Том 1. Произведения 1926-1937 - Александр Введенский

Примерно в то же время в журнале «Ленинград» появилась статья Н. Слепнева «На переломе», в которой об обэриутах говорилось как о «явно враждебном нашему социалистическому строительству и нашей советской революционной литературе течении».

Однако «шатания в партии» (если воспользоваться тем же языком) еще раньше наметились внутри самого ОБЭРИУ. Помимо мемуарных свидетельств, об этом говорит красноречивая запись Хармса в октябре 1928 г., ограничивающая число «действительных членов ОБЭРИУ» до четырех участников, с замечанием: «Лучше три человека, вполне связанных между собой, нежели больше, да постоянно несогласных». Однако в записных книжках отражена и противоположная линия — расширительная, идущая со времен «Радикса», когда еще казалось возможным объединение всех левых сил в искусстве. Весной 1929 г. задумывается сборник, обширное оглавление которого, зафиксированное в записных книжках Хармса, включает вместе с именами обэриутов и имена формалистов (Шкловский, Тынянов, Эйхенбаум, Бухштаб, Гинзбург и другие), а также прозаиков Каверина, Добычина, Слеши, снова Тынянова и Шкловского; в этом сборнике Введенский является ответственным «по стихам». Из поэтов здесь названы Заболоцкий, Введенский, Хармс, Тихонов и Хлебников; Введенский и Хармс представлены также прозой, а Хармс — еще и пьесой «Елизавета Бам». Дальше в записных книжках упоминается слегка отличающийся перечень поэтов — участников «Ванны Архимеда», по поводу которого В. А. Каверин писал Л. Я. Гинзбург в Москву 1 мая 1929 г.: «Сборник, о котором вы знаете (с участием обэриутов), составляется. Есть даже предположение, что он будет напечатан в Издательстве Писателей»[52].

Спустя примерно полтора года после появления статьи «Реакционное жонглерство» на Заболоцкого, Введенского и Хармса в своем докладе на поэтической дискуссии в Союзе писателей нападает Н. Асеев. При соблюдении внешне академического стиля в этой программной речи, прочитанной 16 декабря 1931 года и вскоре опубликованной в («Красной нови» под названием «Сегодняшний день советской поэзии», он упрекает нашу группу поэтов в том, что ее «поэтическая практика далека от проблем соцстроительства». К этому времени почти все поэты обэриуты были уже арестованы (Введенский был 10 декабря снят с поезда, на котором ехал в Москву, — говорили, что его местонахождение указал властям тогдашний директор Госиздата). Одновременно у себя дома арестован был Хармс, а также И. В. Бахтерев и И. Л. Андроников; А. Туфанов, потом, после пяти лет лагерей, сосланный в Новгород, где он стал заведовать историческим кабинетом в педагогическом институте; Н. М. Воронич, художник и далекий знакомый Хармса; преподаватель П. П. Калашников, буддист по убеждениям, у которого был найден дневник (видимо, относящийся к послереволюционным годам), содержащий критические высказывания по поводу советской власти и личности Ленина. Тогда же арестованы были детская художница Е. В. Сафонова[53], художники Б. М. Эрбштейн[54] и С. М. Гершов, первый — ученик Петрова-Водкина, второй — Шагала. Отвлекаясь от академического тона, заметим, что поразительным образом, основным источником наших сведений о «деле детских писателей» является выписка, приобщенная к нашему собственному делу, когда в 1983 г. нам было предъявлено обвинение в «антисоветской агитации и пропаганде»; КГБ, видимо, решил продемонстрировать, какими плохими писателями мы занимались. Лишь тогда мы узнали, что Введенскому и Хармсу были предъявлены обвинения в контрреволюционной деятельности по статье 58–10, в частности, во «вредительстве в области детской литературы»; им инкриминировалось, что они отвлекают людей от задач строительства своими «заумными стихами». В весьма же куцей справке, выданной КГБ в марте 1991 года, говорится:

Следствием было установлено, что группа, в которую входили Ювачев-Хармс Д. И. и Введенский А. И., организовалась в 1921 году на основе контрреволюционных монархических убеждений ее участников и вступила на путь активной контрреволюционной деятельности. Первоначально она оформилась в нелегальный орден «ДСО» или «Самовщина». В 1928 году из состава «ордена» выделилась группа литераторов в составе Ювачева-Хармса Д. И., Введенского Л. И. и других, активизировавшая свою подрывную работу путем использования советской литературы в контрреволюционной деятельности среди гуманитарной интеллигенции (преимущественно литераторов и художников).

