Петтер и поросята-бунтари - Ульф Старк

Я совсем скис, потому что главное я всё же понял: что Последний-из-Могикан должен быть умерщвлён. Что же теперь говорить Бродяге, подумал я. И что тут вообще можно сказать? За окном светило солнце, и покачивалась еловая ветка. Выпрыгнуть бы в окно — и делу конец. Я прямо задыхался — такая там была духотища и затхлость, да ещё вся эта запутанная трепотня…

Я не очень хорошо запомнил, что говорил Бродяга, зато хорошо помню, как он говорил. Он говорил медленно, негромко, с остановками, будто старался подыскать самые точные слова, раз уж ему дали высказаться. Он сидел согнувшись, чуть ли не сгорбившись, уронив на стол свои не привыкшие к безделью корявые руки. Он был похож на великана из детской сказки.

— Не знаю, какие тут ещё нужны слова, — сказал он. — Вы сами видели поросёнка и сами могли убедиться, кидается ли он на людей. Скажу только одно. Если б я даже очень захотел, мне при всём старании не удалось бы заставить его укусить директора не то что за ногу, а даже за мизинец.

Дальше он сказал, что оно, конечно, правда, поросёнок действительно опрокинул нечаянно какой-то там горшок. И он действительно потоптал кое-какие цветы, это он признаёт. Но бывают, сказал он, совсем другие свиньи. Свиньи, которые вовсе не нечаянно, а очень даже сознательно вредят и разрушают гораздо больше, но их почему-то за это не судят и не заставляют расплачиваться за совершённые преступления. Есть такие свиньи, которые загрязняют целые озёра, сводят на нет целые леса, которые отравляют воздух, которым мы дышим. Почему же их-то за это не судят, не штрафуют? Разве это справедливо? Неужели несколько потоптанных цветков, которые вырастут снова на следующий год, важнее для нас, чем целые озёра и реки? Неужели какая-то там ваза — большая ценность, чем воздух, которым мы дышим?

Дальше Бродяга сказал про эту самую социальную опасность: что будто бы его поросёнок опасен для человека. Директору показалось, сказал он, что поросёнок хочет укусить его за ногу, когда тот всего-навсего ласково пихнул его своим пятачком. А ведь есть свиньи, которые ежегодно делают множество людей глухими, которые заставляют их дышать вредными отходами и пылью и портят им лёгкие, которые заставляют их стоять у опасных машин, где сплошь и рядом происходят несчастные случаи. Как вы на это посмотрите?

Судья и прокурор несколько раз пытались остановить его. «Ближе к делу!» — восклицали они.

— Просьба к господину Андерссону придерживаться в своём выступлении сути дела, — сказал судья строго.

Но Бродяга всё равно сказал всё до конца. Директор Вальквист готов был, по-моему, его растерзать — да никакая на свете домашняя свинья не способна на такую злобу, разве что дикий кабан. Я понял, что Бродяга говорил про него. Я вспомнил, что рассказывали мне Оскар с Евой про эту их фабрику. Я видел, что и другие тоже поняли. Все слушали Бродягу очень внимательно.

— Здорово он ему выдал. — сказал я Стаффану. — Заткнул небось рот.

— Там видно будет, — процедил Стаффан.

Я был уверен, что Бродягу оправдают. Ведь даже мне, хоть я и не понял ни слова из речи прокурора, даже мне было яснее ясного, что смешно и глупо было бы осудить Бродягу за то, что Последний-из-Могикан попрыгал немножко в директорском саду, когда за гораздо худшие вещи никто никого и не думает судить. Ну, что такое какая-то разбитая ваза, по сравнению с испорченным здоровьем?

Если даже я это понимал, то уж таким ученым людям, как присяжные и судья, решить эту задачку было, конечно, раз плюнуть.

Объявили перерыв, чтобы судья и присяжные могли обсудить, какое вынести решение. Потом они вернулись в зал. Судья торжественным голосом прочитал, что они там вместе решили. Бродягу приговорили к штрафу, и ещё он должен был заплатить директору за всё, что попортил тому поросёнок. Вот и верьте после этого в закон и кодекс!

Я ужасно расстроился и прямо тут же подбежал к Бродяге, вытащил директорскую десятку и отдал ему.

— Это тебе на штраф, — сказал я.

И Стаффан отдал ему свою. Бродяга удивился, но деньги взял и улыбнулся нам. У него был такой вид, будто он и не рассчитывал, что обойдётся без штрафа.

— Спасибо вам, — сказал он.

— Молодцы, ребята! — крикнул какой-то мужчина из публики.

Он тоже подошёл к Бродяге и вытащил свой бумажник. А за ним выстроилась целая очередь. И все весело вытаскивали деньги. И скоро на столе лежала уже целая куча бумажек и мелочи. Хоть моя вера в закон и пошатнулась, зато укрепилась вера в человеческую доброту.

