Клипы - Александр Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу? Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных, под потолком - подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото Высоцкого на стене, мутное, засиженное.
В левой руке Айкиной оказались маленький дорожный чемоданчик-дипломат и пакет хозяйственный с Боярским. Айка открыла дипломат. Полотенце, кимоно какое-то, джинсовка, белье. Ну, и по мелочи всякое. Рассовала все по полкам шифонера, кимоно - на плечики.
Из пакета достала еще: книги две ("Мужчина и женщина" Зигфрида Шнабля, "Фаворит" Пикуля), журнал "Советская милиция", три бутылки пива "Мартовского", студень в бумаге, хлеб, паспорт гражданина и разные не менее интересные вещи. Разложила все это на столе и задумчиво посмотрелась в зеркальце.
"Ку-ку!"
Мамай обернулся и увидел, что из дверного проема хихикает рожа такая глазыньки раскосые, скулы-мячики, а во лбу, точно звезда, горит огромный расцарапанный прыщ.
"А вот и Котик пришел, - сказала Айка. - Котик Батькович Барвинок".
"Женушка! Аечка!"
"Котик! Муженек!"
"Приехала?"
"Приехала!" - Айка разулыбалась, подбочась грязным кулачком. - А че эт ты такой за развеселый? Али мне рад?"
"Гарнитур!" - Вошел Котик, ноги пружинят, чуть не в пляс. Пальцами к потолку щелкает - эгей, мол, давай музон! Врубай, чего там!
"Что - гарнитур?" - не поняла Айка.
Но Котик уже тащил ее в коридор, и Айка успела лишь на ходу бросить Мамаю халат: "Накинь, Ваничка! Вставать пора".
Вскоре в коридоре забубнили голоса, затем дверь распахнулась, и Котик с каким-то мужиком внесли на полусогнутых массивный платяной шкаф. "С-сюда..." - простонал Котик. Мячики от натуги ходили, как бы силясь выпрыгнуть из лица. Хлопали незапертые дверцы. Шкаф мычал и терся об стену... Ать-два!.. Поставили, отдышались.
"Ваничка! Ты что, вставать и не думаешь?" - удивилась Айка.
"Не Ваня, а Вася", - поправил Котик.
"А какая разница?" - улыбнулась Мамаю Айка.
Что верно, то верно, подумал Мамай.
"Я пробовал... Голова закружилась..." - нехотя ответил он.
"Уй, и чего это с тобой такое?.. - Айка призадумалась. Чтой-то, вроде, и хмель у ней в глазах прошел, и держалась теперь... вполне. - Вот Котик с грузчиком сейчас пошли... Там еще занести надо. Сюда... - Она окинула взглядом комнату. - Сюда ставить некуда уже. Кровать там двуспальная, ее в коридор пока... Пока ее, да, разбирать пока не будем. Ну, зеркало зеркало опять же к бабке на кухню... Хотя она снова ругаться будет... Да. Видишь ли, квартира у нас трехкомнатная, ну, ты знаешь, жильцы у нас - две семьи живут. Кухню с коридором мы бабке уступили, пускай она себе там супчики да кашки стряпает. А нам она и не нужна, кухня-то, мы - вот так вот, все на бегу привыкли, тут и спим, и едим. Хлебца с маслом, пепси-колу шамаем, ну, пива, там, или че покрепче любим, колбаски, или вот - студень сегодня купила... Ты накинь, халатик-то, садись, покушаем, вот Котик сейчас придет..."
Сидели, пили чай. С водкою пришел Котик.
"Во. Молотов коктейль. Давка - ужас! Алкота хавальники раззявила, чуть не в драку. Ужас!"
"Почему - коктейль?" - не поняла Айка.
"А-а... Тут мы с одним корешком пили. Он и рассказал. Так на Западе бутылки с зажигательной смесью называют, ну, противотанковые то, - "Молотов коктейль", по фамилии нашего наркомана... Мы теперь с ребятами так водку называем... Давай, мать, банкуй!.. Ну... Давай, мать... Ну, чтоб кровь звенела!.. Ух-х..."
Выпили, закусили.
"Да, научат тебя твои алквиады... Ты лучше скажи, куда мы Ивана сегодня положим? А то ты без меня тут комнату сдал... Ну, сам-то ты - ладно, мог и у Захарова ночевать, а теперь как?"
Котик опрокинул в рот вторую стопку, похрустел огурцом.
"Значит, так... У бабки Иванны раскладушку забираем, все равно она наша была, а у ней, это самое, матрац есть. Вот так. Ты ведь завтра уезжаешь, Вась? Как чемпионат-то прошел?"
"Да так... - Мамай поднялся. - Мне бы в дабл..."
"В конце коридора, - сказала Айка. - Последняя дверь, с Рабой любви. Если забыли".
В туалете Мамай увидел в зеркале свое новое лицо. М-да. Как там в Библии - "повстречались они и не узнали друг друга"? Спортсмэн называется.
В коридоре подпирала стену пьяная сохлая старуха с седыми, свалявшимися, как собачья подстилка, волосами. "Здорово, бабка Вонюшка!" объявил басом некий мужичина, проходя в одну из комнат. Старуха смутно воняла что-то свое. "Комнаты сдают... Без прописки всякие ходят..." донесся до Мамая ее неприятный голос, сдобренный богатыми процентами великого и могучего русского устного...