В справке же, приложенной к делу Введенского 1941 года при его пересмотре в 1964 году, содержится пересказ обвинительного заключения, согласно которому поэт, «будучи монархистом по убеждению и являясь членом руководящего ядра антисоветской группы литераторов, сочинял и протаскивал в детскую литературу политически враждебные идеи и установки, культивировал и распространял поэтическую форму „зауми“ как способ зашифровки антисоветской агитации, сочинял и нелегально распространял антисоветские литературные произведения». Аналогичные действия инкриминировались и другим участникам «группы».

Как видим, нить тянется к 1925 году, когда Введенский и Хармс принимали участие в туфановском «Ордене заумников DSO». Квалификация же зауми как способа зашифровки антисоветской агитации может быть связана с показаниями Терентьева, арестованного в Днепропетровске 24 января 1931 г. Согласно этим показаниям, «беспредметничество», которое лежало в основе всех этих групп, начиная от группы Малевича, Мансурова, Филонова, Матюшина и кончая обэриутами во главе с Введенским и Хармсом, представляло собой, «с одной стороны, способ шифрованной передачи заграницу сведений о Советском Союзе…; с другой стороны, то же беспредметничество представляло собой идеологическую и техническую базу для контрреволюционной работы всех видов формализма (sic! — М. М.), стремившегося извращать советскую тематику…»[55]

21 марта 1932 года выездная сессия Коллегии ОГПУ «постановила… Введенского А. И. — из-под стражи освободить, лишив права проживания в 16 пунктах СССР в погранокругах сроком на три года»; Хармс же оставался под стражей еще три месяца. Обвинение по их делу было подписано В. Р. Домбровским — мужем той самой Г. Д. Левитиной, к которой обращено стихотворение Олейникова «Я влюблен в Генриетту Давыдовну…» и в чьем доме, не ведая, кто ее супруг, бывали обэриуты. В полной мере ознакомиться с делами Хармса и Введенского КГБ не предоставил нам возможности и по сей день.

Следователь по фамилии Коган (который сам был впоследствии репрессирован и расстрелян), не знавший, очевидно, значения этого слова, обвинил Введенского в том, что его стихи — это «литературная литургия» (не тематика ли «время, смерть и Бог», приверженцем которой Введенский провозгласил себя еще в начале двадцатых годов, вызвала в его сознании смутные ассоциации с церковью и ее словарем?). Высказывалось, кроме того, мнение, что акция эта одной из своих сторон была репетицией той чистки в области детской литературы, которая завершилась в 1937 году травлей Маршака и разгромом его редакции[56]. Так ли это, установить невозможно, однако Введенский как будто видел на столе у следователя фотографию Маршака. По одной из версий причиной ареста Введенского был сказанный им у Е. В. Сафоновой тост за покойного императора Николая II. Впрочем, всем известный монархизм Введенского был довольно своеобразным, — он говорил, что при наследственной власти у ее кормила случайно может оказаться и порядочный человек.

Пребывание в тюрьме[57], где у Введенского на второй же день начались слуховые галлюцинации, отражено в его заметках, составивших так называемую «Серую тетрадь». Лишённый права жить в Ленинграде, он отправляется в Курск, где к нему присоединяются Эрбштейн и Сафонова. Как явствует из писем Хармсу, Введенский даже ездит «в деревню», куда его «командирует редакция газеты». 21 июня, узнав о предстоящем прибытии Хармса, первоначально приговоренного к трем годам концлагерей, замененных ссылкой, он пишет: «Сияю как лес» (Хармс язвительно переспрашивает его в следующем письмо, не значит ли это, что у него болят ноги, на что Введенский отвечает: «Это просто образное красивое выражение»). К приезду Хармса Введенский снимает для него и для себя две соседних комнаты, выходящие в сад (об этом кое-что говорится в курских записных книжках Хармса). Узнан, что Сафоновой 26 сентября сообщили, что она высылается в Вологду, Введенский спустя три дня обратился в ГПУ с просьбой перевести его туда же, и в начале октября, заехав в Ленинград, он туда переезжает. 20-го ноября Введенский снова в Ленинграде, где осматривает вместе с Хармсом «выставку всех художников». С 28 ноября по январь 1933 г. Введенский завершает ссылку в Борисоглебске, где живет, что несколько забавно, в Кривом переулке.

После возвращения из ссылки Введенский еще несколько лет живет в Ленинграде. В эти годы он не перестает писать для детей, в мае 1934 г. вступает в Союз писателей. В 1933–1934 гг. написаны некоторые его лучшие стихотворения — такие, как Мне жалко что я не зверь… и Приглашение меня подумать. В те же годы Липавский пишет «Разговоры» — род дневника, в котором сделана попытка зафиксировать беседы четырех поэтов и двух философов, составивших, как мы уже говорили, тесный круг единомышленников — Введенского, Хармса, Заболоцкого, Николая Олейникова, Я. С. Друскина и Л. Липавского[58].