Жабжабыч метит в президенты - Эдуард Успенский

— Вот я и хочу остаться уважаемым, — сказал Магдат Магдатыч. — Поэтому не соглашаюсь.

— Ну, смотри, Магдат, — разозлился Кресттопор Барсуков. — Сейчас ты «энерго» не берешь, можешь и без «сети» остаться.

— И очередь на квартиру потеряешь, — добавил Питон Питоныч Кабанов, которого в последнее время стали звать Понтон Понтоныч из-за резкого пополнения. — Иди и подумай.

Магдат Магдатович пошел и подумал. Он подумал, что ему совсем не нравятся сегодняшний мэр и вице-мэр. Что они не оставят его в покое. И разные всякие противоположные — черные и цветные — мысли завертелись в его хитрой азиатской голове. Он пришел домой и подозвал своего сына Магдата.

— Слушай, молодец, как там у вас идут дела с выборами Жабжабыча?

Маленький Магдатик был одним из активистов Влада Устинова.

— Хорошо идут, — сказал он. — К регистрации готовимся.

— Ты уж меня информируй. Ладно? — сказал он. — Во всех подробностях.

Что-то Магдат Магдатыч задумал.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. В милиции

Когда Владикин папа сказал: «Мы знаем, что делать», он знал, что надо идти в милицию. Надежда у него была на начальника отделения Бронежилетова Т. Т.

Под суровой внешностью милицейского майора находилась высокоинтеллектуальная душа поэта и гражданина. Поэтом Трофим Трофимович был средним — он все про туманы писал и про поля, а гражданином он был высокой квалификации. Он все время боролся со своей собственной милицией, которая так и норовила вступить на скользкую дорожку вымогательства чего-нибудь у населения. Да и милиционеры у него были как на подбор: Дубинкин, Кулаков, Автоматов, Пристрелкин, Колотилин, Гранатов, Наручников, Прикладов и Тумаков.

Папа Владика хорошо был с ним знаком. Это он помог Жабжабычу получить паспорт. Когда Жабжабычу понадобились хоть какие-нибудь документы, его привели в милицию, и Трофим Трофимович выдал ему бракованный паспорт с фамилией Голиццын. Других паспортов не было. И это было счастьем, кто бы другой осмелился выдать документ очеловеченной жабе.

Пал Палыч позвонил по 02 и договорился с ним о встрече.

Нарядный и хорошо причесанный папа явился в отделение милиции, как было назначено, к вечеру. Темнело, в окно уже стучали первые звездочки. На папино счастье, товарищ Бронежилетов Т. Т. был один и был свободен.

— Трофим Трофимович, — сказал папа. — Такая история…

— Знаю, — сказал Бронежилетов.

— Что вы знаете?

— Что не хотят регистрировать.

— Не хотят.

— Что будем делать? — спросил Бронежилетов.

— У меня есть предложение, — сказал папа. — Хорошо бы зачеркнуть одну буковку.

— Вот и зачеркните, — предложил Трофим Трофимович.

— А у меня печати нет, — сказал папа.

Трофим Трофимович подумал и сказал:

— А у меня есть. На мою шею, — потом он добавил: — Паспорт при вас?

— При мне.

Папа протянул ему жабжабычевский паспорт. Товарищ Бронежилетов взял его, внимательно рассмотрел и зеленой милицейской ручкой зачеркнул вторую букву «Ц». Сверху он мелким, но четким почерком написал: «Исправленному верить. Бронежилетов».

После этого он выбрал самую серьезную, самую круглую печать из всех имеющихся у него в сейфе и поставил штамп на записи.

— Все. Теперь мне не сносить головы.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. Зарегистрировали!

Назавтра в избирательную комиссию для регистрации Жабжабыча явилось десять человек. Это были наши активисты Влад Устинов и K°, причем все с родителями.

Жабжабыч гордо остался на крыльце, а все остальные ввалились в приемную избирательной комиссии.

Сухая крашеная тетя испугалась:

— У нас учет бюллетеней. Технический перерыв.

Она стала нервно стучать по телефону. Телефон молчал.

Через час пришло двадцать человек. Крашеная тетя испугалась еще больше:

— У нас ксерокс не работает.

Тогда явилось сто человек.

— У нас нет удостоверений.

Появилось двести.

— У нас перерыв на обед.

Явилось столько народа, что в приемной уже не размещались. А раз образовалась небольшая толпа, она стала притягивать и уже совсем нипричемных людей. Тем более что знаменем и рекламой для сбора служил Жабжабыч Голицын-Сковородкин — «исправленному» верить. Он был в великолепной голубой жилетке с карманами и небольшим будильничком на животе.

— Хорошо! Хорошо! — кричала крашеная тетка. — Мы зарегистрируем вашу лягушку! Приходите завтра.

Но дураков не нашлось — не отступал никто.

