она-то и учит меня сейчас: не верь тому, что видишь, ибо день сейчас заслоняет Вечность, не слышь того, что слышишь, ибо слово сейчас заслоняет сущность.

Первое зрение во мне острее второго. Я увидели Вас прекрасным.

Поэтому, минуя «унижение» — и — оскорбления всё забывая, стараясь забыть, хочу только сказать Вам несколько слов об этой злополучной книжечке…

Стихи, написанные человеку. Под сеткой стихотворной формы — живая душа: мой смех, мой крик, мой вздох, то, что во сне снилось, то что сказать хотелось — и не сказалось, — неужели Вы не понимаете?! — живой человек — я. —

Как же мне всё это: улыбку, крик, вздох, протянутые руки — живое!!! — отдавать Вам, к<оторо>му это нужно только как стихи?!

— «Я к этой потере отношусь не лирически», а стихи-то все, дар-то весь: Вы — я — Вам — мое — Вас… Как же после этого, зачем же после этого мне Вам их давать? — Если только как рифм<ованные> строки — есть люди, к<отор>ым они более нужны, чем Вам, ибо не я же! — не моей породы поэты — Ваши любимые!

То же самое что: тебе отрубают палец, а другой стоит и смотрит, — зачем? Вы слишком уверены, что стихи — только стихи. Это не так, у меня не так, я, когда пишу, умереть готова! И долго спустя, перечитывая, сердце рвется.

Я пишу п. ч. не могу дать этого (души своей!) — иначе. — Вот. —

А давать их — только п. ч. обещала — что ж! — мертвая буква закона. Если бы Вы сказали: «Мне они дороги, п. ч. мне»…, — «дороги, п. ч. Ваши», «дороги п. ч. было»…, «дороги, п. ч. прошло», — или просто: дороги — о, Господи! — как сразу! как обеими руками!

— А так давать, — лучше бы они никогда написаны не были!

— Странный Вы человек! — Просить меня переписать Вам стихи Д<жалало>вой — привет моей беспутной души ее беспутной шкуре.

Зачем они Вам? — Форма? — Самая обыкновенная: ямб, кажется. Значит, сущность: я. — А то, что Вам написано, Вами вызвано, Вам отдано, — теряя это (даже не зная — что, ибо не читали) Вы не огорчены лирически, а просите у меня книжечку, чтобы дать мне возможность поступить хорошо. — Не нужно меня учить широким жестам, они все у меня в руке.

— Как мне бы хотелось, чтобы Вы меня поняли в этой истории со стихами — с Вами самим!

Как я хотела бы, чтобы Вы в какой-нибудь простой и ясный час Вашей жизни просто и ясно сказали мне, объяснили мне: в чем дело, почему отошли. — Так, чтобы я поняла! — поверила!

Я, доверчивая, достойна правды.

Устала. — Правда как волна бьюсь об скалу (не нелюбви, а непонимания!)

— И с грустью вижу, насколько я, легковесная, оказалась здесь тяжелее Вас.

МЦ.

— И на фронт уходите и не сказали. —

Так, выбившись из страстной колеи,— Настанет день — скажу: «Не до любви!»Но где же на календаре вековТот день, когда скажу: «Не до стихов!»

(Можно было бы — обратно!) <…>

Встреча с НН. в саду. Мой лепет про покойника (выдумала вчера, всю ночь хохотала одна — вслух — до утра — не могла спать!)

— НН, у меня есть к Вам маленькая просьба: у одной моей знакомой дамы умер муж, — и вот — ее выселяют с квартиры, не могли ли бы Вы взять его к себе — пока — потом, когда она найдет квартиру, она опять его возьмет…»

(Говорила, сдавливая, проваливая смех в горло, потому — робко — неуверенно — естественно, точно стесняясь.)

— «Т. е. кого — его?» (Пауза) — «Покойника?»

— «Да.»

— «Во первых я здесь сам живу без прописки, во вторых — куда же я его помещу?»

— «Я думала, — в проходной комнате.»

— «Т. е. там, где я развешиваю хлеб?»

