Военные преступники Сталин и Берия. Победа вопреки палачам - Дмитрий Винтер

Однако тут не «гуманизм», а голый расчет: если зэки перемрут, кто работать будет? Новых пригнать — нельзя: не 37-й год, страна уже к войне готовится, люди в других местах нужны. Вспомним, что ведь и в нацистских концлагерях заключенных раз в неделю досыта кормили мясом — чтобы работали хорошо. Давайте, что ли, на этом основании и Гитлера с Гиммлером в гуманисты запишем? Чем они хуже?

Кстати, смертность в Печорлаге была не такая уж большая — из 37 706 прибывших за 1940 г. умерло 3664 человека, менее 10 %. Для сравнения: на Беломорканале за зиму 1931/32 г., как считается, умерло 100 тыс. — 100 % первоначального числа зэков на стройке! Ну ладно, тут, допустим, виноват «враг народа» Ягода с его «перегибами», но и при Берии в Мариинском лагере, например, за короткий срок вымерло от тифа 15 000 чел.[16]

А может, дело в другом: Г. П. Большаков еще в 1937-м или 1938 г. был назначен начальником Западного отделения БАМЛага.[17] То есть явно еще «ежовский» (если вообще не более ранний — «ягодинский») кадр. Так, может, на «ежовца» все и повесили, использовав смертность в лагерях как предлог?

Вообще, в комментариях Кремлева приводятся данные о смертности заключенных в лагерях, взятые опять-таки непонятно откуда и смехотворно низкие (по Южному ИТЛ — 1,01 %, ниже, чем на воле в современной России (1,4 %) и в Чехии (1,1 %), и добавляется, что «основу труда в СССР составлял свободный труд, а не рабский» (1. С. 155). Что же, если имеется в виду, что зэки всегда были меньшинством в СССР, тогда согласен, хотя и тут сталинисты в разы занижают их численность. Только вот можно ли назвать «свободным» труд рабочих (о колхозниках не говорю), которые не имели права по Указу от 26 июня 1940 г. сменить место работы, зато по Указу от 19 октября того же года могли быть переведены на другое место работы без их согласия.

Впрочем, если бы и не было этих указов, то принудительный труд имеет четкие критерии: 1. Работать заставляют. 2. Условия труда безраздельно определяет работодатель. 3. Уход с работы или отказ от нее не допускаются мерами физического принуждения. И какого из этих критериев не было в наличии в сталинском (впрочем, и в послесталинском) СССР?

Говоря о свободе и рабстве, нельзя не сказать еще об одном аспекте проблемы.

Вот (в начале 1947 г.) Лаврентий Павлович пишет в дневнике о невозможности эффективного планирования в таких громадных масштабах, как масштабы всей страны, тем более такой огромной: «У них («буржуев». — Д. В.) план внутри завода, а у нас на огромную страну. (Можно бы еще добавить, что «буржуй» рискует своими деньгами, а советский чиновник из Госплана — государственными, т. е. ничьими — Д. В.). Как планировать? Выход вижу в подборе кадров и предоставлении им самостоятельности. Но надо обеспечить контроль». И далее: «Верить надо в людей» (3. С. 31). Ну, как «верили в людей» при Сталине — отдельная тема, а мы спросим: так все же что — самостоятельность или контроль?

И тут необходимо большое отступление: прослеживается аналогия с Петром I и его окружением. Пребывая в составе Великого посольства в Англии в 1698 г., Петр восхищался английским парламентом, на заседании которого присутствовал инкогнито. «Весело слышать, — сказал, по свидетельству А. К. Нартова, царь, — когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у англичан учиться должно».[18] И действительно, Петр не гнушался и сам выслушивать правду от подданных, но он так и не понял, что для того, чтобы стремление говорить правду стало второй натурой человека, нужна свобода.

Вновь и вновь идеологи петровских реформ (например, Федор Салтыков) повторяют, что из английского опыта надо взять только то, что приличествует самодержавию, а И. Т. Посошков прямо осуждает порядки в «других государствах» (очевидно, имеются в виду уже ставшие на буржуазно-парламентский путь Англия и Голландия), когда короли «не могут по своей воле что сотворить, но самовластны у них подданные, а паче купецкие люди», тогда как, вообще-то, по мнению Посошкова, «царь как чему повелит быть, так и подобает тому быть неизменно».[19] Вот и соратники Сталина явно не поняли таких вещей.