— Мне всё же думается, проиграл директор это дело, — сказал Бродяга. — Лично мне так кажется.

Из приёмной послышалось хрюканье Последнего-из-Могикан. Он остался в живых. И это было самое главное.

5

Бывают же на свете приятные пробуждения. Можно проснуться от того, что с проехавшего мимо грузовика свалился прямо тебе под окно ящик с ореховыми пирожными, шоколадными кексами, тянучками и ромовыми бабами. Можно проснуться от запаха сирени и крапивы и вспомнить, что именно на сегодня назначена поездка за город и купание.

В то утро Оскар тихонько потряс меня за плечо. Он ещё не добрился, и на лице у него будто выросла белая борода. Видик был довольно дурацкий, и я почувствовал, как меня разбирает смех.

— Вставай, — сказал он тихонько.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Затем, что пора собираться в дорогу и ехать.

— Куда это?

— Не задавай лишних вопросов.

— Почему это мне нельзя задавать лишних вопросов?

Ева уже убежала на работу, а Лотта была у подружки, где её оставили ночевать. Оскар взял сегодня выходной. Я одевался, а он насвистывал в ванной бодрый мотивчик, фальшиво и весело. Мы быстренько позавтракали. Свой бутерброд с яйцом я дожевал уже в машине.

— Зубы почистил? — спросил Оскар и включил зажигание.

— Ой, забыл, — сказал я.

— Я тоже! — сказал Оскар радостно.

Небо было ясное-ясное. Голубое озеро так и сверкало, будто кто-то посыпал его сверху золотыми стружками. Если б не скрежет нашего «деда», то, наверное, можно было бы услышать голоса множества птиц. Если б Оскар так не дымил своими сигаретами, то, наверное, можно было бы почувствовать запах цветов и трав. И, возможно мы бы даже увидели каких-нибудь зверушек, если б только Оскар прекратил своё фальшивое пение, которого, конечно, не могли выдержать их чуткие уши.

Но какое всё это имело значение? Мне и так было весело и интересно, и Оскару, по-моему, тоже. Я высунулся из машины и глядел на знакомые места — на дома, которые я видел уже тысячу раз, на деревья, по которым я лазал или с которых сбивал яблоки, на фонарные столбы, которые я обстреливал снежками и камешками. Всё было будто заново покрашенное. Листья на деревьях были ярко-зелёные, черепичные крыши ярко-красные, а развешанные во дворе одного домика простыни, штаны и рубашки полоскались на ветру белоснежным парусом.

Оскар завернул в какой-то гараж неподалёку от фабрики. Там мы сменили нашего дряхлого «деда» на грузовик, которому, по-моему, тоже пора было на свалку. Оскар сказал, что взял его на прокат у одного своего товарища по работе. А больше он ничего мне не объяснил. Куда мы ехали? Куда он меня тащил? Зачем ему понадобился грузовик?

Оскару, по-моему, ужасно нравилось делать из всего этого великую тайну. Он веселился, как ребёнок. Он бы, я думаю, с удовольствием завязал мне глаза, как это делают бандиты со своими жертвами, когда отвозят их в какие-нибудь там заброшенные рыбацкие хижины на берегу моря или в избушки на курьих ножках в дремучем лесу. А я чтоб подсчитывал, сколько было поворотов направо и сколько налево, и определял бы на слух, когда мы переехали железную дорогу, а когда проехали по мосту через реку, а это вот поднялся в воздух самолёт, а это забивают сваи, и так далее, и так далее. А потом всё очень просто — берёшь карту автомобильных дорог Швеции (типография при Генштабе) и показываешь, где находится разбойничье гнездо.

— Почему ты не можешь сказать, куда мы едем? — спросил я.

— Сказать-то я могу, — ответил он. — Но тогда уже будет не так интересно.

— Понимаешь ли, — сказал он потом. — Я тут вот о чём подумал. Прежде, ну, ещё несколько недель назад, мне казалось, я всё уже знаю наперёд. Как до сих пор было, думал я, так оно и дальше будет. Всё одно и то же. Не жизнь, а прозябание. Будто тебя запихнули по шею в липкую, вонючую грязь — сколько ни пытайся вылезти, так и будешь месить грязь на месте. И надеяться уже больше не на что, и ждать нечего. И через год, и через десять лет будешь жить всё так же. Будто и не живёшь вовсе. Тоска зелёная. Ты не представляешь, до чего мне было тошно. Я хочу сказать, если уже не веришь ни в какие сюрпризы, ужасно скучно становится жить.

— Понятно, — сказал я.

— А о сюрпризах надо самому заботиться, — прибавил он. — Само по себе ничего не изменится.

Дальбу остался далеко позади. Куда же мы всё-таки едем, ломал я себе голову.