Люди стали скандировать:

— Го-ли-цын! Го-ли-цын!

— Перестаньте кричать! — крикнула тетка. — Пусть один человек пройдет к председателю.

К председателю зашел папа.

Председателя Балаболкина в кабинете не было. Зато был секретарь Кувшинов. Он вовсю стучал на компьютере: «… эдтфдэо эыфомх 5678 ацьпц вм об3ъ3р…»

Папе не было видно, что он там пишет. А писал он черт-те что. Просто так, делая вид, что он занят. Из-под его клавиш сыпалось: «…Дрыфыс 09 Цфл щущу хрясьть хозвыпар хыр пыр тромб…»

— В чем дело, гражданин? — спросил он.

— Зарегистрируйте нашего кандидата.

— Давайте его паспорт и списки избирателей.

Папа подал ему паспорт и списки избирателей с адресами.

Когда секретарь увидел исправленную фамилию, он даже застонал. Он тоже стал судорожно стучать по телефону, призывая на помощь Балаболкина, но телефон молчал.

Секретарь стал мокрым, но деваться было некуда. Он взял бланк кандидатской книжечки, наклеил фотографию Жабжабыча и поставил круглую фиолетовую печать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. В фотоателье папарацци Стенькина

Для папарацци Стенькина наступили трудные времена. Надо было оформлять бумаги на новое помещение, преобразовывать запущенный полуподвал в роскошное фотоателье, зарабатывать на все это деньги и искать компромат на кандидата в мэры господина Голицына.

Найти компромат на господина Жабжабыча было трудно. Жабжабыч не пил водки. Он даже запаха спирта не переносил. Однажды, увидев заспиртованную лягушку, он замер на месте на целых два часа. Его еле пробудили. С этой стороны его взять было невозможно.

Он не брал взяток, и никто не собирался их ему давать. Так что взяточный компромат отпадал. Он не дрался и, даже больше того, не курил.

Раз компромата не было, надо было его организовать.

Сначала Стенькин решил сделать кадр: «Кандидат в мэры безжалостно бьет детей». Он стал уговаривать мальчишек облить Жабжабыча тушью и ждать, чтобы он их треснул.

Но даже самые противные дети не хотели обижать «детского мэра».

— Не-а, дядя, он хороший. Мы за него.

Путем опроса Стенькин нашел одного, наверное, самого противного подростка из трудной алкогольной семьи. Дал ему доллар и велел тушью облить Жабжабыча. Подросток взял доллар, облил тушью самого Стенькина и удрал.

Компроматные планы рушились на глазах. Вся надежда оставалась на сомнительных тетенек.

Стенькин понимал, что дружба с легкомысленными гражданками, которые приезжают на квартиры танцевать и пить вино, сгубила не одного политического деятеля. Про таких тетенек очень часто говорили в городе, но где их искать, Стенькин не знал. Не идти же на улицу, чтобы спрашивать: «Простите, господин в богатом пиджаке, нет ли у вас знакомых распущенных гражданок?»

Он взял газету «Из рук в руки». И ему с ходу очень понравилось такое объявление:

«Развлекательно-эротический ансамбль „Гибкая березка“. Танцы и песни с выездом на дом. Принимаются коллективные заявки».

Стенькин позвонил по указанному телефону:

— Вы действительно развлекательный ансамбль?

— Действительно.

— Вы действительно выезжаете на дом?

— Действительно.

Стенькин перевел деньги на указанный счет, дал адрес Жабжабыча, приготовил фотоаппарат и стал ждать.

Он очень боялся, что Жабжабыч в этот вечер уйдет из дома и все сорвется. Но ничего не сорвалось. Ровно в девять часов вечера к участку Устиновых подъехал легковой автобус.

Наверху у него стоял репродуктор. Полилась музыка, и из автобуса посыпались одна за другой сарафановые бабушки. Размахивая белыми платочками, они поплыли по кругу.

Во поле березонька стояла,Во поле кудрявая стояла,Лю-ли, лю-ли стояла,Лю-ли, лю-ли стояла.

На крыльцо вышел папа Устинов, мама Устинова, и к забору прибежало несколько соседей. Из своей будки вылез Жабжабыч и вылупил глаза…

Бабушки сделали два красивых круга по участку, игриво поглядывая на Жабжабыча, и продолжили:

Я пойду во поле погуляю,Белую березу заломаю,Лю-ли, лю-ли, заломаю,Лю-ли, лю-ли заломаю.

В этом трагическом месте из глаз Жабжабыча покатилась слеза.

Стенькин фотографировал все и тоже плакал. Но он плакал совсем по другой причине — потому что плакали его денежки. Он же совсем не этого хотел. Он хотел плясок раздетых тетенек на свежем воздухе, жарких объятий при закате солнца, шампанского, брейков и стриптизов.