Внешняя политика до 1941 г

Однако главное в дневнике, судя по всему, внешняя политика, точнее, Вторая мировая война, её пред- и постистория. Собственно, все правление Сталина — это так или иначе Вторая (или готовившаяся им Третья) мировая война. И весь Большой (и прочий) Террор — часть подготовки к войне, «укрепление тыла».

В самом деле, например, Большой Террор 1936–1938 гг. был необходим, помимо всего прочего, и для того, чтобы немедленно затем ввести драконовские указы, закрепощавшие рабочих на производстве (знаменитые Указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня и 19 октября 1940 г. о запрещении самовольного перехода рабочих с одного предприятия на другое и о возможности их принудительного перевода на другую работу), означавшие фактически — в мирное время, без всякого объявления военного положения, мобилизации и т. д. — перевод режима работы промышленности на военные рельсы, и чтобы никто не пикнул.[20]

А коллективизация? Она тоже проводилась в интересах «мировой революции» (точнее, мировой войны, итогом которой должна была стать «Земшарная Республика Советов». Потому что «именно свободное крестьянство воспротивилось бы советизации Эфиопии и Антарктиды, ибо за Коминтерн и его авантюры расплачиваться мужику и кровь лить — мужику».[21]

Но возникает вопрос: кто враг? С кем война? На первый взгляд — явно не Германия.

Отношение к Германии в 1939–1940 гг. у Берия, как и у Кремлева, определяется, похоже, передовицами советских газет того времени. Так, доктрину «коллективной безопасности» выдвинул СССР (впервые — 6 февраля 1933 г., через неделю после назначения Гитлера рейхсканцлером).[22] А 12 декабря 1933 г. ЦК ВКП(б) принял решение о развертывании борьбы за «коллективную безопасность» как внешнеполитической стратегии.

Зачем? Что, Сталин рассчитывал на поддержку Бельгии и Люксембурга — против Германии? А кто еще, кроме Германии, мог напасть? Даже Тухачевский был уверен, что война будет с Германией, и придумал поэтому «германско-польскую коалицию» против СССР.

Как бы то ни было, очевидно, что инициатива исходила от СССР. Зачем же Сталину заботиться о безопасности буржуазного Запада? Да и своих проблем выше крыши… И если уж идут переговоры о «коллективной безопасности», зачем информацию о них сообщать Гитлеру? А может быть, дать ему понять: подписывай пакт со мной, иначе всю Европу на тебя подниму?[23]

Так вот, Кремлев эту проблему — «зачем СССР коллективная безопасность» — решает гениально просто.

Он делает великое открытие: идея — западная! В комментарии он называет доктрину «коллективной безопасности» «морковкой, подвешенной к носу СССР», которой «демократический» (кавычки Кремлева. — Д. В.) Запад несколько лет небезуспешно направлял политику НКИД СССР». И цитирует самого Берия: «Литвинов себя полностью изжил… Коба его ценит, называет Папашей, а теперь кончился Папаша».

Таким образом, Кремлев вбрасывает в наши головы мысль о том, что доктрину предложил Запад, а то, что исходила она, по-видимому от СССР, — это вина «агента влияния» Запада Литвинова. Кстати, Кремлев в скобках приводит настоящее, еврейское имя Максима Максимовича (1. С. 121).

Но об антисемитизме мы еще поговорим в конце книги, а сейчас отметим: в 1933 г. Сталин был уже непререкаемым лидером, и пойти против Сталина для Литвинова означало бы самоубийство.[24] Иными словами, без одобрения Сталина Литвинов доктрину «коллективной безопасности» выдвинуть бы не мог.

Так что придется искать другую причину того, почему «папаша» Литвинов до поры был у Сталина в почете, а в мае 1939 г. «кончился». Самый простой ответ — пришло время других решений, и «коллективная безопасность» уступила место прямому подталкиванию Гитлера к войне.

Кстати, позднее, уже в августе 1948 г., Берия пишет о конфликте индусов и мусульман в Индии: «Англии выгодно, нам — нет». Кремлев там же комментирует: «на основе провоцируемой (выделено мною. — Д. В.) национальной розни сразу же усилилась напряженность» (между индусами и мусульманами. — Д. В.) (3. С. 44).

Интересно, а борьбу индусов — маратхов, джатов, раджпутов и т. д. — против мусульманина, — Великого Догола Аурангзеба (1658–1707), тоже англичане спроецировали? И чем противостояние выгодно Англии — как всегда, непонятно. Но непонятно — нам с вами, а сталинистам старой (а тем более новой) закваски и понимать не надо, им «и так ясно», что «все зло в мире — от англосаксов».