Айка и Котик по-прежнему сидели за столом. Котик, с сожалением косясь на опустевшую бутылку водки, откупорил пиво. "Противотанковое... Эх, врежу лакмуса стакан и отдам себя богам. Руки, ноги, голова - вот он, весь я, на пороге в небеса, где Бог да пенсия... Эх, где ж моя гитара семиструйная?.. Хе-хе, слышь, Айка, я сказал - "семиструйная", хе-хе... Ля-ля... ля-лям..." Засыпая, Мамай смотрел на Айку, вскидывавшую в танце руки, затем его взгляд упал на лампу, и полетели на Мамая медово желтые кольца света...
Проснулся он оттого, что кто-то резко толкнул его раскладушку. По-прежнему горела лампа, за окнами было темно. По всей комнате были разбросаны одежда, посуда, катались пустые бутылки... На полу, сцепившись, с визгом и руганью боролись Айка и Котик.
"А я говорю: не твое это дело! Не твое!" - с надрывом приговаривала Айка, норовя вцепиться Котику в волосы.
Котик сопел, пытаясь отпихнуть от себя супругу.
"А я говорю: мы завтра же пойдем к нему!" - Тут бравая Айка в дыму сражения неосторожно зацепила рукой Котиков прыщ, и Барвинок разразился потоком неопределенных, обтекаемых ругательств.
Потасовка завершилась довольно неожиданно. Уже Айка села на Котика верхом, уже Котик пошел было на хитрые фени, говоря, что, мол, за абордаж хватать - это не по правилам, а Айка в ответ грозилась, что вот сейчас-то, мол, абордаж ему и выдернет... Как вдруг из коридора послышался небольшой взвизг и старушечьи причитания. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась баба Вонюшка, со сморщенным всмятку, точно она хлебнула уксусу, лицом, и с ходу ухватилась за Айкины волосы. Маленькое личико Айки расплылось, словно со смеху, - как-то по вертикали расплылось, - а затем она завизжала негромко и осторожно, будто у нее внезапно кончился голос, а старуха молотила ее кулачками, и потом уже, когда опомнившийся Котик схватил бабку в охапку и выволок за дверь, Айка присела на пол, легко, будто шерсти клок гнилой, выдрала пук волос с горя из своей головы и затряслась в конвульсивных, безобразных рыданиях...
УЛЫБКА НА СКЛОНЕ
Прошло несколько месяцев со дня Ланиного концерта и ее последующего отъезда. За это время слухи об ее успехе успели уже приобрести некоторые очертания легенды, и, как это бывает подчас с людьми, побывавшими в армии, развитие их пошло уже не ввысь, а куда-то вширь и поперек себя - то бишь, ничего светлого и достойного к ним не пристало, а даже вовсе напротив того: имя Ланы смаковалось с таким двусмысленным подтекстом, что можно было подумать, будто речь идет о заурядной шлюхе из "Сайгона", только и сделавшей примечательного, что выскочившей на сцену Дворца молодежи и показавшей голую задницу толпе пьяных идиотов. Находились люди, решительно утверждавшие, что она - шиза, и лечится в Москве у врача Шварца. Промелькнуло также и мнение, что она-де сидела с известной Ивочкой, которая, мол, ее всему и научила. Прошел еще слух, будто ее убили на БАМе, куда она отправилась зачем-то с шайкой гопников. Ходило и много других мелких и глупых сплетней, о которых не стоит упоминать, и наконец, совсем недавно один знакомый Вощика сообщил ему, что Лану видели в Москве на каком-то концерте в компании с Пугачевой и Троицким. Но все это были враки. Мамай с Ланою энд Хачик энд Труба путешествовали.
В начале июня месяца в год 1966-й Семка Горюнов вышел из заключения. Неделю гудел он у одной любезной вдовушки, заготовившей по сему случаю несколько фляг браги, а затем, в какой-то очень прекрасный день, сел Семка в лодку и поплыл по реке сибирской Колыме.
Эх! Погреб сперва Семка для понту - махала ему с бережка вдовушка, а затем бросил весла, закутался в тулуп, сел на дно, и понесло его по течению тихо. Небо-то какое! Пташечки посвистывают, щелкают - точно ножницами кто-то ветер режет. Ветки у воды шелестят, бодаются. Воздух - как стакан спирту с облепихой... Хорошо!
Так и ехал Семка - то греб помаленьку, а то сидел просто так или спал... Белые ночи в той местности все лето стоят, комаров в пору ту - ни одного. Думал о том, что делать дальше, на волну мелкую глядел...
А посадили его, как считал сам Семка, за пустяк. На собрании колхозном спросил однажды сдуру он у начальника приезжего, что вот, мол, Сталин на всех фотографиях в одной и той же одежде сидит - как же это он не вшивеет? Важный это был вопрос для Семки, даже смены белья не имевшего, и влепили ему за вопрос этот важный срок и отправили его по этапу на самый север Советской страны, в Заполярье, и полетели дни его отныне, как облака - то тяжкие, густые, а то и вовсе - пыль белая...