— «Да. — Не надолго, на неделю, она наверное скоро найдет квартиру.»

— «Но он в неделю отравит мне весь воздух. Нет, не могу, отказываюсь.»

— «Я так и думала», (и, не унывая:) — «тогда у меня другая просьба: не могли ли бы Вы его нарисовать, так, по памяти?»

— «?»

— «П. ч. карточки нет, а сам он сейчас ужасно непохож. — Так… скомбинировать…» затем, побезумившись, изложила, в чем дело.

— «Я Вам отвечу через 3 дня, п. ч. меня посылают на Зап-Фронт…»

Слушаю, не сморгнув. Сердце рухает.

Говорила ему что-то о Будде, что читала вчера его жизнь, он что-то начал советовать, я: — «Впрочем, особенно я им заниматься не буду!»

Он: — «Конечно! Что Вам — Будда?!»

(Наглость.)

…«Вы мне отравили много прекрасных вещей: Природу — Будду — Марк Аврелия…»

Он, самодовольно: — «А Вы мне — ни одной. Даже Блока отравить не смогли…»

Я, падая с облаков:

— «Я — Блока?!! Да чем же, да как же… Да понимаете ли Вы, что Вы говорите?»

— «Своим ожесточенным восторгом…»

— «Я — кому-нибудь — что-нибудь — отравить?! О, знаете: Вы очень дурной человек!»

— «Я вам говорил, что Вы будете меня очень не любить.» Потом — со зла — говорю ему, что выстригла всю его книжку.

— «Жалко. Жалко, что не сдержали обещания — и самой книжки жалко.»

— «Я же только написанное, переплет остался, можно вклеить новые листочки.»

— «Нет, все-таки будет не то. И весь поступок нестройный: сначала написать, потом вырезать, потом заново написать, опять вырезать… Лирически мне не жаль!»

— «Но я то — сплошь лирика!»

(Вчера у Бальмонта узнала, что меня какие-то «исты» пропечатали на букву е под заголовком: интимисты.)

— «Книжечка была дана Вам с доверием…»

— «Вам больше было дано, Вам душа была дана — с доверием.»

— «Я не брал на себя никаких обязательств.»

— «Принимая подарок Вы тем самым обязываетесь беречь его…»

— Но иногда дарят то, что ни самому, ни другому не нужно…» (К чести его сказать: эту реплику он проглотил, — или — тогда уж — не к чести — остроумия не хватило! — Жаль — немножко наглости больше — не в счет, а я бы любовалась и быстротой выпада и точностью.) Потом, в комнате:

— «Вам очень скучно?» (Он, прямо глядя в глаза:) — «Нет, не очень.» Потом, по какому-то поводу:

— «Нет, я люблю живое и настоящее…» Я, уже искренне смеясь:

— «Господи! У меня сейчас на губах горит…»

— «Скажите, ежели на губах горит…»

(Он или комедьянт — или маньяк — или ничтожество.)

— «Что Вы, в конце концов, думаете обо мне…»

— «По правде сказать — никогда не думал, но еже ли бы подумал, Вы наверное услышали бы много приятного…»

— «Приятного? Я уж и так его сейчас слышу со всех сторон…»

— «Ну, услыхали бы еще от меня…»

Явление его приятельницы. Истерическое поведение, она кого-то не может дождаться, ждать здесь не хочет, уж лучше дома сидеть, книжку читать — голос рвется, как нитка — если придет, угостите редиской, редиска в миске, — реплики НН, уснащенные его обычными: «неприятно», «ежели», «огорчительно» — она потом вернется, дома книжку читать, редиска в миске, — остолбенев, боюсь двинуться — уходит. Через секунду — последним фортелем — «НН! Я уйду и не приду, что взад вперед ходить, лучше совсем не приходить.» — Меню обеда, количество порций, упоминание о другом НН — тоже художнике — тоже живущем здесь (даже у моего (хорош — мой!) НН. в комнате) — чувствую что уже схожу с ума — и этот НН тоже не ест селедки. — НН: — «Давайте, я сейчас подумаю»… И я: — «А пока Вы думаете, я пойду. — До свидания.»